Черновик романа "Танец маленьких искр"

Привет друзья! 

Что-то я профукал столько крутых флэшмобов, что аж стыдно. Но мимо флэшмоба с черновиком, начатого Ростиславом пройти не смог. Так уж совпало, что прямо сейчас работаю над сочной главой, которой так и тянет поделиться (народ попугать тянет, да да). В придачу, она, хоть и идёт где-то в середине книги, вообще не спойлерная.

Рассказывать и пояснять ничего не буду. Скажу только, что писать её было очень весело. Надеюсь, и вам понравится)

Очень скоро Элиза увидела больницу – сама не заметила, как прошла сквозь четыре крупных квартала. Подошла к выпирающему на тротуар забору из грязно-серого камня, из-за которого и само здание за ним казалось пустым, неухоженным и будто спрятанным от людских глаз. Его не красило даже ярко светящее солнце – лишь заметнее становились места, где обветшала черепичная крыша, где облупилась краска и где стены были исписаны красным грифелем, а затем наспех закрашены побелкой.

Она прошла в ворота, спустилась по петляющей между низких и ветвистых деревьев тропинке к крыльцу. Дверь перед ней была зазывающе приоткрыта, так что не осталось даже возможности задуматься – допустить предательскую мысль, действительно ли ей хочется заходить внутрь.

И всё же эта мысль проскользнула где-то на задворках сознания. А затем Элиза переступила порог.

Перед ней открылось просторное приёмное помещение с криво расставленными замызганными пустыми койками. Сверху вниз бил свет – белый, болезненно-яркий и мертвенно-холодный. Едко пахло моющими средствами, мылом, удушливыми травами. Из-за чего всё казалось пугающим, ненастоящим, словно кто-то тщательно постарался, вымывая из этого помещения любые признаки наличия жизни. Или смерти. И Элизе захотелось попятиться назад, и она почувствовала, как мурашки забегали по голым рукам.

Здесь никого не было. Она подозревала, что не найдёт Оливию – наверняка, та уже давно забыла об их встрече, посчитав свою задачу выполненной. Но людей не было вовсе. Лишь слабые, приглушённые голоса, похожие на стоны, доносившиеся со второго этажа, куда вела лестница из тёмного дерева.

Элиза сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь набраться уверенности и справиться с желанием уйти и вернуться на следующий день. От них заскребло горло и засвербело в груди, и она потянулась к флакону снадобья в кармане платья, но в этот момент где-то за её спиной – со стороны дороги – раздался грохот подъезжающей повозки, глухой удар с силой закрывшейся двери, возня, а потом…

Истошный, дикий женский вопль продрал её до самых костей. Он был почти не человеческим. Напоминающим скорее треск рвущейся ткани и вой зверя, сотканные вместе. Он заставил Элизу съёжиться, сжаться на пороге, обхватив себя руками. А затем повторился ещё раз – глубже вгрызаясь под кожу, – и она едва не побежала прочь.

Может быть, и сделала бы это, если бы на дорожке – единственном пути к бегству – не появился силуэт.

В вечернем полумраке тень, вышедшая из-за густого кустарника, показалась ей низкой, сгорбленной и омерзительно огромной. И лишь несколько раз моргнув, она поняла, что это не один человек – а две женщины в серых халатах, которые вдвоём что-то несут. Это что-то вновь издало ревущий, истошный крик. Задёргалось. И Элиза определила человека – ещё одну женщину, лежащую на спине на тканевых носилках с деревянными ручками.

- Быстро! С дороги! – каркнула на неё женщина идущая первой. Лицо её было морщинистым, напряжённым от тяжести и красным. Волосы, серо-жёлтые с седыми плешами закрывали лоб. Она толкнула замешкавшуюся Элизу локтем в плечо настолько сильно, что Элиза чуть не упала. А затем вместе со второй девушкой, помоложе, зашла внутрь, и Элиза увидела на плечах их халатов вязь монограммы сестёр милосердия.

Женщина на носилках закричала снова – ещё более жутко и истошно. Несмотря на бронзовую кожу островитянки, лицо её было белым, словно мел. Короткие тёмные волосы, словно обычно она носила парик, стояли торчком, а по вискам тянулись грязные струйки пота. Она быстро и отрывисто дышала, скручиваясь и ворочаясь на носилках, теребила руками, заламывая пальцы, а затем вдруг резко выгнулась дугой, будто её надутый живот тянул её к потолку, и расставила скрюченные пальцы в стороны.

Молодая сестра – у неё были чёрные волосы, стянутые в тугой пучок на затылке, и худое лицо с впалыми щеками - выпустила одну ручку носилок, и женщина в них упала прямо на голову, взвыв ещё громче. И только теперь Элиза различила в её стенаниях очертания слов:

- Он убивает меня! Проклятый выродок убивает меня, сукины дети!

- Бездна, держи же её! – крикнула старшая сестра своей помощнице, которая теперь пыталась вновь поднять носилки. Наконец ей удалось, и они смогли переложить женщину на ближайшую узкую койку. Их пациентка снова дёрнулась, изогнулась, и вдруг укусила младшую сестру, а когда та отдёрнулась, ойкнув и потирая запястье, заорала вновь:

- Вырежьте его! Убейте грёбанного ублюдка! Убейте его, пока он не убил меня!

Выкрикнув это, она снова согнулась, принялась извиваться, едва не рухнув с койки, и Элиза увидела, что подол её платья весь в густой липкой крови. Хлопок пропитался ей настолько сильно, что ярко-красная жидкость, напоминающая гранатовый сок, капала на пол.

- Где, мать её, Хильди? – взревела старшая сестра, стряхнув рукой, которая тоже была в крови, прядь волос с лица. – Вдвоём не удержим!

- Отпросилась ещё утром, - выдохнула молодая и темноволосая, прекратив растирать запястье, и пытаясь теперь удержать ноги пациентки. На запястье Элиза увидела кровоподтёк.

- Я справлюсь! – оттолкнула её одной рукой старшая сестра. – Тащи успокоительное, Бонни! А ещё горячую воду и тряпки – все, что сможешь найти! И… Проклятье, приведи сюда Цинта! И, я надеюсь, сегодня этот ублюдок готов оперировать!

Молодая сестра, которую старшая назвала Бонни, коротко кивнула и бросилась бежать, а оставшаяся вдруг перевела взгляд тусклых, серых глаз на Элизу.

- Ты! – бросила она. – Держи здесь! И быстрее, бездна!

Элиза была уверена, что не сможет двинуться, даже если пол под ней разверзнется и оттуда пробьются очаги пламени, однако трясущиеся ноги сами понесли её вперёд, а дрожащие руки схватили продолжавшую кричать и выть женщину.

Она едва не поскользнулась, борясь с ней, и, посмотрев себе под ноги, обнаружила, что кровь уже образовала расползшуюся по полу лужу. На секунду замешкавшись, Элиза расслабила хватку, и пациентка извернулась и ударила её коленом в лицо.

Элиза даже не вскрикнула – казалось, мир и так полностью состоит из воплей и стонов, - чувствуя, как пульсирует нижняя челюсть, заставила себе вновь накинуться на пациентку, и крепко обхватить обе её ноги вместе.

- Не своди их, дура! Ноги должны быть раздвинуты! У неё схватки уже третий или четвёртый час!

Элиза не понимала, как по-другому удержать ноги женщины, мокрые и скользкие от крови, но, когда она ослабила хватку, ожидая нового удара, вместо этого женщина вдруг затихла и посмотрела на Элизу стеклянными, пустыми глазами с тёмно-зелёным, почти коричневым оттенком:

- Пусть этот ублюдок сдохнет! Ты слышишь? Не дай ему убить меня! Не дай… Сука!

Она вновь изогнулась и вырвалась, и Элиза едва не плюхнулась на задницу. Но в этот момент подбежала младшая сестра с тазом воды. Быстрым, бесцеремонным движением, она откинула окровавленный подол платья. Ноги женщины были испачканы кровью. Бывшие когда-то белыми трусы приняли тёмно-коричневый оттенок.

- Бездна… Встань на моё место! Держи же её, пока…

- Убейте его! Убейте же! Проклятье! Как же больно! – вопила женщина, пока обе сестры, борясь с её сопротивлением продолжали раздевать её и протирать губкой. Элиза пыталась справиться хотя бы с частью её оттопыренных конечностей, и несколько раз получила удары по лицу и рукам.

- Что, бездна вас дери, вы тут устроили? – взревел мужской голос откуда-то с лестницы, заглушая возню. – Почему она не в палате? Почему вы не дали ей успокоительного?

- Заткнись и помоги! – бросила ему старшая сестра, и человек, который, по всей видимости, был врачом, в несколько прыжков спустился с лестницы. Оттеснил Элизу, а затем вручил ей что-то склизкое и мокрое, и приказал подать чистое полотенце.

Она почувствовала, как что-то – наверняка, кровь, - потекло от её ладоней к локтям, затем под платье, в подмышки. И в этот момент её едва не вырвало. Однако, казалось, что у неё просто не хватит сил, чтобы вытошнить. Всё её тело превратилось в сгусток нервов, напряжённых мышц.

Всё, что было после, она едва помнила. Она действовала машинально, двигалась, словно во сне, и вряд ли осознавала, что делает.

Она раз за разом подавала чистые тряпки, которые слишком быстро пропитывались кровью. Она бегала набирать горячую воду, и та становилась малиново-красной ещё до того, как остывала. Она помнила, как младшая сестра – Бонни – тихо сказала:

- Он… не кричит…

Помнила, как после этого повисла бесконечная тишина. Помнила, как врач орудовал скальпелем разрезая плоть, на которой, казалось, уже не осталось живого места. Помнила, как ему подали щипцы, и отвернулась, боясь, что её всё-таки стошнит. А может быть, её и правда стошнило.

Она помнила, как старшая сестра подняла нечто маленькое, розовое, испачканное слизью. Размером точно таким же, как был Аллек, когда Элиза впервые прижала его к груди. Помнила, как сестра обернула это нечто – а сознание отторгало саму мысль, что это мог быть ребёнок, - в одну из грязных простыней и убежала на улицу. И помнила, как она вернулась с пустыми руками.

Элиза помнила, как подала доктору нитки и иглу, хотя и не знала, откуда их взяла. Помнила, как он зашивал утопающими в крови пальцами. Вспомнила и то, как её саму в детстве мать учила шить. Что у неё неплохо это получалось, и как на праздники они украшали дом коричневыми карабкунами с глазами-пуговицами.

Она не помнила, в какой момент женщина затихла, и как её вой сменился тихим шёпотом и стонами. Знала лишь, что от этого стало только хуже. И не помнила, как всё закончилось, и как она оказалась на улице прямо перед крыльцом.

Элиза вздохнула. Лёгкие заболели так сильно, будто она сделала вдох впервые за долгие часы. А затем её наконец стошнило. Вывернуло наизнанку кислой и горькой желчью, так как больше ничего в ней не было. Но после этого стало легче.

Она вернулась обратно в пропитанное кровью и ледяным сиянием ярких ламп помещение. Врач курил трубку сидя на стуле без спинки прямо рядом с роженицей. Он уже вымыл руки, но рукава халата по-прежнему были по локоть в крови, отчего это выглядело до смешного гротескно, словно он был мясником, только что разделавшим тушу, и устроился рядом с ней на заслуженный отдых.

Старшей сестры милосердия не было видно, а младшая отмывала пол сморщенной губкой, обмакивая её в таз с тёмно-красной водой.

Какое-то время Элиза стояла, мучаясь тишиной, окутавшей комнату. Слушая дыхание оттирающей пол сестры милосердия, треск табака в трубке. Собственный, клокочущий кашель, который вновь подступил. Затем, чтобы не молчать, она заговорила, и голос прозвучал сдавленно, но всё же непривычно громко и незнакомо:

- Она… выживет?

Доктор, который, несмотря на грубый голос, оказался довольно молод – около тридцати, может быть, тридцать пять, - неспешно выдохнул облачко дыма и, подняв голову, взглянул на Элизу:

- Если на то будет воля богов, - пожал он плечами, и Элиза, неожиданно для себя, вдруг засмеялась. Хрустящим, сухим и нервным хохотом, - неестественным и жутким, - который стух так же быстро, как и появился.

- Что же вы за врач, если на них полагаетесь? – спросила она наконец. Она не собиралась обвинять его. Но ей хотелось обвинить хоть кого-то в том, что случилось.

- А я и не врач, - он снова безмятежно пожал плечами. – Я простолюдин, и меня не допустили учиться в академии. Даже несмотря на то, что я уже на тот момент знал больше, чем их сраные выпускники.

- Кто ты? – Элиза вздрогнула и обернулась. В дверях стояла старшая сестра милосердия. На секунду Элиза вдруг задумалась, а что если женщина только что сожгла труп ребёнка? Ведь надо же ей было с ним что-то сделать. Но постаралась тут же отогнать эти мысли.

- Я… Элиза. Элиза Болло.