Слово редактора. "В Советском Союзе всё самое лучшее!" (с)

Помните такой анекдот? Ну, да не суть, речь не о пропаганде сейчас, речь о том, как формируется наше мировосприятие.

Советские пропагандисты всерьёз и накрепко забили всем в головы эту истину: у нас всё самое лучшее. И если, например, касаемо бытовой техники и прочих мясорубок с ними можно согласиться (у многих до сих пор работает и помирать не собирается), то вот в сфере искусства не всё так однозначно.

Я родился в перестроечные годы и никогда не жил в сильном и великом государстве. На меня с детства лились два одинаковых по мощи потока: яркая и беззаботная жизнь где-то там, в Штатах (фильмы, книги) и серая безысходность здесь, у нас (достаточно было посмотреть в окно, а иногда и того не надо было). Когда потом военком попытался мне что-то втюхать о долге Родине, я чуть не заржал, до сих пор улыбаюсь. Попросил записать на мой счёт, как часто делали герои тех самых книг и фильмов, которые в детские годы формировали в моей зреющей психике некий голливудский аналог христианского рая.

Но все-таки мама умудрилась привить мне смутное ощущение того, что постапокалиптический мир вокруг — развалины некогда великой страны, в которой всё было самое лучшее. В том числе и книги. И фильмы. Она верила в это, поверил и я, потому что мне это не в назидание говорилось, а от души.

«Вот, — говорила мама, — сколько детских сказок иностранных пересказаны советскими писателями. И ведь наши лучше, гораздо. Сколько в них души! Как они человечны…».

И я слушал. И соглашался. А потом вдруг подрос и…

Нет, это необходимо понять. Вот верили вы всю жизнь в какую-то очевидную вещь. Например, что зимой холодно. И выходили в пальто. А потом вдруг почувствовали, что зимой жарко. Что вы как идиот годами потеете в пальто, а можно ходить в шортах и майке. Так и у меня было, когда однажды зашла у нас речь о том, какой Буратино хороший и душевный, а Пиноккио бездуховный и скучный.

Из подросткового духа противоречия я начал спорить, а потом вдруг с интересом прислушался к собственным словам. «У Пиноккио, — говорил я, — хотя бы мечта была хорошая, он хотел настоящим мальчиком, человеком стать! А Буратино? Да он за всю историю ничего, кроме денег, не хотел». Уж презирать деньги-то нас научили руины.

Спор этот, как и любой другой спор, оказался бесполезен. Но у меня в голове что-то треснуло и надломилось. Я обнаружил, что наш — самый лучший! — киношный Шерлок Холмс на поверку откровенно так себе. Потом я прочитал племяннику «Волшебника страны Оз»…

«Правда же «Волшебник Изумрудного города» лучше?» — спрашивала мама. Я ответил: «Между ними два отличия: имя девочки и вырезанная история о крылатых обезьянах. Книгу просто украли, вот и всё».

И внезапно я обнаружил, что под ногами нет привычного участка почвы. Я осмелился сказать себе: нет, в моей родной стране отнюдь не всё самое лучшее и правильное. Это — миф.

И это — лишь крохотный пример того, как что-то, впитанное нами в детстве, может влиять на наше мышление долгие годы, а то и всю жизнь. Если бы не случай, я и сейчас был бы уверен, что гопник Буратино нравственно выше стремящегося стать человеком Пиноккио. Что тот позор, который демонстрировали Ливанов и Соломин, называется «боксом». И так далее, и тому подобное. Такая уверенность — за гранью логики. Это как «зимой холодно», как «дважды два — четыре». И когда разрушается такая догма, становится немного страшно. Что же есть надежного и нерушимого в нашем мире?

Ответ прост: ничего. Есть только твоё восприятие мира, да и оно постоянно меняется.