Групповой секс с участием нежити

...Руки сами по себе, направленно и неотвратимо потянулись в кроличьей тушке, но Семён изловчился, дёрнулся вбок и крепко ухватился за салатницу с чем—то майонезным внутри. И больше руки Семёна не слушались его. Они поднесли салатницу к лицу, и Семён принялся по—свински хлебать, давясь кусками и разбрызгивая жирный сок. 

— Чур меня! Чур! — с набитым ртом заорал он.

— Тут я! — немедленно отозвались сбоку. В шею ткнулось поцелуем колючее рыло. — Вызывали? Чего изволите-с? 

Семён отмахнулся, швырнул туда пустую салатницу, и рыло пропало. Руки снова потянулись к кроликам и фазанам. Его терзал ни с чем не сравнимый лютый голод, будто желудок превратился в огромную яму, с выходом прямиком в пекло. Невероятным усилием воли Семён снова извернулся, схватил кусок буженины и впился в него зубами. Жуя, он поднял глаза и чуть не подавился. 

Лицо у красногубой девки стало вытягиваться вперёд и вниз, как резиновое, пока не превратилась в обезьянью рожу. Упругие груди сморщились и повисли чёрными шерстяными тряпочками. Длинные волосатые руки уперлись в пол, как у большой обезьяны. Глаза загорелись кровавыми рубинами. Чертовка повернула к Семёну звериную рожу и завизжала. 

«Я сошёл с ума» — обречённо понял Семён и рванул зубами печеревину.

— Не с чего сходить! — хихикнула в самое ухо вторая чертовка.

Лодка мировосприятия пустила течь и пошла ко дну. Как в спасительный круг вцепился Семён в кольцо истекающей салом, благоухающей чесноком домашней колбасы и затравленно жуя, огляделся.

Господи, боже ты мой! Кого здесь только не было! Как червями — гной, зал кипел, кишел, клубился чёрными тенями с алыми углями глаз. Словно вся мерзость и шваль выползла из пекла на вечеринку «У свата». Повсюду плясали, дрались и спаривались лохматые, зубатые и горбатые нечистые духи, со свиными, обезьяньими и рыбьими рожами, с копытами, рогами, хвостами, ногами и лапами. 

Продолжая неистово жрать, Семён ещё раз огляделся, и только теперь заметил Мамуна. Упираясь локтём в музыкальный синтезатор, он раком пялил пропавшую без вести Сычиху. Блестели от пота её рёбра, кривые палки ног и обвисшее старое бабье брюхо. Во все стороны мотались, описывая немыслимые амплитуды, два растянутых блина грудей. Из открытого узкого рта тянулась, качаясь, нитка слюны, но глаза глядели на Семёна с осознанным, трезвым торжеством. Вокруг неё, как кобели в собачьей свадьбе, копошились тени. Перекатываясь, переваливаясь, перелаиваясь, нетерпеливо прыгали друг на друга. Проклятую бабу в прямом и переносном смысле покрывали черти! 

Они и завели Семёна сюда, на погибель.

«Господи! — взмолился Семён, едва не плача, и в ненасытном наваждении давясь тортом, — Помоги живым отсюда выйти! Всё, что привёз, отдам на церковь!» И вгрызся в авокадо.

Вдруг глаза его как магнитом потянуло в сторону. 

В орущей, пляшущей и лающей чертовской вакханалии одна-единственная рожа казалась такой же чужеродной, как и сам Семён. 

В углу, на высоком барном стуле, поджав под себя волосатые крепкие ноги, сидел чернявый голый парень, по виду — совсем юный, но весь, от пяток до подбородка заросший густой короткой шерстью. Со скучным видом он презрительно ковырял в носу указательным пальцам, периодически поплевывая сквозь зубы на пол. В другой руке он небрежно крутил холщёвый мешочек. Ковровая дорожка под ним щетинилась колючками. Их взгляды встретились, парень плутовато улыбнулся, ловко спрыгнул вниз и, припадая на левую ногу, приблизился. 

— Голубь! — смешно тараща тёмно-карие глаза, прошипел он. В зрачках плясали весёлые искорки. — Голубя бери! Иначе лопнешь, гепнутый!

— Сги-инь, нечистый, — давясь паштетом и сжимая окорок, простонал Семён. 

— Бовдур! — фыркнул чертяка, — Да я ведь тебя спасаю, благуватого!

Он схватил с огромного блюда голубиное тельце с поникшей головёнкой и ткнул хвостом Семёну прямо в рот, а потом проворно отскочил. Ссутулился, втянул в плечи голову и юркнул в сторону красноглазой тенью.

Семён закашлялся. В глотке, где-то за кутними зубами, на язычке мягкого нёба, застряло перо и першило, мешая жрать. Только теперь он почувствовал, как болит и распирает желудок. Казалось, сейчас он разорвётся на сотню маленьких Семёнов. Обеими руками он схватился за горло, кашляя всё громче и надсаднее, захрипел, попытался выхаркнуть жгучее перо, и его вырвало. 

— Патриций, курва-мать! — сказали сбоку.

Семён упал на четвереньки. Содрогаясь в спазмах, задышал ртом, затем потряс головой и увидел, что выблевал целую гору глины с зелёной слизью. При виде этого Семёну стало ещё хуже. Всё вокруг закружилось в дурном тумане, он снова мучительно закашлялся. Что-то камнем давило изнутри, мешая дышать. Семён взревел, открыл широко рот и выплюнул жабу. Огромная и жирная, с прямоугольным зрачком в жёлтом глазу, в больших бородавках и эстетичных пупырышках, перебирая лапками, она уползла куда-то в сторону. Теперь Семён совсем не мог остановиться. Блевал он самозабвенно, со звериным рёвом. Изо рта горками вываливались земля и песок, мелкий мусор, листья, затем выпала свёрнутая клубком живая гадюка. За нею, за хвост, Семён вытянул и отшвырнул извивающегося ужа. 

Хоть убейте, он не помнил, когда и зачем ел всё это? Он ползал на четвереньках, загребая мягкую сухую хвою, пока не упёрся ногами в сосновый ствол. У дерева из него вышла ещё одна жаба, на этот раз дохлая, речная тина, мёртвые пиявки и скрюченные, удавленные в желудке паучки—водомерки. Семён кое—как отдышался, чистой жёлчью пустил две контрольные струи, пару раз содрогнулся в спазмах, лёг на спину и перекатился на бок. Резь в желудке утихла.

— Спасибо, господи, спас! — он размашисто перекрестился. — Вот проклятая баба, чуть со свету не свела, так обозлилась...