О чем поют герои?

Саундтреками к своим работам мы уже делились. Песнями в названиях глав - тоже. И даже с помощью музыки рассказывали, откуда родом наши герои. А вот какие песни они поют? В душе. На сцене или в караоке. Отправляясь в поход. Сражаясь. Готовя яичницу. Провожая близких, может быть, навсегда? Если поют, конечно. 

Мои - все в меня. Поэтому без песен никуда. Даже в ЗА, где тишина - лучший друг выживающего. И если в "Дороге мертвых" Блу, бывшей вокалистке рок-группы, не до пения, то в "Береге мёртвых" у нее возможность и желание спеть появляются. И не только у нее. Йен мурлычет ей креольскую колыбельную, когда она просыпается в слезах после очередного кошмара. Напевает толстячок-добрячок Шелдон, колдуя над очередным кулинарным шедевром. Горланит испанские арии полиглот Снук на необитаемом острове. 

Пират Тьяго, валяясь на нарах в полицейском участке, поет старую песенку британских моряков, полюбившуюся и пиратам.

— Farewell and adieu unto you Spanish ladies, Farewell and adieu to you ladies of Spain, For itʼs weʼve received orders for to sail for old England, But we hope very soon we shall see you again»*, — лежащий на нарах человек выводил слова старой пиратской песенки неторопливо, с ленцой. В камере царил полумрак, забранное решеткой окошко под потолком почти не давало света. Воняло сыростью, крепким мужским потом и нечистотами — обычные ароматы заштатной тюряги.
— Заткнись, придурок! — буркнул охранник, пнув ржавую решетку.
— Ты это мне? Серьезно? — человек даже приподнялся, чтобы посмотреть на того, кто посмел ему помешать. Он был молод — не больше тридцати, смугл, крепко сбит. Старый шрам перечеркивал скулу наискось. Короткий полубокс, торчащий иглами, по бритым наголо вискам был украшен замысловатыми тату. Легкий акцент выдавал его латиноамериканское происхождение, а весь внешний облик намекал на то, что парень и в прежние времена не слишком-то чтил закон.

Блу, оказавшись на его месте, выводит "Дальнюю дорогу". Да, это одна из самых моих любимых песен Монгол Шуудан ))

— Блу, солнышко, спой, а? — попросил вдруг Йен, и его просьбу подхватили другие арестанты. Девушка улеглась на нары, устремив взгляд в потолок, сглотнула, смачивая связки, пару секунд подумала, набрала полную грудь воздуха и запела по-русски протяжную анархистскую песню:

Дальняя дорога, и свободы воздух не отнять.
Я поехал с богом, чтобы за свободу воевать.
И в бою горячем пал. И как дым костра пропал.

Мама, ты не плачь, я сражался за тебя, и вот…
Хрипло гаркнул грач, клювом биться стал в раскрытый рот.
Саблей сзади наугад, и испортил мой наряд.

Сапоги стянули, но уже бессильная рука.
И штыком пырнули, чтобы уж тогда наверняка.
Воля-вольная моя, не дождался я тебя.**

Ее объемный грудной голос истаивал под потолком вонючей камеры, а притихшие арестанты — бывшие рабы, но настоящие люди, молчали, и многие в этот момент думали, что все, что они делали, было не зря. Даже если это будет стоить им жизни. Где-то там, на пораженных смертью просторах американского юга, живут люди, что носят такие же клейма на теле и в душе, как и у них, только теперь они свободны.

Протяжную - потому что поет она ее помедленее, чем в оригинале, как народную. 

На выезде за лекарствами, одеждой и ювелиркой Блу с Йеном подпевают песне Disturbed. 

Зато Блу заметно оживилась и начала подпевать. Настроение у нее было откровенно хорошее. Йен тут же подключился, выстукивая ритм пальцами по рулю. У парня оказался на удивление приятный голос — низкий, с хрипотцой, который немного не вязался со всем его обликом.
«So what you waiting for? Tell me what you waiting for?!»** — почти кричали они хором с вокалистом Disturbed, улыбаясь, бросая друг на друга хитрые, сияющие взгляды.

Я никогда не шел на компромисс, я никогда не уступал
И принимал каждый вызов в своей жизни.
Я никогда не бродил вслепую, мной движет голод,
И я смачно наслаждаюсь каждой минутой, пока жив.
Ничего не оставляй позади…

«Вот оно, — внезапно с горечью подумала Лорита, — то самое, чего нет между мной и Керри. Легкость, с которой эти двое чувствуют друг друга. Они же на одной волне». Стала бы она так петь на пару с лейтенантом? Или делать что-то иное так же легко и непринужденно? Девушка не могла представить себя в схожей ситуации.

Когда Йен уговаривает ее вернуться к прежней профессии, первое свое выступление они закрывают этой песней, написанной после гибели президента Кеннеди. Свои собственные она отказывается петь, слишком болезненные воспоминания, связанные с ее музыкантами, не позволяют. 

Тем временем Блу объявила завершающую композицию их выступления. Одну из самых пронзительных американских песен, написанных после гибели президента Кеннеди. И когда ее сильный голос произносил, взбираясь все выше:

«Глупцы! — сказал я. — Вы не знаете,
Что тишина разрастается, как раковая опухоль,
Услышьте мои слова, которыми я мог бы научить вас,
Возьмите меня за руки, тогда я мог бы достучаться до вас».
Но мои слова упали как беззвучные капли дождя
И разошлись эхом в колодцах тишины.** —

Лори вдруг почувствовала какую-то тревогу, необъяснимую и никак не связанную с Черным Джеком. Блу пела, вкладывая в эти слова какой-то свой смысл, и, кажется, понимал ее один только луизианец. Парень с таким нескрываемым обожанием смотрел на нее, что мексиканка подумала, как бы вечерок не украсился еще одним конфликтом… Нет, кажется, пригласить Майка было отнюдь не лучшей идеей с ее стороны.

А на репетиции она поет песню о родном городе Йена. 

Прогнав несколько уже отрепетированных песен, я прошу Йена отложить барабан и киваю ему на тамбурин*.
— Что хочешь спеть, малышка? — спрашивает он, встряхивая инструмент. Мелодичное звяканье рассыпается по комнате. Каро удивленно смотрит на Йена, поводит ушами. Тишина — друг, весь первый год своей жизни он усваивал эту жизненно важную истину, и потом долго привыкал к разговорам в полный голос и смеху на гидростанции. Музыку мы с ним позволяли себе слушать только в машине, на ходу.
— Песню про тебя, — лукаво улыбаюсь я.
— Про меня? — удивляется Йен, прислушиваясь к мелодии, и, узнавая ее, расплывается в улыбке до ушей.

There is a house in New Orleans
They call the Rising Sun.
And itʼs been the ruin of many a poor boy,
And God I know Iʼm one.

— Точно про меня, — говорит он, когда песня заканчивается: — Даже в цепях пришлось в Биг Изи*** возвращаться, как в песне. Только вот мама у меня не швея. И папаня много не пил, больше вид делал.

Оказавшись за решеткой всем Сопротивлением, и не имея возможности выразить протест как-то иначе, Дакс с Йеном заводят песню хардкоровой группы Hatebreed. 

Командор вперил в него свой суровый взгляд, и Йен отвернулся. Часов шесть тому назад он бы еще покорчил дурачка, поскулил о чудовищной ошибке и ужасающей несправедливости. Теперь это не имело никакого смысла, и унижаться они его больше не заставят.
Парсонс постоял еще немного и двинулся дальше. А Дакс вдруг уронил охрипшим голосом:
— Now is the time for me to rise to my feet*.
В первое мгновение Йен не понял, но Злой произнес следующую строчку: — Wipe your spit from my face! — и до него дошло. О, да! То, что нужно!
— Йен, заводи! — потребовал друг, и парень сполз по нарам, чтобы достать ботинком до решетки, а основной ритм можно и ладонями по облупленной стенке выбивать.
— Wipe these tears from my eyes! — выкрикнули они уже хором, под звон металлических прутьев. Ни слуха, ни голоса у Дакса не было, но для того, чтобы орать хардкор, они не особо и нужны — луженой глотки достаточно:

Вот теперь самый раз мне подняться на ноги,
Стереть твои плевки с моего лица,
Стереть эти слезы с моих глаз!

Я должен вернуть назад свою жизнь,
Есть лишь один шанс сделать это:
Я должен сделать так, чтобы мой голос был услышан,
И придать смысл этой жизни!

Их охрипшие от допросов и отсутствия воды голоса было слышно на весь блок, и с того конца коридора эти вопли подхватила Блу, тоже знавшая текст. Остальные заключенные присоединились к флэшмобу, как смогли — кто-то подпевал, кто-то просто орал, кто-то стучал по решетке. Командор и бровью не повел, с каменным лицом продолжая свой осмотр, а вот дежурные принеслись и принялись орать, как в жопу ужаленные, пытаясь навести в блоке порядок. Тщетно. Заткнуть рты всем сразу у них просто физически не получилось бы.
— Думаешь, ты нас поимеешь и сожрешь, не подавившись?! — выкрикнул Злой Парсонсу в спину, прижав жутко растатуированное лицо к прутьям. — Хрен тебе! Еще побарахтаемся!

Кит из романа "Кицунэ" тоже вокалистка, как и ее Лу. Две песни в ее исполнении уже были во флешмобе "Песни в названиях глав". А эту она как-то пела на прогулке по берегу реки. 

Кит в длинном черном пальто, раскинув руки и закрыв глаза, дышала сырым прохладным ветром, трепавшим голубую прядь в ее челке. Ее губы дрогнули, выдохнув облачко пара, и она запела. Это было что-то… волшебное. Лу с трудом понимал, о чем песня, так как осваивал русский куда медленнее, чем она осваивала английский. Чертовски трудный язык! Но о чем-то очень романтичном. Что-то про корабли, капитана и Арктику.
В какой-то момент Луису показалось, что сейчас и впрямь по реке поднимется парусник — бриг там какой или каравелла, и унесет его любимую на своем борту к неизвестным берегам. Даже Росво прекратил свои скачки по кустам и замер, глядя на хозяйку влюбленными глазами. Она допела, помолчала немного. Тишина звенела. Потом посмотрела на них, притихших, и рассмеялась:
— Чего замерли? Дышите!
— Твоя? — спросил Том.
— О, нет… Я циник, — хмыкнула она. — Но я хотеть, чтобы она была моя.
А потом скатала снежок и бросила в Тома. Неумело, очень по-женски. Ну, хотя бы в этом она такая же, как прочие девчонки…