Про бухло
Автор: Итта ЭлиманФлешмоб про алкоголь, в умеренных и неумеренных дозах. Даешь?
У меня много. Например:
***
Близилось августовское луностояние. Свет от чуть щербатой луны щедро лился на спящий Туон, озера, леса, отяжелевшие от урожая поля, Графский зуб и его пустынные окрестности. Блестели серебряные стволы кладбищенских деревьев, а падающие от них причудливые тени покрывали узорами седой мох на старых могилах. Все было очень красиво.
В воздухе витала особая душистая пустота, когда Междумирье ложится на плотный мир, как на возлюбленную, и все скрытое становится более явным, а все явное теряет привычные формы.
В дверь постучали нетерпеливо и страшно.
Старик Копатыч, он же почему-то Глори Бушкен три дня в месяц, на полнолуние, а почему — пес его знает, какая-то аномалия, — привстал. Никак опять этот чертов нежить, — соскучился, падла. Только он так стучит.
Старик открыл дверь. Острое беспросветное рыло-кадило старика Ипатыча просунулось в дверной проем.
Ипатыч тоже был не Ипатыч, а какой-то залетный не то звездочет, не то четазвезд роанской выделки, и звали его как-то совсем непотребно, на такое памяти у Копатыча уже не было. Но главное — был Ипатыч дохлый, совсем мертвый, и лежал под Графским Зубом в боковом подвальном каземате, не похороненный. Завалило его там хорошо при штурме, Копатыч как был помоложе, не поленился, слазил, расковырял Ипатычевы бездомные кости в черном бархате и с золотой цепью поперек спины. Не тронул ту цепь старый гробокоп, хотя с той цепи мог годик-другой покутить, в те времена золото было не то что сейчас, а настоящее.
Ну и повадился Ипатыч к нему в гости ходить. Потрындеть там о всяком, стариковском. О старых временах, о тех бабах, о войне. Многое Ипатыч знал, да все у него в дохлой его башке поперемешалось. И летучие корабли приплетал, и плавучие острова, и громовые арбалеты, и телеги на спиртовом ходу, которые без лошадей могли ездить — всякую небыль порол, старый четазвезд. Такую чушь в копатычевой молодости много кто плел... Не расплетешь. Такие сказки давно уже не в моде.
А вот с мертвецами чаи гонять — такого Копатыч за собой ранее не знал. Может, возрастное. Покойнички-то они тут, как есть тут, рядышком. Где им еще быть? Куда податься? Ясно что путь к ним совсем недалек, сделай только шаг — и уже среди них. И они так же.
— Ну проходи, раз пришел. Чего в дверях-то висеть, —сказал Копатыч, не оглядываясь на гостя. Смотреть на него было совсем не по нутру. Против естества живого смотреть на мертвых. Что-то с ним самим видимо было хорошенечко не так, что такие гости ходят. Выяснять, впрочем, старику было лень.
— Рассказывай, раз вошел. Чего молчать-то.
Настроиться на волну Ипатыча не так-то и легко, впрочем, не беда. Все, что говорят мертвецы идет по замкнутому кругу, как шарманка с ручным приводом. Ни слова не пропустишь. Ни единой интонации.
Пока странный и страшный гость только молчал, как самая настоящая деревянная колода. Он и был ею, строго говоря. И вряд ли бы получилось до него дозваться, но у Копатыча в хижине хранилось несколько пятилитровых бутылей хорошего средства для наведения контактов. Средство это он готовил сам у одной сердобольной вдовушки в Уздоке, а настаивал на траве с лесных могил. Уже срывая охапку своей единственной рукой, Копатыч знал, кто в могилке лежит и какова печальная история. Знал, как будто читал с книжной страницы, хотя давно уже читать разучился.
Вот эта большая томная бутыль... в нее он кинул кустик с могилки, которая передала ему одно только слово — «Нецелованная».
И держал уже лет пять эту бутыль, не притрагивался. А почему бы и не сегодня, какого лешего. Он прикоснулся культей к стеклянной поверхности — как к ледяному гробику. Нецелованная, пришло твое время. Ща поцелуемся.
— Пить будешь?
Колода поводила своими остриями вверх-вниз, вперед-назад, будто в мучении.
— Ага, — злорадно ухмыльнулся Копатыч. — А чего это ты, мил человек, пить-то не хочешь, а? Брезгуешь, сталбыть, а?
Это тоже сделалось его дежурным ритуалом общения с Ипатычем, да и со всяким мертвецом — надо поунижать, поглумиться, пошутить некрасиво. Знал же, знал же Копатыч, что Ипатыч и душу бы продал за один только глоток, да что глоток, за каплю. Только бы эту каплю ощутить, насладиться, опьянеть с нее хоть на секунду. Ан нет, колода ты тупая, нетушки, нехрен тут шляться, знай место свое.
— А вот, мэры-сэры-пэры, знайте чуфстфо меры, не угодно ль, — прохрипел Копатыч, торжествующе воздев к потолку все свои полторы руки. — Знаешь, что мне эта травушка сказала? Знаешь, шатунья твоя башка?!? Она сказала «НЕЦЕЛОВАННАЯ», ты понял, да?!? НЕЦЕЛОВАННАЯ!!!!!
Гость вспыхнул и уронил верхний торец своего существа об стол, еще и еще раз.
— ХААХАХАХАХАХАХАХАХА!!! — прокричал Копатыч. — Нецелованная! И вот смотри, смотри, балда залетная! Смотри!!
Копатыч вытащил пробку, твердо взял «нецелованную» за горлышко и нацедил ее в литровый кувшинчик грубого голубого стекла. Отставил бутыль на полку и воткнул пробку обратно в горлышко. Взял с потолка гаснущую лучину, сунул ее конец в кувшинчик. Жидкость внутри загорелась уютным нездешним светом.
Ипатыч заныл. Не завыл, не заревел... Заныл, да так тоскливо, что Копатыч вовсе передумал над ним дальше издеваться.
— А ну как, — сказал он, щерясь. — Щас вот вылью на тебя с огоньком, поди ощутишь... поди торкнет, нет?
Ипатыч повернул свой бесформенный торец прямо под нос Копатычу. Это уже было как будто поворот головы, ближе было и не надо. Пора поговорить.
Копатыч отворил нижнюю челюсть как ящик стола, влил себе в глотку полыхающую в кувшинчике «нецелованную». Сразу половину кувшинчика выглотал, косясь на гостя как испуганный конь.
Вкус жидкости был чудовищен, все-таки пять лет ее держать не стоило.
Секунду посомневавшись, стоит ли допивать, Копатыч привычно подумал «Херня, прорвемся» и закинул остальное.
Не без труда, балансируя культей, нашел, где надежно поставить кувшинчик. И вовремя. Пространство быстро начало раскладываться на измерения. Жидкость взяла сильно и резко, как капкан.
— Ну здра... зтрас-фуй, — произнес Копатыч еще живоплотными устами и повалился на грязный пол.