Черновики (Черепки и осколки)

С рождения, а может статься, что еще до него меня окружали зеркала. Они были везде: в крестьянских домах и господских замках, в спальнях и бальных залах, на перекрестках дорог и на городских площадях. Зеркальные амулеты висели на шеях солдат и охотников, круглые зеркальца в нарядных футлярчиках лежали в кармашках платьев и в сумочках модниц. 

 Свои личные зеркала имелись у всех от придворной дамы до подметальщика улиц. Только у дамы, разумеется, стекло было побольше и рамка побогаче. Кто-то предпочитал солидные зеркала, предназначенные для хранения дома на почетном месте, а кто-то носил свое маленькое зеркальце с собой в специальном чехле. Особенно ценились зеркала, передаваемые по наследству, а выигранные в карты или кости сулили удачу.

 Огромное зеркальное стекло освещало своим присутствием Тронный зал во дворце Бренана де Найта, моего отца. Оно стояло на возвышении позади и чуть левее трона и казалось куда главнее и могущественнее королевского престола. Его тяжелую золоченую раму покрывала резьба с изображением растений, людей, зверей, рыб и всяческих других немыслимых созданий, какие только могли существовать в природе и воображении. Зеркало Предков – так оно называлось, и заглядывать в него с превеликим благоговением разрешалось только правителю королевства по особенным случаям.

 Всё это, в общем, было не удивительно, ведь могущество королевства держалось на изготовлении зеркал. Зеркала давали золото и власть, страх и уважение соседей. И, сколько себя помню, все вокруг было подчинено одной цели – сделать как можно больше, как можно лучших зеркал. Кругом, куда ни глянь, были одни серебрильщики и полировщики, стеклодувы, да стеклорезы, а все государственные преступники по приговору королевского суда незамедлительно отправлялись на серебряные рудники. 

 В королевстве не было сокровищ, дороже зеркал. Жемчуга, самоцветные камни и золото рассматривались в первую очередь как достойное обрамление для очередного зеркала. На улицах города редко можно было встретить богатых людей, увешанных украшениями, зато рамы и подставки, футляры и подвесы для зеркал выглядели настоящими шедеврами ювелирного искусства. Зеркало же, благородной формы,  богато оправленное, служило лучшим подарком и ценилось подчас наравне с наделом земли. 

 И у меня оно было – серебристый овал в тонком золотом ободке с тремя глазками темно-синих аметистов поверху, с ручкой из слоновой кости. Обратная сторона была затянута винно-красным бархатом и покрыта золотым шитьем работы лучших вышивальщиц-золотошвеек из королевских мастерских.

 - Зеркало даст тебе силу, дитя, - говаривала нянька Розамонда, расчесывая мои черные кудри перед сном, - Смотрись в него чаще, чтобы крепла ваша связь.

 Мне с младенчества втолковывали мысль о связи человека с его зеркалом. И она, эта мысль была такой же привычной, как восход солнца по утрам. Но связь не ощущалась.   

 Как зеркало даст мне силу, если  не защищает даже от нее?

 Мать умерла, родив меня на свет. В моем представлении это случилось давно, и она стала лишь образом с потемневшего парадного портрета в Галерее Королей и Королев. Или тенью на гладкой поверхности восьмиугольного зеркала, оправленного в янтарь, которое осталось стоять в одиночестве на комоде в ее вечно запертой на ключ спальне.

 Всего через год после смерти матери отец женился снова. Амариллис принесла в приданое сочные земли и обильные виноградники, те, что у теплого Западного моря. Она была богата, молода и красива. Красива, как восходящее солнце. Говаривали, впрочем, что не в одной ее небывалой красоте дело, а в особой восьмиугольной комнате, стены которой были сделаны из зеркал. Там, стоя на перекрестке бесконечных зеркальных коридоров, Амариллис наворожила себе золотую королевскую корону.

 Отец с радостью пустил прибыль от приданого молодой жены на разработку нового серебряного рудника. Больше серебра, больше амальгамы, больше зеркал. Казалось, это все, что его интересовало в новой скорой женитьбе. Он будто погас после моего рождения и смерти матери, и только зеркала, их всласть и власть над ними все еще имели в его жизни какой-то смысл.

 Амариллис оказалась не только красивой. В ней было много и других королевских качеств – гордыня, злопамятство, зависть. И раздражительность, которую она охотно вымещала, конечно же, на осиротевшем ребенке от первого брака. На мне.

 - Принцесса, - мурлыкала королева сладким голосом, глядя на меня сверху вниз, когда мне было три года, и ее ласковая улыбка была похожа на хищный белозубый оскал, - Может, нам тебе щечки свеклой натереть, чтобы был румянец? А то выглядишь, как маленький мертвец, слуги пугаются.

 - Душечка, - пела мачеха, когда мне было пять, - Давай-ка косу тебе заплетем. А то вон какие кудри отросли, того гляди не расчешешь. 

 - Красавица, - ворковала она как горлица, когда мне исполнилось семь, - С такими нежными ручками чем ты будешь заниматься? Вышивать, может, если иголку сможешь поднять? Только, боюсь, нитка тебе тяжела будет.

 - Не надо так говорить, госпожа! – молила нянька Розамонда, заступаясь за меня, - Дитя болезное, растет без матери. Зачем же так обижать?

 - Пусть и скажет бедное дитя, что оно обижено, - бездонные синие глаза пронзали меня взглядом, как острым ножом, - Мэлис, не молчи. Скажи, я обидела тебя?

 То ли к счастью, а то ли к сожалению, меня считали тихим и замкнутым ребенком. Все потому, что книги были мне милее шумных игр, а ответом на обидные слова мачехи всегда было молчание. Но дело было не в моей замкнутости, а в том, что сказать мне было нечего. Нечего было ответить на издевательские «принцесса», «душечка», «красавица», на упреки, придирки, пощечины, которые случались тем чаще, чем больше лет мне исполнялось, и чем больше отстранялся и отдалялся отец.

 - Мэлис, почему ты так плохо ведешь себя с матушкой? – спрашивал король, взяв меня за плечи, и глаза его, как покинутые хозяевами зеркала, отражали только пустоту.

 - Она мачеха, - приходилось напоминать ему, сквозь зубы выдавливая слова, - Матушка умерла.

 Он рассеяно кивал и уходил. Уходил от меня, уходил в себя. Что мне было сказать королеве, если королю нечего было мне сказать? 

 Когда мне исполнилось восемь, мы с отцом говорили в последний раз. Это было за ужином, за тихим не парадным ужином, на котором присутствовали лишь отец, мачеха и я. Король уже с полвечера выглядел сонным, часто терял нить и без того не клеившегося разговора и опускал голову на грудь. Под конец трапезы он пожелал мне спокойной ночи, поцеловал в лоб и ушел в свои покои.

 - Спокойной ночи, детка, - последние слова, которые мне довелось услышать от отца.

 На утро слуги нашли его в опочивальне, спящего глубоким нерушимым сном. Король не желал просыпаться, охваченный не то неведомой болезнью, не то злыми чарами, сковавшими его среди ночи.

 - Знаем мы, чьи это чары, - шептала нянька Розамонда в моей спальне, косясь на дверь, - Она с самого начала этого хотела. Не по правую руку от трона стоять и глаза опускать, а сама хотела править и повелевать зеркалами. Ведьма!

 Она молитвенно складывала руки лодочкой, целовала кончики пальцев и на ночь завешивала в моей комнате все зеркала, а мое собственное клала в ящик комода стеклом вниз.

 - Ах, ты старая сова! – шипела на утро мачеха, схватив няньку за ухо цепкими пальчиками, - Будешь от меня прятаться да занавешиваться, я тебя в башню заточу. Гобелен ткать будешь, чтоб главную улицу в городе им застелить.

 Мне приходилось проявлять чудеса ловкости, усылая няньку по всевозможным делам, чтобы она больше не попадалась на глаза королеве. Розамонде повезло, что той было не до нее. Объявив, что король захворал от подточившей его силы душевной тоски, а всю полноту власти за неимением совершеннолетних наследников оставил ей, своей законной супруге, Амариллис с удовольствием окунулась в прелести единоличного правления.

 Впервые за долгие годы королевские портнихи кроили шелка и атласы не для зеркальных покровов, а для роскошного одеяния новой правительницы, ювелирных дел мастера не отливали тяжелые подставки для парадных зеркал, а тянули золотую филигрань для королевского  венца невиданной красы. И все это было молодой королеве весьма к лицу, что и подтвердило Зеркало Предков, в полный рост отразив ее гордую фигуру в своих священных глубинах.

  В честь мачехиного восшествия на престол были устроены пышные празднества в замке и в городе, и в окрестных селениях. Мне довелось наблюдать торжества и пиры из укромного уголка, сидя там с книгою в руках. Ни почетного места за столом, ни других знаков уважения приемному ребенку властительницы положено не было, и все очень быстро забыли обо мне. Для меня же было ясно, хоть мне лишь сравнялось девять, что мачеха еще вспомнит обо мне, когда отгремят фейерверки и отзвучат здравицы в ее честь. 

 - Того гляди, сживет тебя со свету вслед за батюшкой, - причитала нянька Розамонда, все еще укладывая меня спать, хоть в этом давно не было нужды, - Что ж ты будешь делать теперь, сиротинушка моя?

 - Уйду отсюда.

 Ответ казался мне очевидным. Лучший способ не дразнить мачеху, скрыться с ее глаз долой.

 - Куда же? – ахала Розамонда, всплескивая руками.

 - В лес.

 Ночной лес вырос вокруг Зеркальных гор прямо за стенами города и королевского замка в незапамятные времена. Он покрывал все северные земли королевства, служа рубежом между нашей страной и Краем Полуночи, холодными землями, где не таяли снега, и не вставало солнце. Древние деревья на черных скалах, окутанные туманом и страшными сказками. 

 - Эта чаща была здесь еще в те лета, когда мир был молоденьким. До того, как первый король воссел на престол, и было отлито Зеркало Предков. По тому видно и говорят, де Найты будут править до тех пор, покуда лес с места не сойдет, - рассказывала нянька вечерами и добавляла тихим страшным шепотом, - Держись от леса подальше, не ходи туда, дитя.

 - Почему, няня?

 Предостережения няньки удивляли. Лес, суливший могущество и процветание дому моего отца, не должен был оказаться опасным местом.

 - Там бог весть что творится. Там зеркала не действуют. Не ходи в Полуночный лес.

 Место, где не действуют зеркала, зеркала, которые покажут меня мачехе в любой придорожной таверне, на улице любого города, даже на корабельной палубе, даже в облаках и под землей. Где еще спрятаться, как не там?

 - Ох, не дело затеваешь ты, Мэлис, - всхлипывала нянька, собирая мне заплечную сумку в дорогу, - Что случится там с тобой?

 Мы простились на заднем крыльце одной из дальних башен, со стены которой ступеньки и узенький мосток вели на другую сторону крепостного рва, прямо в холмы и луга, а оттуда извилистой тропинкой к городским воротам. Был послеобеденный час, замок, утомленный празднествами дремал в ожидании новых вечерних увеселений.

 - Может, и ничего. В лесу тоже живут. Там ведь батюшкины рудники, стало быть, и люди есть и не все так страшно, - мне пришлось утешать няньку, вытирая ей слезы платочком.

 - Люди! – Розамонда зарыдала пуще прежнего, - Каторжники да гномы злющие. Мыслимо ли, дитя пойдет в чащу одинешенько?

 - Так надо, сама знаешь, - твердый голос отца в прежние времена всегда успокаивал Розамонду, мне почти удалось заговорить также уверенно, как когда-то он, - Обещай только, что не дашь королеве повода запереть тебя в башню. И присмотри за отцом. 

 Нянька зашмыгала носом, сдерживая слезы, и обернула мне шею широким темно-синим шарфом, который сама когда-то связала. На дворе стоял конец лета. В наших северных краях в эту пору уже прохладно.

 - Ты точно не хочешь взять с собой свое зеркало? 

 - Оно ведь бесполезно в лесу.

 За поворотом стены послышалось бряцанье доспехов и оружия. Розамонда затащила меня в тень под лестницей, ожидая пока сторожевой дозор пройдет мимо.

 - Ну, иди тогда, покуда не хватились, - прошептала она, помогла мне поднять сумку на плечо и, погладив по непослушным завиткам на макушке, неловко пошутила, - Красавица принцесса! – а потом виновато вздохнула, - Прости уж меня, старую дуру.

 - Прощаю.

 На том мы и простились. Розамонде пришлось пристать с каким-то глупым вопросом к возвращавшимся стражникам, чтобы дать мне возможность перебраться через каменное ограждение стены и спуститься по ступенькам. Ветер гулял на стенах королевского замка, трепал полотнища праздничных знамен. Моих легких шагов не услышал никто. Никто не заметил ребенка в темной дорожной одежде и синем шарфе, перебежавшего мост и скрывшегося среди заросших высокой травой холмов.

 После десятиминутного бега без оглядки тропинка вывела меня на склон, скрывший от глаз королевский замок. Впереди, над зарослями шелестящего на ветру боярышника, виднелись остроконечные, крытые красной черепицей башенки на стенах города и крыши домов с каминными трубами и флюгерами. А в низине за городом, в пологой долине, застеленной скатертью тумана, простирался бесконечный, как океан, Полуночный лес.