Книги, которые. Немецкое

Мы состоим из прочитанных в юности книг – не знаю, кто сказал, но сказано замечательно.

Это было моё первое взрослое лето. Мы с друзьями ходили пить пиво, у нас было облюбованное место за железнодорожной насыпью, это так и называлось: ходить за путя́ . Мы могли бы пристроиться и где-то поближе, но предпочитали пройтись лишние минут десять-пятнадцать – туда, где никто лишний к нашей небольшой компании точно не прибьётся. 

За путями были совсем безлюдные места. Только электровоз гремел по рельсам, один или с парой-тройкой грузовых коричневых вагонов, да и то проезжал он очень нечасто.

У меня и сейчас стоит перед глазами та картина: железнодорожная насыпь отгораживает всё ненужное, ярко светит июньское солнце, шелестят деревья, и мы сидим в их приятной тени на камнях, которые Вселенная положила туда именно для этих целей, а рядом уходят в горизонт зелёные поля. И жизнь впереди такая яркая и бесконечная.

Я сейчас вспоминаю всё это, и в животе щекочет от сладкой и трагической невозвратимости тех дней.

Нас было трое основных любителей посидеть за путями, другие то добавлялись, то пропадали, но всё это были свои. Нам было дружно, весело и тепло вместе. Тем более после пива, а особенно – когда всё только начиналось, делались первые глотки. Мы брали по три литра на нос, тащили с собой стеклянные бутыля (такое чудо как пластиковые баклажки появилось и вытеснило из индустрии пивопития громоздкую стеклянную тару только года через два).

Лично мой рабочий объём желудка был два с половиной литра. Да и у остальных тоже – последние несчастные поллитра, выдохшиеся и тёплые, каждый домучивал кое-как, стараясь незаметно выплеснуть, а то и перелить другому, когда тот отойдёт понятно по какой надобности.

Как мы возвращались оттуда, из-за путей, с напухшими головами, чувствуя, что пиво чуть не сочится из глаз и ушей, я уже не очень помню – и слава богу.

Но мы тут, кажется, собирались поговорить о книгах.

Один из нас был чуть постарше: мы едва закончили школу, а он уже учился в институте в соседнем облцентре, жил в общежитии. Естественно, во многих вопросах он был для нас гуру – и особенно в культурном плане. Да, накачиваясь пивасом, мы говорили в том числе и о книгах. (Понятно, что не только тогда – пили мы далеко не каждый день, а общались почти каждый). В числе прочего он упоминал Ремарка, рассказал пару весёлых сцен из его книг.

Если бы мне посоветовали это чтение учителя или родители, я бы сроду не взялся, школа отбила желание читать что-то кроме детективов и прочего, скажем так, остросюжетного. Но рекомендация друга-ровесника – это было, конечно, другое дело.

Сейчас сюжеты «Трёх товарищей», «Триумфальной арки» и «Чёрного обелиска» смешались для меня в один нераспутываемый клубок, откуда торчат какие-то отдельные сцены, диалоги и обстоятельства. Но я хорошо помню те ощущения, что рождало во мне чтение романов немца со странным двойным именем. Я думал: надо же, я читаю настоящую серьёзную литературу– и мне интересно, я всё глубоко понимаю.

Понимал и считывал я, конечно, только верхний слой, но для вчерашнего подростка с измученными школой читательскими органами этого было за глаза. К тому же, у автора были и другие книги, не такие весёлые. Их я тоже прочёл – мне представлялось, что это надо читать, даже если не всё там понятно.

Как-то, пару лет назад, наткнулся на одно авторитетное мнение, Ремарка сдержанно критикующее: мол, недостаточно глубок, стереотипен и всякое другое. Не знаю. Я молодой принимал эти книги с открытым сердцем, и мне кажется, они отвечали мне тем же. Кто-то должен говорить о том, что дружба это главное, и любовь это главное – и не бояться, что некоторым их слова покажутся пафосными. Пусть это скажут люди понимающие и правильные, потому что иначе эти понятия могут захватать другие своими не всегда чистыми руками.

Недавно я вспоминал того своего товарища. Так-то мы ещё долго не терялись из вида и, хоть география нас разбросала, иногда ездили друг к другу в гости, но потом даже электронное общение постепенно сошло на нет. Я вспомнил о нём и подумал, что теперь он, пожалуй, совсем уже старик. И только потом до меня дошло: стоп, да ведь он старше меня всего на два года. Это тогда, в юности, в эти два года укладывалась изрядная часть сознательной жизни. 

Надеюсь, всё у него хорошо в наше ставшее неуютным время.