Первые

Все города, где ты меня любил,

не названы и даже не открыты.

Ещё растут будяк и чернобыль

на пустырях, и шмель гудит сердито,

ныряя в гроздь соцветий, и пыльца

полынная летит над юным миром,

и тёплый свет касается лица,

и сок течёт, и пряно пахнет мирра –

и всё вот-вот начнётся, не спеши...

Не говори, пожалуйста, пока...

Пускай в руке согреется рука,

пускай река взволнуется, до дна

чиста и ледяна, пускай волна,

всплеснув едва, уткнётся в камыши...

Пусть белый день течёт сквозь нас, течёт,

пусть на губах горчит полынный мёд,

и мелкий бисер пота меж лопаток

сотрёт твоя ладонь... Потом, когда

во облацех затемнится вода,

и вспыхнет беспризорная звезда,

и голос с неба будет сух и краток –

мы выйдем из безвременья, и смерть,

шурша травой, на шаг опередит нас –

чтоб спрятаться в замшелых мрачных криптах,

когда взлетит над миром вера-плеть.

Гранат почат. Познание – не яд,

но сад шумит, и скоро станет ядом

текущая по пальцам кровь граната...

И я целую пальцы, и дрожат

на кончиках ресниц цветные блики.

У райских птиц – архангельские лики,

и очи их ржаным огнём горят.

Но что нам Сирин, что нам Алконост?

Смотри, уже вгрызается в свой хвост

несчастный обречённый уроборос,

уже звенит от гнева горний голос,

спускается туман по косогору –

и значит, жизнь готовится к повтору.

Мы выйдем в ночь. Мы – первые. И нам

дано назвать свой мир по именам.

...Стена огня и гнева, а за ней

наш первый город – тысячи огней.