Пристрастный разбор опереточной арии

Вот этой:

"Мистер Х", основная ария в исполнении (без снисхождения гениального) Георга Отса.

Светит прожектор, фанфары гремят.

Публика ждет -- будь смелей, акробат!

Со смертью играю, смел и дерзок мой трюк.

Все замирает, все смолкает вокруг.

Слушая скрипку, дамы в ложах вздохнут.

Скажут с улыбкой: "Храбрый шут!".

Да, я шут, я циркач, так что же?

Пусть меня так зовут вельможи!

Как они от меня далеки, далеки -- 

никогда не дадут руки.

В советской интерпретации Мистер Икс -- циркач. Но отчего ж он так страдает, что вельможи ему "никогда не дадут руки"? Это было бы психологически оправданно, если бы он и сам был из их числа.

И мы, глядя на либретто, которое Грюнвальд и Браммер в 1926 году подсунули Имре Кальману, вдруг видим, что на самом-то деле Мистер Икс -- ага, тоже аристократ!

"Неожиданно в зал входят цирковые артисты во главе с директором Станиславским. Они преподносят паре портрет Мистера Икс. Великий князь сообщает Федоре, что её муж — подложный принц, на самом деле это циркач Мистер Икс, и она теперь стала принцессой цирка.

Княгиня в ужасе, она отвергает своего новоиспечённого мужа.

В гневе Фёдор открывает ей всю правду — он настоящий принц (князь) Палинский, влюблён в неё давно, и только из-за несчастной любви и ревности дяди вынужден был стать цирковым артистом."

Кстати, у Кальмана действие происходит вовсе даже не в условной Вене, а в условном Санкт-Петербурге. И все действующие лица -- сюрприз! -- русские. Особенно доставляет директор цирка Станиславский (который был жив и прекрасно устроен в то время в советской Москве -- и никогда не был директором цирка).

Ну, как их представляли себе в конце 20-х годов австрияки.

А люблю я в этой арии вот что:

Смычок опущен и мелодия допета.

Мой конь как птица 

по кругу мчится.

Дождем душистым на манеж летят букеты,

но номер кончен,

и гаснет свет,

и никого со мною рядом нет...

Цветы роняют

лепестки на песок.

Никто не знает,

как мой путь одинок.

Сквозь ночь и ветер

мне идти суждено:

нигде не светит 

мне родное окно!

Устал я греться

у чужого огня.

Но где же сердце,

что полюбит меня?

Живу без ласки,

боль свою затая -- 

терпеть фиаско -- 

судьба моя!"

(Одну строчку я заменил, что мне показалось уместным.)

Первая жена моя очень бесилась, когда я это пел. Не знаю уж, из-за отсутствия у меня слуха, или еще из-за чего... Но бесилась.

А второй, последней, любимой -- не пел я ничего такого. Вот почему-то в мыслях не было.