Флешмоб короткого рассказа

Благодарю инициатора флешмоба. 

Грязь – то ли совершенно сухая земля, то ли деревянная труха, смешанная с мелкими частицами ржавчины – посыпалась сверху. И раньше, чем услышал - угадал (будто это когда-то с ним уже было) скрип и скрежет металла. Словно сломанные часы натужно силились пробить полночь, но что-то сломалось в некогда точном механизме, и все что  они смогли, как-то обиженно-скрипуче и одновременно с этим по-стариковски кашляющее и ворча, проворачивая поломанными зубьями шестеренок, просипеть-проскрипеть: «время вышло». 

Его качнуло, завертело и кинуло, и  лишь огромным усилием воли подавив ощущение раскачивания, он посмотрел вверх.

Сверху на него внимательно смотрела старая морщинистая карга. Вооружившись очками и чем-то похожим на микроскоп, изучала его как амебу на предметном столике.  Но судя по довольно доброжелательному взгляду – амебу весьма симпатичную. От этой мысли он даже приосанился. От движения  полуистлевший саван осыпался  под ноги пылью, и он предстал перед Великой нагим, как в миг своего рождения. 

Но так же, как истлевший саван канули в небытие все страхи и сомнения, глупые тревожные мысли о  том, что ждет человека в посмертии. Как он мог это вообще позабыть? Как мог запамятовать и облик ее – внимательный взгляд, веер морщинок в уголках глаз, знакомое доброе лицо матриарха семейства,  и процедуру взвешивания и миг принятия решения, которое не всегда было приятным, но всегда – справедливым. 

Странно, но он был рад ее видеть. Великая мать – дарительница жизни, подательница смерти, проводница в мир живых и привратница мира мертвых, двуликая, как сиамские близнецы, сросшиеся спина к спине – одним ликом юная, другим древняя,  оборачивающаяся к душам то одной, то другой своей стороной – не испытывала неприятия ни к одному из своих творений. Вспомнить это было отрадно. 

Как и миг, когда он, теряющим воспоминания младенцем, лежал в чаше ее весов, в странном месте, которого нет, и сверху на него доброжелательно взирала юная, лучезарная ободряюще улыбающаяся богиня, а странный механизм гулко, звонко, торжественно возвещал боем курантов «время пошло».

От первого удара до последнего – жизнь. Вот улыбающийся отец держит его на руках, вот мать ведет за руку в детский сад… вот он сам идет в школу… И первая драка, и первая девчонка, дернутая за косичку… все в его жизни однажды было впервые.

 Было – и дикая бешеная ненависть, и отчаянная, самоотверженная нежность. И предательство и любовь. Армия, институт, работа... Женщины были, жаркое сплетение тел… И свадьба была, глупая, что уж таить – из-за залета подруги. Рождение дочери, ее первые шаги…  и влюбленность, превратившаяся в рутину и не-любовь.  Уход, попытка зажить счастливо с листа чистого…

Все было в жизни – и счастье, и усталость, и тоска… Только счастье становилось все мимолетней, усталость тяжелела, рутина засасывала. И, что таить были мыслишки, поскорей бы уже все это кончилось, подошло к логическому своему завершению. Поскорее бы замкнулся круг и подсознательно он ждал, когда часы, перед полной остановкой просипят свое: «время вышло». 

Вот дурак, куда торопился? Торопиться туда, где время, не более чем абстракция, в сущности, глупо. Но до той степени надоела бессмысленность вращения суетного колеса, в котором он метался обезумевшей белкой, медленное старение, угасание интереса к жизни, что готов был принять и не встречу с Великой, а нечто похуже ада – небытие. 

Стыдно было – за поспешность, за то, что забыл, с чем младенцем отправлялся к живым. За забытые помыслы, преданные мечты. За то, что на весах судьбы важно лишь сколько счастья ты нес в этот мир, был ли счастлив или это счастье гасил.  Стыдно было – перед собой и перед Великой. Помнится, он обещал, самонадеянный глупец, не тратить времени бесцельно. Жить, а не тлеть. Согревать, радуясь не только собственному благу.

Ты ничуть не изменился, - услышал он ответ своим мыслям. - Сколько накоплено, столько же и истрачено. И что мне с тобой, таким непутевым делать? 

В уголках старческих глаз заиграли озорные юные искорки. 

Он застыл, пронзенный внезапной догадкой. Если бы был живым, точно бы почувствовал, как замерло сердце. Безрассудство как хмель ударило в голову (голову?).

— Может, повторим? 

Сверху на него смотрела она  – юная, прекрасная, с неизменно доброжелательной улыбкой на устах, лукавая и лучезарная.

 И ржавчина прилипала к изъязвленному металлу шестеренок, из тусклой становилась сияющей бронза, и готовились пробить куранты торжественно, звонко и гулко – первым ударом сердца человека,  вступающего в жизнь. 

В этот раз все будет иначе – пообещал он, прежде чем осознание себя за границами жизни начало меркнуть. - В этот раз я проживу свою единственную жизнь иначе. Поверь! Я буду счастлив!