Старая литература. Еврипид

Прочитал "Геракла" Еврипида. Потрясающая композиция. В начале Лик, тиран, захвативший власть в отсутствии Геракла, хочет убить его отца, жену и маленьких детей, чье положение кажется совершенно безнадежным. В середине пьесы возвращается Геракл, который в последнюю минуту успевает спасти свою семью от смерти, а потом восстанавливает справедливость и убивает тирана.

На этом моменте можно было бы поставить точку, и такой конец ощущался бы, не как дешёвый хэппи-энд, а как прекрасный и естественный финал. Хор, выражающий чувства людей от возвращения героя, по настрою имеет что-то общее с пасхальным тропарем (эта ассоциация здесь почти неизбежна, потому что Геракл спускался в царство мертвых и вернулся из Аида, усмирив и притащив с собою Цербера). Этот "тропарь" - вместе с прекрасной сценой встречи Геракла к его семьёй, когда он добродушно шутит по поводу цепляющихся за него детей - лично для меня был самым эмоциональным во всей пьесе.

/Геракл и дети/

Зачем вы, мальчики, в меня вцепились?

Не птица ж в самом деле ваш отец,

Что вдруг возьмет да улетит; и разве

Я убегу от вас, моих любимых?

О господи!

Ведь не пускают! Как клещи впились

Руками в перекидку! Что тут делать?

Что? Очень напугались? Ну, вперед!

Я заберу вас всех троих и буду

Большой корабль, а вы за мной, как барки,

Потянетесь.

/"пасхальный тропарь" Гераклу/

Слез не могу сдержать,

Радости светлых слез.

Смел ли я ждать тебя?

Ты ли со мной,

Царь мой, природный царь?

И далее -

С солнца счастья сбежали тени,

И вернулись светлые песни.

Больше нет над нами тирана.

Адский мрак нам вернул героя:

То, что было безумною сказкой,

Непреложной истиной стало

Но это не конец, а середина пьесы. В тот момент, когда Геракл празднует воссоединение с домашними, над его домом появляется посланница богов Ириды и дочь ночи Лисса, которые исполняют волю Геры - наслать на Геракла буйное безумие, в котором он перестаёт осознавать себя и, не понимая, где находится, рушит свой дом и убивает собственных детей, а заодно - любимую жену. Пережить эту резню удается только его старику-отцу.

В этом определенно проявляется центральная для греческого мироощущения идея переменчивой судьбы, в соответствии с которой любое счастье ненадёжно и способно обернуться величайшим горем. Только что казалось огромным счастьем, что Геракл успел спасти своих близких в самую последнюю минуту - приди он чуть позже, он бы нашел только трупы собственных родных. А теперь неожиданно оказывается, что опоздать и не успеть спасти их от тирана было бы в конечном счёте _лучше_, потому что горе по убитым детям не сравнится с мыслью, что ты убил их своей рукой.

Опомнившись, Геракл, разумеется, приходит в отчаяние и не хочет жить, но царь Тесей, которого он вывел из Аида и возвратил в мир живых, убеждает его в том, что это малодушно и что мужественный человек должен переносить самые страшные несчастья так же стойко, как и самое большое счастье. Дидактичность этих разговоров смягчается тем, что оба говорящих понимают, что речь идёт о непосильном для смертного человека идеале, которому нужно следовать _вопреки_ ясному сознанию его недостижимости.

Геракл : Тесей, ты видел смертных в большем горе?

Тесей : Нет, до небес главою скорбь твоя.

Геракл : Так знай, ее сейчас со мной не будет. (...)

Тесей : Обычный выход черни – в сердце нож.

Геракл : Сентенция умов самодовольных!

И далее -

Геракл : Меня таким ты раньше ведь не знал?

Тесей : Да, в горе ты не прежний славный воин.

Геракл : А ты в аду такой же стойкий был?

Тесей : Нет, я упал там духом, как ребенок.

Геракл : Ну, значит, и меня теперь поймешь.

Интересна ещё одна сторона этой философии - идея, что "судьба" превыше всего, людей, богов, добра и зла. Тесей, к примеру, говорит Гераклу очень странную вещь

"Но где тот человек, тот бог, скажи мне,

Который бы греха не зная жил?

Послушаешь поэтов, что за браки

Творятся в небе беззаконные!

А разве не было, скажи мне, бога,

Который, в жажде трона, над отцом

Ругаясь, заковал его? И что же?

Они живут, как прежде, на Олимпе,

И бремя преступлений не гнетет их.

Так как же смеешь ты, ничтожный смертный,

Невыносимой называть судьбу,

Которой боги подчиняются?"

Если доискиваться смысла этой фразы, получается, что поступки, совершаемые абсолютно добровольно (вроде пожирания Кроносом собственных детей, или того, что Зевс заковал Кроноса в оковы, или "беззаконных браков", совершаемых богами на Олимпе) и поступки, совершенные помимо своей воли (как убийство собственной семьи Гераклом) одинаково являются "судьбой", разница только в том, что кого-то эта "судьба" толкает на определенные поступки, пользуясь его желаниями и страстями, а в каких-то случаях используется более сложная связь - желания и страсти Геры заставляют ее навести на главного героя помешательство, а результатом является предначертанная "судьбой" смерть детей

В этом смысле и люди, и боги, и убитый, и его убийца - одинаково орудия и жертвы "судьбы". Странная философия! Должно быть, Еврипиду тоже что-то в ней не нравится, поскольку Геракл на это возражает -

Увы, Тесей, меня в моей печали

Теперь игра ума не веселит…

К тому же я не верил и не верю,

Чтоб бог вкушал запретного плода,

Чтоб на руках у бога были узы

И бог один повелевал другим.

Нет, божество само себе довлеет:

Все это бредни дерзкие певцов.

Парадоксальным образом, эти слова Геракла входят в противоречие с самим же текстом пьесы. Лисса, насылающая на Геракла бешенство, в начале спорит с Иридой и говорит, что это злое дело, и им следует одуматься. Ирида отвечает, что не им решать, что делать, и что они должны выполнить волю Геры. То есть одни бога буквально являются рабами других и вынуждены творить зло по их приказу.

Гера, которая мстит Гераклу за измену собственного мужа, потому что мужа она наказать не может, безусловно, поступает дурно. Но что следует сказать о Зевсе, который, в соответствии все с тем же текстом пьесы, защищал Геракла ровно до тех пор, пока тот выполнял назначенную ему миссию, а после этого спокойно отвернулся от него и предоставил его мести собственной супруги?

Трудно до конца понять, как именно Еврипид понимал мораль и этику богов. Если учесть слова про "дерзкие вымыслы певцов", то можно допустить, что автору не чужда мысль, что боги чище и выше, чем обыденные представления о них. Однако сам он при изображении богов впадает в ту же самую ошибку. Можно было бы сказать, что читатель вроде меня просто не способен до конца понять, какими греки видели своих богов, и переносит на них предоставления, почерпнутые из гораздо более дуалистического христианства. Но на это есть два возражения - во-первых, христианские поэты вроде Данте или Мильтона тоже в изображении своих богов мгновенно скатывались в настоящее язычество, а во-вторых, мораль людей в их книгах так же противоречива и абсурдна, как мораль богов. Можно предположить, что дело тут не в вере человека, а в гораздо более глубинных свойствах нашего мышления и в поступательном развитии морали. Мораль древних и средневековых авторов не была "другой", она была незрелой, неотрефлексированной и внутренне противоречивой.

Это легко доказать, если отвлечься от богов и обратиться к людям. Например, Геракл в пьесе Еврипида обвиняет Лика в том, что тот готов убить детей всего лишь потому, что это - дети его врага. При этом сам он, находясь под действием безумия, принимает своих детей вовсе не за каких-нибудь чудовищ, а... за детей Эврисфея, своего врага. Ему мерещится, как будто бы он убивает детей Эврисфея - то есть он, в сущности, поступает точно так же, как и Лик, что полностью лишает смысла его предыдущие слова и обвинения. Впору задуматься - если бы сам Геракл не считал, что дети Эврисфея "заслужили" смерти, то, быть может, никакой трагедии и не случилось бы? И не лежит ли глубоко в источнике убийства тот прискорбный факт, что _в глубине души_ герой подвержен тем же самым страстям и порокам, что и мстительная Гера, и убитый им тиран?

Но это, безусловно, не авторский замысел, а то, что автор сказал бессознательно и против воли, не до конца сознавая, что он говорит и что на самом деле следует из созданных его рукой художественных образов.

Не менее занятна и окраска горя главного героя. Он говорит о том, что, когда люди узнают о том, что он убил своих родных, то они отшатнутся от него и будут смотреть на него с омерзением. И разговор о трусости самоубийства - это, по большому счёту, разговор о том, должен ли мужественный человек нести такое бремя. Хотя в положении ГГ кажется более естественным переживать из-за совсем других вещей. Если на нем лежит проклятие, если он может в состоянии безумия убить даже жену и сыновей, то в следующем приступе подобного безумия он может (с его силой) уничтожить целый город, разгромить Афины, куда его пригласил Тесей, и убить самого Тесея.

Но об этом ни Геракл, ни Тесей не думают и не заботятся. Как будто бы последствия убийства для убийцы или отношение к нему других людей важнее, чем суть убийства, то есть гибель его жертв и неизбежная опасность, которую герой теперь представляет для других.

"Я хочу убить себя, поскольку мне не вынести этого горя и чужого отвращения" - это совсем не то же самое, что "я хочу убить себя, поскольку не могу простить себе содеянного и боюсь, что по моей вине погибнет кто-нибудь ещё"