Десять цитат

Нарушим традицию и не будем писать о «Формуле Распутина» 
А напишем-ка мы о «Графе»

Пролог:

— Потом… Когда Солтикофф отправили в Берлин, я, признаться, сам хотел ехать её арестовывать, но на отправке серьёзной группы настоял тот самый загадочный человек из окружения Гиммлера, которого мы уже вспоминали… И тем самым спас мне жизнь. Группа долго не возвращалась, а потом… Потом в полицию позвонили соседи Ожешко со словами, что она залила им потолок…

— Потолок?! В полицию?! — Дитрих засмеялся. — Мне всегда казалось, что для таких случаев существуют другие службы…

— Когда полицейские связались с нами, нам тоже было смешно. Но недолго. Почему в полицию? Потому что кровью, Дитрих. Кровью… Пятнадцать натасканных псов, каждый с опытом спецопераций на восточном фронте… Это вам не сопливый гитлерюгенд! И никто даже не успел достать оружие! Вот где были неаппетитные подробности! Куски тел, разбросанные по всей квартире, стены в крови, будто их поливали из шланга…

Ошарашенный Дитрих надолго замолчал, судорожно раскуривая давно потухшую сигару. Фриц же немигающим взглядом смотрел в сторону окна, и руки его дрожали. Наконец, с сигарой было покончено, и Дитрих извлёк из нагрудного кармана фотокарточку.

— Тогда и вы должны мне поверить, Фриц, — он протянул фото собеседнику. — О деле Солтикофф вообще нельзя писать...

Глава 1:

Якобы продолжая читать, Милка исподлобья рассматривала незнакомца, находя его весьма интересным. Смуглая кожа выдавала в нем южанина, об этом же говорила и слишком легкая по таким погодам одежда. Редкая седина в пышной шевелюре и родинка на левом виске ничуть не портили этого франта, но делали его лишь привлекательнее.

— Бонсуа, мадмуазель.

— Бонсуа, месье! — Милка расплылась в дежурной улыбке. — Коман пюиж ву зэдэ?

Считалось, что она неплохо говорит по-французски, но на этот раз блеснуть познаниями не получилось.

— Что, простите?

Вновь прибывший говорил на чистейшем русском языке и совсем без акцента.

«Понятно! Командировочный! Принесла же нелегкая! Какой-нибудь Чучмек-Задэ из задрюченского крайкома комсомола. От такого и в рублях-то чаевых не дождёшься!»

Глава 2:

— Угу. — Салтыков достал из внутреннего кармана сигару, откусил кончик и прыснул со смеху. — Позволь мне прикурить от тебя, милая, а то я спички где-то потерял. В таком бешенстве я тебя не видел с тех самых пор, как…
— Слушай меня внимательно, мальчик мой! Слушай и не перебивай. Андропов тяжело болен. Ему нужен эликсир. — Вероника искоса взглянула на чемоданы. — И если ты встрянешь между ним и нами, то тебе не поздоровится!
— Этот эликсир, — поймав её взгляд, Серж засмеялся пуще прежнего, — есть во всех кремлёвских распределителях! Там коньяк, глупышка! Однако, спасибо, что подсказала, чем вам нагадить!
— А тебя легко купить! — теперь засмеялась Вероника. — Ты всё такой же упрямец и такой же глупец! Я знаю, что эликсира у тебя нет! Нет и не может быть! Тварь с соплями вместо мозгов едва ли способна к Королевскому Искусству. Но повторю ещё раз, если ты попытаешься испортить нам игру…
— И что будет?!
— Вспоминай сорок третий, Серж! Чаще вспоминай!

Глава 3:

— То был ангел, но ангел мрака, — прошептал Серж, — ибо соткан он из пламени, а не из света…

Не такой уж нечаянной была эта встреча.

— А ведь ты ждал меня, ваша светлость…

Её ядовитый надменный голос по-прежнему звенел в ушах и морозной дымкой стелился по бульвару.

— Ждал… И ничего не забыл…

Блёклым взглядом пыльных витрин смотрели на Сержа закрытые магазины. Гасли окна одно за другим, иные совсем, иные — чтобы вновь вспыхнуть разноцветными огнями неубранных новогодних ёлок да голубым мерцанием телевизионных экранов.

Советская Москва лицемерна и переменчива. Утром она — сварливая дворничиха в кумачовой косынке, дышащая застарелым перегаром. Днем — чопорная комсомолка в белой блузке и синих чулках. Вечером — валютная шлюха.

И только ночью она настоящая.

Глава 4:

Пока Серж разливал коньяк по стаканам, Веня столовым ножом кромсал жестянку с килькой. Скользкая банка выпала из деревенеющих рук, заляпав соусом газеты на столе.

— Тьфу! Прямо на дорогого Леонида Ильича! Ты, кстати, не на этот шабаш прилетел?

Серж склонился над столом. Передовица «Правды» начиналась коротким сообщением.

Сегодня исполняется семьдесят лет товарищу Леониду Ильичу Брежневу — верному сыну советского народа, выдающемуся деятелю Коммунистической партии Советского государства и международного коммунистического движения, пламенному борцу за мир и социальный прогресс, последовательному марксисту-ленинцу

Дальше, рядом с большим портретом чествуемого юбиляра, шла большая редакционная статья, посвящённая событию.

— Нет, я даже не знал об этом…

— Тоже мне! — Веню перекосило от брезгливости. — Последовательного ленинца нашли! Он уже, небось, под себя ходит, а эти холуи вокруг него скачут и друг перед другом выслуживаются! Он уже одной ногой в гробу, с ангелами разговаривает, а им всё неймётся!

— Вень, а ты не боишься? Мы ведь с тобой едва знакомы.

— А чего мне бояться?! Это ведь не ты ко мне прилип, а я — к тебе. Это тебе меня бояться надо. И что, я стукача от порядочного человека не отличу? — Веня наконец справился с консервной банкой и поставил её на стол. — Это ещё что! При Усатом нас бы в лагерь упекли только за то, что мы жрём на этой газете.

— Так уж и в лагерь?! За газету?!

— Ну, не только… Это я погорячился. Меня — за то, что бухал с американским шпионом и в алкогольном помрачении продал ему секретную карту питейных точек Бауманского района. А тебя… А тебя бы просто отмудохали по первое число и выменяли бы потом на какого-нибудь Луиса Корвалана. Ты, кстати, не американский шпион?

— Нет, не американский, — Серж отрицательно покачал головой. — Ассиро-вавилонский.

Веня замолчал и с нарочитой серьёзностью долго всматривался в лицо Салтыкова.

— А всё равно бы отмудохали.

Глава 5:

— Ну, знаешь! — не унимался Глеб. — Дырок в системе много! Я в свою шаршку с улицы пришёл на работу устраиваться, без всяких связей! Слесари, говорю, вам нужны? Нужны, говорят. И теперь я у них хозяин всех замков и дверей! Представляешь? Антисоветчик и диссидент ходит по режимному учреждению, как у себя дома! В модели Римского Клуба, если хочешь знать…

Цитатами из умных книжек Глеб мог заболтать любого. Не желая ввязываться в пустую дискуссию, Кира театрально поморщилась.

— Ты бы штаны надел, философ! И не дуйся. Вот если бы ты в кабинете Андропова замки менял, это была бы дырка. А так… Я, кстати, за «Хроникой» пришла.

Глеб, конечно же, обиделся. По-детски ранимый, он хотя бы отходил легко. Всех скорбных вздохов хватило лишь на время, пока Глеб рылся в тумбочке. Через пару минут он уже улыбался, протягивая девушке пухлую стопку машинописных страниц.

— Вот. Сорок третий номер.

— Что там?

— Как всегда… — Глеб пожал плечами, — обыски, аресты, еврейское движение, крымские татары…

Глава 6:

Убитый похмельем, Салтыков не сразу понял, что в квартире есть кто-то ещё. На кухне гремели посудой, шкворчала картошка на сковородке, веяло свежестью. Но какой же далёкой казалась теперь эта кухня.

Невысокая пышногрудая шатенка встретила Сержа с плохо скрываемым раздражением.

— Очухался, болезный! — она уперла руки в бока. — Ты Пашка?!

— Мне бы хересу, — только и смог выдавить Серж, отрицательно мотая головой, — херес есть?

— А кто?!

Вопрос оказался нетривиальным. Не то чтобы Салтыков не знал на него ответа, но существительные путались с глаголами и на язык ложиться отказывались. Он только часто моргал, глядя на свирепеющую фурию. Однако, немного помолчав, она сменила гнев на милость.

— Нету хересу. Ещё на ноябрьские с Васькой, сантехником, выжрали.

— А что… Что есть? Что у вас пьют от похмелья?

— То же, что и для! Но хересу нету! — она кивнула на опустошённую банку огурцов и отошла, уступая Сержу дорогу. — Рассольчику вон попей...

Глава 6 (2):

В поисках угрозы, Серж обернулся вновь. Невзрачная спортивная сумка валяется в углу поодаль, утаивая в себе смерть. Вторя иным звукам и задавая им ритм, уже стучит в висках часовой механизм упрятанной в сумку бомбы.

Он приехал убивать, а придётся спасать, и по возможности всех.

Слишком поздно. Таймер уже застыл на единице, а нежный перезвон превратился в набат. До адской машины четыре шага, но дорогу перегораживает это хрупкое создание в немыслимом берете, и оно же примет на себя весь удар.

Шкатулка совсем рядом, и мимо её уже не пронесут. До смерти четыре шага, а времени осталось только на один.

«Сделать шаг, чтобы ты не исчезла!»

Девушка кричит, но Серж не слышит, не слышит её и зверь, уже изготовившийся к прыжку.

Вот он, украденный у вечности миг! Вот она, сладость объятий!

Шаг сделан — шкатулка треснула. Звенят шестерни и пружинки, грохочет взрыв. Укрывая собой, Серж сминает девушку в охапку, и в клубах пламени они вместе падают на пол.

Уже в полёте швыряет к стене, а спину обжигает невыносимой болью.

Пахнет гарью, звенят битые стёкла — в магазине царит хаос.

Колокол треснул — музыка умолкает, а вместе с ней меркнет и сознание.

Глава 7:

Пернатые ноты, шелестя крыльями, кружат вокруг неё в прощальном вальсе и отправляются умирать куда-то в далекие дали.

Умирать… Это сладкое слово «смерть»! Дотянуться до её руки, слиться в объятиях, вместе умереть, раз уж было не суждено вместе прожить.

Шаг, ещё один… Пространство становится вязким, как сургуч, остывающий под тяжестью холодного металла.

Музыка ещё звучит, но уже лопаются струны в инструменте, словно чувствуя неудержимость приближающейся стихии.

Ещё мгновение, и спину окатит жгучей болью, а несчастная девушка опадёт золою на белоснежный мраморный пол. Ещё одно мгновение, которого ему не хватит…

***

Холодный пот крупными каплями покрывает лицо, Сержа трясёт в ознобе. За окном шумит вечерняя Москва, фарами проезжающих мимо машин подсвечивая грязно-серый потолок.

Видения отступают медленно — Серж открывает глаза, пока ещё не понимая, что музыка продолжает звучать.

Его музыка…

Глава 8:

Кира даже не заметила, как звуки вчерашней мелодии разорвали в клочья сгустившуюся пустоту. Едва ли она вспомнит потом, как выхватила из огня лист нотной тетради, которым оборачивала самиздат, как бросилась к пианино и как потекла музыка из-под её дрожащих пальцев.

«Если не суждено… Если он умрёт… То пускай его последние минуты наполнятся этим блаженством!»

Радужной пеленой заволокло глаза, но Кира уже знала мелодию наизусть.

Звуки струились подобно вешним водам, пробивающим дорогу сквозь толщу спрессованного снега. Страдая и надрываясь, они рвались вверх — к тёплому солнцу и яркому апрельскому небу.

Нечеловеческая боль встала на их пути, но ещё чуть-чуть, и эти звуки воспарят, породнившись с птицами.

Ещё чуть-чуть…

И там, далеко-далеко, где нет страданий и печали, они зазвучат во всю свою мощь, наполняя радостью ангельские сердца.

Шорох за спиной перепугал Киру до смерти. Резко обернувшись, она увидела Салтыкова, бледного, как льняная простыня.

Прислонясь к дверному косяку, он стоял и судорожно сглатывал слюну. Всклокоченные волосы мокрыми прядями свисали на лоб, лицо кривилось в болезненной гримасе, но глаза — глаза улыбались.

— Эта пьеса для виолончели! — запинаясь выдавил он. — Неужели же вы не слышите, что это струнная музыка?!

М-да... Работы непочатый край. Хороший опыт перед перезапуском проекта.