Легенды обоих миров

Новый замечательный флешмоб, запущенный Романом Титовым и посвященный внутримировым легендам, мифам и сказкам, оказался вдвойне удобен для меня, поскольку в нем могут принять участие сразу две мои книги. Сначала я привожу фрагмент из романа "Низвержение Жар-птицы", поскольку он был написан ранее:

– Зачем ты их убил?

– А что, оставлять их разве? Знаешь, кто к ним идет? Самые никчемные люди: парни таких бьют, а девки таким не дают притуляться! Да еще лодыри, которые изуродуют себе руку и святых корчат, а на деле хотят, чтобы их другие кормили. Прежние государи кое-как терпели их, а Дормидонт велел по тюрьмам рассылать. А я, когда еще гулял со своей ватагой и находил тех, у кого пальцы оттяпаны, таким мукам их предавал – каты бы в Разбойном приказе обзавидовались! Поди, слышал, что они плели про первых людей и про то, что Богу не любы наши страсти?

– Слышал.

– А я тебе другую легенду расскажу, и она-то правдивей будет! В стародавние времена здесь, – Федька широко повел свободной рукой, словно старался очертить все государство, – не стояло ни весей, ни тем паче городов с мощеными улицами и цветистыми теремами. И людей не набралось бы даже на один нынешний двор царский, и жили они по лесам да по болотам хуже скотов. Землицы не пахали: какое зверье набьют дубинами, тем и сыты, а как ничего не набьют, так жрали падаль и собственное дерьмо, а то и друг другом не брезговали. Тогда поглядел Господь сверху, и пожалел их, и сказал: «Низведу я огонь благодатный, и станет он огнем страсти в человеческих душах». И по тому обетованию зажглись в иных людях сильные желания, а их не можно применять к тому, что под ногами валяется, к нечистоте и прочей погани. И потому те люди смотрели вдаль и видели то, чему быть еще только надлежало. Один из них стал ковачем всех орудий из железа и меди, чтобы расчистить лес и поднять целину. Другой срубил первый город со товарищи, ибо от его страсти и простые мужи сподоблялись на недюжинные дела. А третий, вглядываясь в мир, дал ближним и дальним знать о Боге, без веры в которого взрослый человек – что дитя без отцовского окормления да материнской ласки. А когда пришла пора тем людям преставиться, пламя, спущенное с небес в их сердца, дало начало первым кладам. Ты петь умеешь? – вдруг спросил Федька.

Максим растерялся:

– Не знаю... Я не пробовал. 

– Я вот не умею. А то бы, пожалуй, и спел тебе, как гусляр с бельмами на обоих глазах: от него я впервые услыхал все, что тебе ныне поведал запросто. Помню, мимо нас ехал старый боярин с сыном и челядью и велел серебряный гривенник в шапку кинуть: сказание по нраву пришлось. Видимо, тот слепой изрядный шельмец был и знал, чем угодить честному народу. Он еще иначе баял: стоит такой благословенный человек на берегу большой реки и видит гребцов, борющихся супротив ветра, и признает в них сродников по духу, а переведя взор на гнилушку, несомую вдоль стрежня, твердит себе: «Да не уподоблюсь ей». А так он мои думы и чувства угадал, зараза, бывшие еще тогда, когда меня отцов братан, чтоб с шеи спихнуть, продал в вечную кабалу шорнику, первой собаке во всем городе! 

– И ты решил, что и сам отмечен Богом?

– А как по-другому? Может, тебе и в диковинку подобный человек, и ранее повстречаться с ним не доводилось, особенно если в твоем царстве все люди, от князя, до нищеброда, – что сума переметная. Правду сказать, в прежние века страстных-то мужей поболе было, а сейчас оскудели Господни дары по грехам нашим. Но и теперь иногда жемчуг попадается промеж бросовых камушков, – самодовольно заключил Федька и, прожевав последний хлебец, сплюнул случайно попавшую на язык соринку, так, что показалось, будто этим атаман выразил презрение ко всем людям, стоящим бесконечно ниже его, к слабости их желаний и заурядности поступков.

А вот фрагмент из более новой книги "Божьи садовники":

Более взволнованным, нежели остальные, выглядел Маиши; до этого он стоял чуть в стороне и в беседу не вмешивался, но сейчас придвинулся к товарищам и молвил:

– Ребята!.. Кажется, я понял, что здесь случилось…

– И что же?

– Вы знаете легенду о матери и двух чернокрылых братьях?

Тодик почувствовал, как в его памяти трепыхнулось что-то смутное, тяжелое, похожее на давний нездоровый сон. Но подробности таких снов обыкновенно забываются, и поэтому Тодик попросил Маиши:

– Я ее слыхал, вот только времени много прошло… Расскажи, пожалуйста.

– В одной стране, – начал Маиши, прежде негромко кашлянув, как привык делать перед долгой речью, – жила-была женщина, вдова тридцати лет, и с ней единственный сын, младенец. Он часто болел, и вот однажды она пошла на рынок за грудным сбором, а когда вернулась, ее ребенок лежал в своей кроватке мертвый: его забрал к себе Бог… Но тело еще не успело остыть, и мать поняла, что чернокрылые братья побывали тут совсем недавно: ей даже почудилось, что она слышала их песню, подходя к дому. Поэтому она решила догнать их и вернуть свое дитя. Семеро воздушных демонов, самые сильные и страшные из всех, донесли ее до границы горнего неба – дальше им доступа не было, – а в уплату взяли половину ее жизни, и красивая молодая женщина превратилась в уродливую старуху. Вскоре бедная мать увидала двух чернокрылых братьев: они шли, не торопясь, к престолу Господнему, и один из них держал перед собою душу ее ребенка. Женщина взмолилась, чтобы ее сыну дозволено было пожить еще какое-то время на земле, и упала на колени перед Божьими слугами. Они сперва не вняли ей и хотели улететь, но ее слезы их тронули. Однако повеление Всевышнего все же следовало исполнить, и тогда один из братьев в утешение матери достал свой хроносканер. А он у него был очень хороший и позволял заглянуть на много лет вперед. Вдова увидела, сколько бед ждало бы ее ребенка, останься он в живых, и примирилась с решением Господа. Слава о ней быстро разошлась по ее родной стране, когда она вернулась домой – ибо на горнем небе ей больше нечего было делать, – и хоть женщина не говорила, что именно ей довелось наблюдать в будущем, каждый примерил ее слова на себя и своих детей. Люди впервые подумали, что на свете много горя и несправедливости, о которых никто даже не подозревает, как об этом не догадывалась та женщина, пока Божьи слуги не открыли ей глаза. А радостей, наверное, гораздо меньше. Должно быть, это и есть та асимметрия, о которой он толковал. Поэтому люди решили не рожать детей и тем самым не плодить скорби, которыми, как они считали, мир пропитан прямо сверху донизу… Впрочем, по-ихнему получалось, что даже если единственное страдание, которое человек испытает в своей жизни, это малюсенький укол иголки, все равно для человека лучше было бы не существовать.

«Как это странно, – подумал Тодик. – Если бы я не родился, то не встретил бы Морти. А чтобы быть с ним, я согласен не то что уколоться иголкой, а чтобы мне гвоздь в ладонь засадили». Тодик знал, о чем говорит: однажды в деревне он по неосторожности проткнул себе ладонь толстым гвоздем, и это было чертовски больно, особенно после того, как еще помазали зеленкой. Но озвучивать эту мысль Тодик не стал, поскольку Морти не очень-то любил, когда его в глаза начинают расхваливать, и вместо того произнес:

– Но ведь это же просто сказка!

– Похоже, не просто… Видимо, Бог пожелал, чтобы мы сами убедились, до чего способны дойти люди, которые подменяют его заповедь своим преданием. А также намекнуть, что жизнь и смерть в каком-то смысле равноценны. И поэтому мы – чернокрылые братья и братья-хранители – никогда не должны ссориться и считать, что послушание одних в глазах Господа выше, чем других.