Самый известный из Незнанных

Факты по отношению к покойному Говарду Филипсу Лавкрафту и его семье: автобиографическое в творчестве писателя.

Ночвы сумасшедшего Абдулы

Писатели часто «тащат» вещи из своей жизни в собственное творчество – Говард Филипс Лавкрафт не исключение, а, можно даже сказать, яркий пример того, как личный опыт подчас интегрируется в идейную канву произведений художника. А у Лавкрафта, несмотря на все мифы, предрассудки и мистификации, которыми он окружен и поныне, опыт этот был довольно интересен и богат, как бы старательно люди не сыпали на него эпитетами, синонимичными к словам «чудаков» и «одиночек».

Можно говорить, что определенные вещи из творчества Лавкрафта были с ним еще в детские времена, например, имя безумного араба Абдула Альхазреда. Роберт Ирвин Говард в одном из своих писем Лавкрафт рассказывал, что он сам дал себе это имя, когда заинтересовался арабской культурой после прочтения сказок «Тысяча и одной ночи» и это стало ключевой темой его детских игр. Однако, бывали вещи, возникавшие в воображении будущего писателя и при менее приятных обстоятельствах. Переломным моментом, например, стала смерть его бабушки в 1896 году. Разумеется, событие это привело к трауру в семье, который тогда подчинялся определенным социальным правилам, например разрешенный на разные его периоды цвет одежды: тети и мать в темных одеждах произвели на Лавкрафта такое сильное впечатление, что через некоторое время он начал украдкой цеплять к их одежды клочки цветной бумаги и ткани. Такая реакция сына даже заставила Сару Сьюзан «Сьюзи» Филипс Лавкрафт, его мать, сократить траур, но отпечаток на парне все же остался: именно в тот период к нему во снах начали приходить новички, которые в тех кошмарах «хватали его за пузо и уносили в бесконечную даль тьмы над мертвыми и ужасными городами».

Сны, в общем-то, были для Лавкрафта одновременно как болезненной темой (кошмары начали мучить его еще с самого детства), так и источником вдохновения: сюжеты двух его рассказов, «Свидетельства Рендольфа Картера» и «Ньярлатотепа», были навеяны его собственными «сонными» приключениями. . В обоих случаях фигурантом снов был поэт и критик Сэмюэль Лавмен, с которым у Лавкрафта завязалось знакомство в 1917 году. Во сне, который впоследствии трансформируется в поэму в прозе под названием Ньярлатотеп, Лавмен написал ГФЛ записку со следующим содержанием:

«Don't fail to see Nyarlathotep if he comes to Providence. He is horrible — horrible beyond anything you can imagine — but wonderful. He haunts one for hours afterward. I am still shuddering at what he showed».

Другому своему другу, Рейнгарту Кляйнеру, он написал письмо, в котором делился, что слово «Ньярлатотеп» пришло ему во сне, и что первые сроки поэмы «Nyarlathotep…The crawling chaos…I am the last…I will tell the audient void…» он написал, хотя не успел даже открыть глаза.

Что касается «Свидетельств…», то сюжет этого рассказа является почти дословным изложением его сна. Лавмен в рассказе превратился в Гарли Уоррена, а Лавкрафт в Рендольфа Картера, который впоследствии станет его неизменным литературным альтер-эго. Даже финальный выкрик неизвестного из кладбищенской бездны «YOU FOOL, WARREN IS DEAD!» был во сне, только там из телефонной трубки Лавкрафт-со-сна услышал «YOU FOOL, LOVEMAN IS DEAD!». «Музыка Эриха Цанна» тоже частично пришла к писателю во сне – там он путешествовал по Парижу со своим «коллегой», Эдгаром Алланом По.

Иллюзии Сьюзи

Сторонники Лавкрафта знают, что мы еще не раз будем наблюдать за приключениями Рэндольфа Картера, и, ни для кого не секрет, что ГФЛ во многом делал его похожим на себя. Особенно это чувствуется в его «Серебряном ключе», который во многих эпизодах перекликается даже с письмами Лавкрафта Барлоу и Говарду, где он пишет, что единственное, что держит его живым – это мысли о прошлом, где его мать и дед до сих пор живы, а сам он мысленно постоянно возвращается к дому, в котором родился, точно как Картер, вернувшийся к своей старой усадьбе.

Интересная автобиографическая ремарка также присутствует в эпизоде, где тетя Марта запрещает дяде Крису рассказывать причудливые сказки малому Картеру, потому что он и без этого растет уязвимым и причудливым ребенком – так же Сьюзи в детстве забрала у маленького Лавкрафта его экземпляр. потому что считала, что он плохо повлияет на ее сына.

Сьюзи – отдельная персоналия, которая требует особого внимания в контексте развития Лавкрафта. Следует помнить, что большинство свидетельств о нем биографам предоставляла соседка Филлипсов Клара Гесс, поэтому быть уверенным на 100% в ее словах нельзя. Однако, интересно совпадение слов Клары о Сьюзи с поведением двух героинь из произведений ГФЛ, а именно с Руби Декстер из «Брошенного дома» и Небби Гарднер из «Краски из зарубежья мира». В обоих случаях женщины были свидетелями странных потусторонних вещей, которые они не могли объяснить, что приводило к истерикам, крикам и, как следствие, безумие – Клара Гесс рассказывала, что сама Сьюзи делилась с ней, будто видит в доме странных существ, которые иногда выпрыгивают из-за уголков и хватают ее за ноги. Лайон Спрэг де Кэмп, один из первых биографов Лавкрафта, приводил эпизод из жизни Сьюзи, где во время зубной боли она устроила страшную истерику, сопровождавшуюся криками. В биографических работах Де Кэмп слишком откровенен в своих личных суждениях по Сьюзи, но подобные случаи приводил и сам Лавкрафт: когда-то его мать ранилась в общественном транспорте и упала в истерику, повлекшую за собой долговременный нервный срыв.

Уже вышеупомянутый «Брошенный дом» содержит еще несколько автобиографических достопримечательностей – это, в частности, сам дом на Бенефит-стрит, существовавший на самом деле по адресу Бенефит-стрит 135. В нем некоторое время проживала старшая тетя Лавкрафта, Лилиан Делора Кларк, которая была компаньонкой того дома. Ну и, конечно, нельзя не вспомнить доктора Илагью Виппла, любимого дядюшку рассказчика, объединяющего одновременно две мужские фигуры из жизни Говарда – его деда, Випла Ван Бюрена Филипса, и дяди, доктора Франклина Чейза Кларка.

Привкус Большого яблока

Невозможно миновать период, когда Лавкрафт жил в Нью-Йорке, ведь тот был чрезвычайно пестрый и полон эмоциональных переживаний, которые просто не могли не просочиться в его произведения: разлука с родным Провиденсом, усиленные поиски работы, ни к чему стоящему не приведшие, брак Рассыпавшийся буквально на глазах и расизм Говарда, вскипевший в нем с двойной силой во время проживания в Ред-Гуке, породили на свет вереницу рассказов с автобиографическим подтекстом. Но если «Ужас Ред-Гука» и «Холод» скорее касаются сугубо неприязни Лавкрафта к самому городу и его жителям, то «Он» полон интересных размышлений, намекавших на эмоциональное состояние ГФЛ. Первый абзац в "Он" прямо говорит, что Лавкрафт чувствовал себя не в своей тарелке - прогрессивный и бучный Нью-Йорк, на который он возлагал такие надежды и на основе пребывания в котором строил будущие перспективы, теперь собирается "master, paralyse, and annihilate" » его. В то же время, несмотря на все свое желание вернуться в Провиденс, Лавкрафт ждал удобного момента, чтобы это воплотить – он боялся, что такой «бегство» окончательно испортит его отношения с Соней Гафт Грин, его женой, которая уже много лет жила в Нью-Йорке. Лавкрафт не стеснялся намекать своим тетям на свое плохое состояние и жаловался на него до тех пор, пока они крайне обеспокоены моральным состоянием своего племянника, сами не попросили его вернуться домой. Таким образом, он обошел то, о чем сам писал в произведении: теперь это не выглядело как бегство от проблем, с которыми он столкнулся в Нью-Йорке – это было вежливое исполнение племянником прошений своих любящих родственниц.

Но когда Лавкрафт и Соня только начинали знакомство, он немало своего свободного времени уделял путешествиям и прогулкам по Нью-Йорку, что привело к относительному «застою» в его творческой жизни, если сравнивать с теми же 1919-1921 годами его творчества – в одном из писем Рейнгарту Кляйнеру он поделился оригинальным «методом» (и вряд ли его все же стоит брать себе на заметку, уважаемые писатели и писательницы), который должен был призвать к нему вдохновение на написание нового произведения. ГФЛ прогуливался по старому голландскому кладбищу и набрал на могилу, датированную 1747 годом и не придумал ничего лучше как… отколоть от нее кусочек! Шутил ли Лавкрафт, когда говорил своему другу, что положит отколотый кусок под подушку, чтобы ему пришла какая-то странная идея для произведения, или нет, мы вряд ли узнаем, но в результате этого происшествия мы все же имеем рассказ «Пес» – историю о двух друзей, грабивших могилы и получивших за это свое заслуженное наказание…

Конечно, это далеко не все произведения Лавкрафта, но интересно замечать, как за каждым шедевром его авторства неотвязно стоит его персоналия; как сам он так или иначе выныривает из глубин текста. Его мысли, взгляды, опыт и целые куски жизненных эпизодов вкладывались в основу канвы его стиля и идей, что удваивает, если не утраивает, интерес к изучению страниц его биографии. Ведь лучшие сюжеты – это пришедшие к нам из жизни, а самое страшное, что породило на свет всех тех почварь и лавкрафтовских божков – то, что ему пришлось лично пережить на определенных этапах своей жизни.