Больничный флешмоб, говорите?

их есть у меня. Так получилось  один из моих героев  застрял на территории гспиталя аж на пару недель. А вот как это получилось:

Тишина: полная, ничем не нарушаемая беззвучность. Тело ватное. Из меня словно выжали силы – все до последней капли, а тело бросили, как сухой бесполезный жмых. Я могу чувствовать, думать, но перевернуться на другой бок – нет; не могу даже открыть глаза, не хватает сил.

Чем меня так? Не помню. Стоит чуть напрячься, как мир вокруг начинает вращаться с бешеной скоростью и сознание распадается на куски, и мне приходится ужерживать сознание, чтобы не соскользнуть в чернильную бездну. Но угольно-черные стенки бесконечного тоннеля раскручиваются вокруг, тянут, и мне никак не удается остановить это набирающее скорость вращение. Накатывает дурнота.

Последствия прыжка? Нет, быть того не может…. В Академии всех, еще салагами тестировали на переносимость прыжков. Кому становилось дурно с переходов – тех на пилотов не обучали.

Пониманием оглушило внезапно и вдруг — я не знаю, где я, не знаю, что со мной, не знаю, почему дышать тяжело, словно под воздействием перегрузок; каждый вдох кажется последним – столько уходит сил. Как из-под воды просачиваются  звуки, складывающиеся в слова, приходит ощущение чужой руки на плече, и встревоженный голос шепчет: «Потерпи… Потерпи еще немного, сынок».

Мир рассыпается золой потухшего костра….

Сознание возвращается – словно я выплываю из глубины. Какой-то странный запах тревожит, не давая миру вокруг угаснуть вновь.

Вспоминается чернота пространства и звено перехватчиков, заходящих на меня как на цель, вызывающие трепет и страх, тускло сияющие мертвенным зеленоватым светом стенки визуализации внепространственного тоннеля. И чувство облегчения от понимания, что, как бы ни старались перехватчики — им нас уже не достать. Слишком поздно. Доля секунды — и тоннель схлопнется, а корабль вылетит в пространстве за сотни световых лет от точки, в которой находился корабль…

Неужели достали? Нет… будь я пленником Иллнуанари, никто не стал бы звать меня «сынок». Так где же я?

Вспоминается – фраза звучала странно и непривычно. Она складывалась из причудливо звучащих сочетаний слогов. Ударом молнии, ослепительной вспышкой пронзило осознание — ни на одном из известных мне наречий, ни на одном из диалектов Раст-эн-Хейм она не могла звучать подобным образом. Никогда ни одного подобного слова я не слышал ни от учителей, ни от сокурсников. То был чужой язык, но я понял, что мне говорят.

Не успев толком удивиться, я ловлю второе воспоминание и меня накрывает им, как океанской волной. Из разрозненных кусочков воспоминаний складывается многоцветная картинка  того, что последовало за переходом, моей встречи с лигийцами.

Зря я, наивный, надеялся, что сторожевики Лиги не заметят малой яхты, вломившейся в систему Ирдала. Заметили — и тут же пошли на перехват. Связанный по рукам и ногам состоянием пассажиров я избегал резких манёвров, и постепенно наращивал скорость, дожидаясь момента, когда деструктор «перезарядится», и можно будет уйти в следующий  прыжок. Куда, я не думал, голова была забита другим: как удрать от навязчивого эскорта и не погубить ни Фори, ни Арвида.

Мне это почти удалось. Почти…

Я едва не застонал, увидев прямо по курсу невесть откуда возникшие корабли, по виду больше всего похожие на яхту самого Арвида: скоростные, маневренные и очень хорошо вооружённые.

Будь я один, не будь со мной едва живых пассажиров, я бы показал, чему меня научили, выжав из яхты максимум возможного, и вырвался бы из окружения.

Дали небесные! Как мне хотелось избежать плена, выполнить какой-нибудь запредельно сложный, хитрый маневр и ускользнуть от преследователей, вот только вспомнилось «прорвемся, рыжик» произнесённое с мягким, чарующим акцентом, и опустились руки – до этого момента мне казалось, что можно чем угодно пожертвовать ради свободы, но заплатить за нее жизнью симпатичной маленькой женщины оказалось чрезмерной ценой. К чему мне такая свобода? Вспоминать, как она улыбалась и каяться?

Любой неосторожный маневр выжал бы из её тела остатки жизни, и можно будет сколько угодно проклинать Судьбу впоследствии — жизни лигийке мое покаяние не вернет. Это и заставило смириться с неизбежным и лечь в дрейф.

Под конвоем, повинуясь навязанному плану полёта, я послушно проследовал в порт, с аккуратностью, достойной суперкомпьютера, посадил яхту на небольшом островке, затерянном посреди океана, и открыл люк, безучастно наблюдая на мониторе, как к кораблю выдвигаются группы вооружённых людей.

Они двигались слаженно — так же, как корабли, вынудившие принять решение о посадке. Штурмовики быстро пересекли полеи добрались до яхты. Казалось, чуть внимательнее вглядись в монитор и увидишь лица, скрытые за затемненными щитками брони.

Улыбнувшись, я дотронулся до теплого синего камушка, лежавшего на краю пульта, словно приросшего к тому месту, где я его положил. Хотел бы я его сохранить, но удержать в руках кусок звезды и не обжечься, увы, невозможно. Впрочем, он мне и не принадлежал… Жалел я лишь о том, что даже рассмотреть его, как следует, не успел.

А потом услышал топот шагов и голоса, звучавшие уже внутри корабля.  Вспомнив о Фори и Арвиде, я вскочил на ноги и кинулся к выходу из рубки; вот только не успел добежать. Воздух вокруг завибрировал, заискрился, в нос шибануло нестерпимой вонью; стены закружились, поменялись местами, заскакали пол и потолок, и последнее, что я увидел отчетливо и резко перед тем, как накатила чернота — дуло парализатора и испуганные глаза штурмовика за бронещитком.

Неудивительно, что свинцовая тяжесть разлилась по всему телу и что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, и ощущение, что вот-вот развалюсь на куски: всё это последствия выстрела. Как же плохо, как же погано, кроме слабости вяжущая сухость во рту, словно только что пешком пересек знойную и сухую пустыню, Очень хочется пить, но я не могу ни двинуть губами, ни шевельнуть языком.

Долго ли это со мной, не знаю. Время застыло.

Откуда-то прорывается воспоминание: кусок камня лежит на ладони, чёрное насекомое внутри камня солнечного цвета кажется живым, мнится: муха вот-вот почешет лапки, дрогнут крылья и насекомое взлетит. Но оно неподвижно. Я чувствую сейчас себя той самой мухой в янтаре: лежу и не могу даже пошевелиться.

Влажная ткань прикоснулась ко лбу, скользнула по правой щеке, потом по левой, коснулась закрытых век, носа и подбородка. Переместилась на шею. Кто-то заботливо обтирал мою кожу. Прохладная широкая лента плотно обхватила запястье. Знакомое ощущение: словно кибердиагност присосался к коже. Чувства меня обманывают, мне это кажется или все происходит в реальности? А такое возможно?

А от запястья по венам с каждым толчком пульса распространялось тепло, высвобождая скованное, непослушное тело. Десяток сердцебиений — и я могу слегка двинуть пальцами. Ещё немного — и мне удаётся поднять веки. В глаза бросается белый потолок, следом — светлые стены. Сквозь прямоугольник окна взгляд скользит дальше — к простору, синеве высокого неба, шепоту шуршащей листвы; в комнату льется поток яркого света, ласкового тепла и свежего, остро пахнущего йодом воздуха.

Странные у лигийцев тюрьмы…

Склонившаяся ко мне женщина улыбается. А я смотрю на нее и с трудом верю своим глазам: её невероятно яркие волосы цвета апельсина крупными кудряшками выбиваются из-под кокетливо сдвинутой шапочки, и брови и ресницы у неё тоже рыжие, а на белой коже россыпи охристых пятнышек — особенно много их на щеках и носу.

— Очнулся? — спросила она, глядя со странным выражением. Не будь я пленником, подумал бы, что это — сочувствие. Но я окончательно убеждаюсь, она говорит на незнакомом языке, что не мешает мне её понимать.

— Где я? — слова даются с трудом, язык, словно оцарапанный наждаком, едва ворочается во рту.

Женщина меня не понимает, отвернувшись куда-то в сторону, она зовёт:

— Эгрив, мальчик очнулся.

Стало быть, я для неё — просто мальчик? Интересно, она в курсе — кто я и откуда? Хотя, заговорил я на языке Торгового Союза, так что по одному звучанию вопроса она должна понять, что перед ней чужак. Впрочем, что я знаю о ней? Ничего ровным счетом, кроме того, что встреться мы на Лидари, и я бы долго смотрел вслед: настолько рыжих я в жизни ни разу не видел.

Женщина вновь ласково улыбается и отходит в сторону, пропуская ко мне высокого худощавого мужчину в униформе медслужбы.

— Где я? — повторно выталкиваю через сухие, плохо повинующиеся губы вопрос.

Медик склоняется надо мной, внимательно смотрит в лицо.

— В госпитале, — чуть помедлив и словно подбирая слова, отвечает он на языке Раст-эн-Хейм.

Потом его рука ложится на браслет кибердиагноста, и от запястья с током лекарства снова растекается тепло, и у меня начинает кружиться голова и путаться мысли.

Пытаясь собраться с силами, я злюсь на эту несвоевременную слабость; усилием воли собираю остатки сил и, глядя в теряющее четкость, расплывающееся перед глазами лицо медика, шепчу:

— На корабле… пассажиры… мужчина и женщина. Они живы? Где они?

На лице медика отражается недоумение, но в темных, спокойных глазах внезапно  отражаются интерес и сочувствие.

А я, умудрившись поймать его пальцы, вцепившись в них, повторяю вопрос:

— Фори, Арвид, они - живы?

Силы уходят, мир подёргивается туманной дымкой, фиксировать внимание на чем-то становится невероятно тяжело.

— Живы, — ответ настигает уже за гранью реальности, в зеве внепространственного тоннеля, схлопывающегося вокруг.

Я проваливаюсь в сон, как в трясину, как в зыбучий песок, и мир погружается в черноту...