В черновиках...

"По телевизору показывают жуликов! Ну чем я хуже?!"
А оттого мне тоже захотелось присоседиться к Черновиковому мероприятию, имени Ростислава.

Думаю, в тематику "любой отрывок из вашей книги, над которой вы работаете", и в условия "книга нигде не опубликована", я вполне попадаю, ибо над книгой упорно работаю, а отрывок из третьего (если не четвертого) тома серии, в которой не опубликован ни один. И будет, лишь когда наметится логический финал в моих терзаньях.
Но издалека понюхать, что же там, на кухне...

Погожим утром ранней осени, когда окрест приморского города на многие версты раскинулись согнутые сочными плодами ветви дерев, а палящее солнце становилось чуть более милосердным, в порт вошло достаточно крупное судно, в иное время могущее быть названным караккой. Ничем особым, среди великого множества таких же, она не выделялась, но одним своим присутствием уже вызывала значимое оживление портовой публики, всегда охочей до бойкой торговли, обязательно приходящей вослед каждому заходящему в порт кораблю. 

Каждую из трех невысоких мачт венчали по одному большому тяжелому парусу, каждое действие с которыми для матросов – набранных за похлебку и медный грош молодых ребят – было немалой трудностью; лишь среднюю дополнял небольшой лоскут сероватой, но кажущейся ослепительно-белой на фоне синевы морского простора, ткани над марсовой площадкой. Две надстройки – на высоком тупом носу и столь же высокой корме, прячущей в недрах блоки и рычаги румпеля – щерились остриями голов свободных от вахты матросов, которым так же не терпелось на берег, манящий тавернами, публичными домами и людьми, готовыми налить кружку-другую за любопытный слух. Занятые на вахтах, с тем поглядывали на недалёкий, но недосягаемый берег с такой же тоской во взоре, с чем непременно удостаивались резкой трели боцманской дудки, а то и грозного окрика, и, бросив недовольный взгляд на сурового боцмана, возвращались к такелажу. 

«Пузатый трюм готов был вместить или выгрузить, а может, и то, и другое, немало добра», – вполне обосновано думалось портовым зевакам. 

Но, очевидно, мнением капитана такое пожелание не одобрялось. Каракка совершенно не торопилась подходить за тем добром к пирсу, а лишь ненадолго залегла в дрейф у волнореза, затем лишь, чтобы, спустив ялик, доставить к берегу госпожу в сопровождении кавалера и служанки. И стоило только ялику вновь закрепиться на борту, судно вновь, приведши паруса к ветру, продолжило ненадолго прерванный путь, очевидно оставляя гостей на немалый срок.

Публика, едва разочарованная столь поспешным отбытием парусника, незамедлительно обратилась взором к вновь прибывшим, в потаённой надежде разжиться сплетнями у них, а то и предложить чего по сходной цене, но быстро охладевала, встретившись с колкими взглядами, державшими зевак на почтительном удалении, заставлявшими исполненные любопытства взоры наблюдать лишь украдкой. 

Впрочем, внешность гостей вполне оправдывала столь пристальное внимание, невольно приковывая его к себе. Заставляя даже полуголых рабов, чинивших волнорез, и конвойных, их стороживших, и тех глазеть на колоритных незнакомцев.

Первым порядком, взгляд притягивала сама госпожа золотисто-медным цветом длинных, ниспадающих волнистым водопадом из-под светлой широкополой шляпы, волос, столь редко встречающихся в этой части света, могущие навеять определённые образы об Ирландии или Скандинавии, если бы названия этих стран могли хоть что-то сказать обывателю портовых улиц. Среднего роста, стройная, она была в одеждах элегантных и, в то же время, не стесняющих движений, коли появится такая необходимость, удобных настолько, насколько это, для девушки, позволяли приличия – светло-зелёное платье свободного кроя, перехваченное на талии, подчеркивающим грудь, черным корсетом, неброское тонкое ожерелье – создавая впечатление в меру достаточной и прагматичной девушки. А уверенный, спокойный взгляд изумрудных глаз лишь укреплял в этом мнении.

Сопровождавший её юноша, незамедлительно записанный в кавалеры, был, по местным меркам ничуть не менее колоритен – мало кто… да что говорить! – никто даже не смел задуматься об одежде, в таком изобилии снабженной карманами. Укорить, однако, в непрактичности такого решения, не посмел бы любой рукастый человек и даже случайный прохожий был вынужден соглашаться с таким мнением, сразу, однако, теряя к оной интерес, как к чему-то неизменно непривычному, неизменно должному порицаться обществом. Юноша, одет был не столь элегантно, а в представлении зажиточного горожанина совсем не модно, в дорогой, быть может, немного мрачный костюм – черные свободные брюки дополняла темная кожаная куртка, из-под которой, единственным светлым пятном, проглядывал воротник рубашки. Концы русых волос спадали на спину; широкополая чёрная шляпа оставляла в тени верхнюю половину лица, из которой на мир иронично взирали карие глаза.

Ступавшая на полшага позади, девушка, незамедлительно определённая служанкой, как персона явно подчинённая, если и не рабыня вовсе, удостаивалась наименьшего внимания, даже если опытный взгляд обывателя успевал оценить дороговизну, но не богатство, её костюма, знания те мигом покидали необременённую голову – всё решало исконное положение её народа. И ни красота лица, ни светлые, с золотистым отливом, волосы, ни васильковые глаза, уже не притягивали к себе взора, отрицаемые одним только знанием того, какому народу принадлежит девушка. Единственная из всей троицы бывшая без головного убора, она с гордостью предъявляла миру свою к нему принадлежность. С гордостью, читаемой в глазах и осанке, а не постыдством, как, казалось, было до́лжно.

Разрешив для себя роль достатка гостьи, становилась для охочего до безделья и сплетен зеваки понятна и роль кавалера – не пристало девушки носить тяжелого клинка, дабы защитить собственную честь. Странное поверье, тянущие свои корни в безвестную старину, но не вызывающее противоречий, пока дело не касалось поля брани, на котором почти любая женщина даст немалую фору любому мужчине. 

Очевидным же становилось и присутствие служанки.

Но лишь крайне внимательный взгляд, коих среди разочарованной столь поспешным бегством корабля толпы тоже могло найтись немало, мог уловить совсем иную расстановку ролей данной троицы – кавалер отнюдь не был в подчинении, а низложенная в умах в служанки, пусть и уступая первенство своим спутникам, глядела на мир широко раскрытым, с легким оттенком задиристости, не иначе как позаимствованной у юноши, оценивающим взглядом, каким не пристало бы ни её народу, ни её положению. 

Не менее сбивающим с толку было и то, что левый бок каждого из троих был украшен длинным клинком, при всей кажущейся тяжести не причинявший ровно никаких неудобств хозяевам. Правый бок девиц – сумами, откуда выглядывали рукояти, крайне напоминающие формой таковые самопалов, пусть и размеров неприлично малых, и положением неуместным – должно самопалу быть за широким поясом заткнутым. У юноши подобная сума крепилась к бедру, дополненная длинным чехлом за плечом, тоже вполне боевого вида.

Немыслимым особо виделось наличие оружия у светловолосой девицы, но мало кто смел намекнуть о том, натолкнувшись на холодный взгляд зеленых, карих или даже синих глаз...

Продолжение последует, наверно. Как и предыстория...