Человейник (зарисовка)

– Ты давно был в нижнем мире? – спросил меня закованный в хитиновую броню стражник. Ему было скучно. Смена у ворот пропускного изолятора тянулась долго и однообразно. А сменят его только через час.

– Давно. Лет пять назад, – ответил я, поднял глаза на солдата. Мне тоже скучно. Нет, вниз я не собирался, зато ждал гостя. А гость опаздывал.

– И я давно, – протянул солдат и повёл затёкшей шеей. Тяжёлый шлем давил сверху, но без шлема запрещено. – Вот возьму отпуск и махну на месяц вниз, – продолжил солдат. Был бы на моём месте другой, он бы не стал разговаривать, но я из внешнего патруля. Потому на поясе висела кобура с массивным пистолетом, а на груди соответствующий значок. Значит, со мной можно немного поболтать.

– Не знаю. Меня не тянет вниз. Я и здесь привык.

Солдат снова вздохнул и посмотрел на тяжёлую дверь изолятора.

– Там безопасно, – продолжил он. – Можно не думать о монстрах, рейдерах и непогоде.

Я пожал плечами. Нижний город, уходящий на двести этажей вниз и набитый под завязку двадцатью миллионами человек, почти наглухо отрезан от верхнего. Там всегда одна и также температура и влажность. А ещё лютая санитария: улочки и стены спиртом протирают, дабы ненароком никто не заболел. Не то, что у нас, наверху.

А чтоб попасть в нижний город, нужно две недели сидеть в медицинском изоляторе, в то время, что медики пичкают убойной дозой антибиотиков и делают кучи анализов. Одежду сожгут и выдадут полностью стерильную. Зато путь наверх короче в несколько раз: всего-то десяток прививок, паспортный контроль и длинный инструктаж.

Солдат потянулся, поправил тяжёлый автомат и глянул в коридор.

Сейчас ночь, потому железная дверь медицинского шлюза, на которой висел знак «стоп», закрыта, а перед пропускным пунктом ни души. Обычно на изоляцию в трёхэтажный бункер уходило человек по сорок в день, хотя для такой численности населения прост мизер. К тому же это не основной шлюз, а периферийный, здесь всегда мало народа.

Я посмотрел на тусклую лампу на потолке. И хотя нижний город никогда не спал, жители сильно экономили энергию и привыкли существовать при слабом освещении. Притом живущий в непрерывном трёхсменном режиме нижний город отмерял время неделями-семидневками, сутками по двадцать четыре часа каждые, то верхний город или попросту На́дгород, полностью подчинён солнцу. Он оживал вечером и утром, засыпая в полдень и полночь. И не могло быть иначе. Ночью слишком темно и холодно. А медленно вскарабкавшееся в зенит солнце высушивало и прожаривало до хрустящей корочки всех, кто не защищён или не укрылся. А путь от рассвета до рассвета занимал без одной минуты шестьдесят часов.

Утренние и вечерние сумерки – вот наша жизнь. Как и суточные торицы.

Я сидел на скамейке в зале ожидания прибывающих гостей. Задница затекла, и потому я встал, потянулся и поправил форму. На мне надет чёрный полевой комбинезон с многочисленными карманами и тяжёлые ботинки с высоким берцем. Лёгкие хитиновые наплечники чёрно-жёлто-белого, как жопка шмеля, цвета. Так себе камуфляж, если не брать в расчёт, что хищник трижды подумает, прежде чем напасть на того, кто раскрашен, как обладающая ядовитым жалом тварь. А сами наплечники привычны и почти не давили. Хитиновые же наколенники и налокотники тоже жёлтого оттенка, а вот кобура – белого. В общем, хитина на мне очень много. Только ствол пистолета металлический. Лёгкий шлем дозорного тоже чёрный и тоже из хитина.

– Ну, наконец-то, – пробурчал я, когда над шлюзовой дверью загорелось табло «прибытие, группа номер такая-то», и встал, сложив руки за спиной.

– К тебе? – с любопытством спросил солдат.

Я кивнул, оно и так понятно, что не для прикола стою здесь уже битый час. А вскоре дверь, гудя приводами начала медленно-медленно отодвигаться. Толщина стали такая, что даже барсучара не проломает. Хотя у этого монстра такие когти и зубы, что запросто разрывает бронетранспортёр, как собака старую нычку с косточкой.

Когда, наконец, шлюза открылся, и заморгала лампа, вгляделся в шестёрку человек, выходящих оттуда с сумки и рюкзаками. Все одеты в тонкие одёжки белого цвета или мягких пастельных тонов. Трое сразу отпадают – это семейка отпускников: муж с женой и ребёнок. А вот в лица остальных вгляделся боле пристально. Два загорелых мужчины и одна худенькая бледная, как ночная поганка, большеглазая девушка, которая была ростом ниже меня на полторы головы. Сразу понятно, что она никогда не покидала нижнего города и никогда в жизни не лицезрела солнца. Ведь солнце даже по вечерам жарит так, что загар на всю жизнь остаётся.

К стражнику присоединились ещё четыре человека. Один по очереди сверил медкарты, второй – паспорта́, третий вручил памятки.

– С возвращением! Как прошло лечение? – с широкой улыбкой и, распахнув объятия, поприветствовал мужчин четвёртый. Он был не сотрудником, а таким же встречающим, как и я.

Друзья обнялись, и шумно делясь новостями, пошли прочь. Семейка отпускников тоже торопливо оставили шлюзовую галерею.

Осталась только девушка, которая опустила сумку на пол, окинула взглядом всех присутствующих и уставилась в коридор, словно ждала, что её придут встречать. Меня, наверное, приняла за сотрудника и в расчёт не взяла. И я не торопился представляться, предпочитая получше разглядеть гостью.

Светло-светло-зелёная короткая юбка. Белая блузка, под кострой виднелся лифчик. Мягкие и очень лёгкие кроссовки.

Интересно, надолго она сюда? И главное, сколько в таком наряде проживёт, если решит сунуться в одиночку на свежий воздух? Ставлю, что три часа, вряд ли больше. Либо её сожрут, либо она обгорит на солнце до полметровых волдырей, а зная иммунитет тех, кто обитает в нижнем мегаполисе, то даже мелкая блоха запросто укокошит. Ведь здесь всё живое существует по одному очень простому правилу: убей и сожри, а не можешь, убеги, ибо будешь сожран.

Впрочем, в Надгороде тоже можно жить. Он хорошо защищён и представят собой сеть убежищ и крытых переходов, спасающих людей от палящего полдня, морозных предрассветных часов и внимания разных летающих уродов. А тяжёлые орудия способны отвадить от стен города даже крупногабаритную тварь.

Девушка вздохнула, недовольно поджала губы и поглядела на тоненькие золочёные часки на запястье. Если надолго, то ей придётся брать ещё одни – с местным временем.

– Юлия Корешкова? – просил я, слегка улыбнувшись.

Меня таким одарили взглядом, словно я зубастый и ядовитый гад, и отрывисто кивнула.

Я ухмыльнулся.

– Вадим Камнев, – представился я, выждав театральную паузу, а затем подхватил её сумку, повернулся и пошёл по коридору.