К флэшмобу о персонажах - отъявленных мерзавцах, или "битва жабы с гадюкой"

Это будет мой вклад во флэшмоб от Анастасии Разумовской "Мерзавцы наших книг", посвященный "самым отвратительным, однозначно противным, мерзким и гадким персонажам в наших книгах".

Кстати, таких вот "однозначных" у меня вроде бы немного. Антагонистов и негодяев хватает, но как правило за их отрицательностью стоит какая-то история, если не извиняющая их, то как минимум заставляющая немного им посочувствовать.

Пожалуй, некоторое исключение представляют собой два полуэпизодических персонажа "Этайн, дочери Хранительницы" -- злобный садюга кэрл Фиск и коварный греческий монах отец Гермоген. То, что я вам сейчас покажу, представляет собой их финальную встречу, которую можно назвать "принятие мер против нежелательного свидетеля". Скорее всего, тут жертва сострадания не заслуживает (в отличие от прославленной в меме жабы, бьющейся с гадюкой: жаба, может, и неприятна на вид, но, если не пытаться ее съесть, в общем-то безобидна). А может, и заслуживает, но в тех нескольких эпизодах, где он появлялся, он раскрылся лишь с самой темной стороны.

Итак,

В хижине, еще недавно занятой миссией, оказалось пусто. Ввалившийся туда Фиск, теребя зудевшую руку, обескураженно рассматривал валявшиеся на земляном полу черные рясы и желтоватые листы пергамента. Увиденное никак не укладывалось в его голове: хоть и недавно появились монахи в шерифском поместье, они казались ему утвердившимися здесь навсегда, неизбежными и необходимыми.
Немного потоптавшись, Фиск развернулся наконец к выходу. Раздосадованно махнул рукой, сделал шаг — и вдруг споткнулся на ровном месте. Однако не упал, лишь выругался, помянув жестокую мрачную Хелл. Тут же заметил висевшую на стене покосившуюся иконку — изображение кого-то из новых, христианских богов. Испуганно перекрестился, пробормотал непонятные греческие слова молитвы, которым научил его добрый отец Хризостом. Облегченно выдохнул: вроде всё правильно оттарабанил, нигде не сбился. Чай теперь греческие боги будут довольны, простят ему бранные слова. А может, даже и защитят. От кого? — да хотя бы даже от той самой Хелл.
Хелл Фиск боялся. Боялся попасть в ее подземное королевство, куда, как известно, отправлялись умершие позорной смертью: от болезней, от старости, от других причин, недостойных настоящего воина — в общем, те, кому не было места в небесном чертоге Вотана. Боялся увидеть однажды ее костлявые руки, ее иссиня-бледное лицо... Впрочем, совсем недавно один из этих страхов почти сбылся: как раз такое лицо оказалось у эльфийской девчонки, которую ему довелось сторожить. Но девчонка, конечно, вовсе не походила на грозную владычицу мертвых: она была растерянной, беспомощной, и Фиск в меру дозволенного отыгрался на ней, прогоняя прочь свой страх.
Тогда Фиск и правда его отогнал — но, как оказалось, ненадолго. Не успело солнце пройти и четверть своего дневного пути, как страх возвратился — вместе с покрывшими руку волдырями, вместе с мучительным зудом, никак не желавшим утихать. Вот и сейчас он напомнил о себе, да еще и как! Показалось даже, будто бы из-под земли раздалось зловещее скрежетание — как известно, именно с таким звуком скребет Хелл ножом по железному блюду в ожидании новой жертвы.
Фиск настороженно замер, поднес пальцы к ушам. Заткнуть уши — какое-никакое, а все-таки средство от опасной богини. Однако скрежетание и без того прекратилось. Чуть успокоился: не иначе, померещилось.
Вскоре, однако, звук повторился, да еще и громче прежнего. Зато теперь Фиск отчетливо расслышал, откуда тот доносился: из-за стены, не из-под земли. Отлегло от сердца: выходило, никакая это была не Хелл, а кто-то из Среднего, человеческого мира. А когда Фиск осмелился наконец выглянуть наружу, то и вовсе возликовал: рядом с хижиной, орудуя лопатой, зарывал в землю какой-то ящик мужчина в черной рясе — да уж не отец Хризостом ли? Услышал, видимо, молитву тот христианский бог с иконы, прислал спасителя от черного эльфийского колдовства!
Радость свою Фиск, однако, решил придержать: нечего дразнить обидчивую норну Скулд, ведающую будущим. Вот и подошел он к почтенному служителю греческих богов тихо-тихо, позвал его осторожным шепотом:
— Эй, батюшка!
Человек в рясе вздрогнул, выпрямился, прислонил лопату к стене, быстро огляделся по сторонам. Фиск разочарованно вздохнул. Увы, это был не отец Хризостом. И все-таки монах оказался знакомым: отец Гермоген, тот самый, что побывал в плену у диких пиктов, что отводил с ним вместе эльфийскую девчонку в греческую миссию. Немного поразмыслив, Фиск решился. Почтительно поклонившись, он сбивчиво, взволнованно заговорил:
— Отче Гермоген!.. Это самое... Вы, должно быть, помните меня. Я девку эльфийскую с вами вместе к батюшке Хризостому водил…
На мгновение Фиску почудилось, что монах глянул на него как-то странно: тревожно, испуганно. Однако кивнул отец Гермоген вполне приветливо, а вслед за тем благодушно прогудел, немного коверкая саксонские слова:
— Конечно же помню, сын мой!
Оробевший было Фиск вновь осмелел. Произнес уже увереннее:
— Почтенный отче, беда у меня! Как я до девки той дотронулся, так у меня рука тотчас же и раззуделась...
Монах сделал шаг вперед, остановился, загораживая собой полузарытую яму. Остановился перед самым Фиском.
— А ну-ка покажи!
Потом он долго, задумчиво рассматривал распухшую, покрытую крупными волдырями руку Фиска. И наконец важно произнес:
— Молись, сын мой! Молись и уповай на милость господнюю!
Фиск печально вздохнул. Молиться-то он мог и без участия монаха. Хотелось помощи настоящей, весомой. Вспомнился изгнанный из поместья прежний годи: вот тот действительно умел лечить хвори — не только молитвами Всеотцу Вотану, но и снадобьями из трав. А потом в голове вспыхнула догадка: да надо же было сначала принести греческим богам жертву — ну, хотя бы пообещать ее!
Однако исправить оплошность Фиск не успел. Монах, немного постояв с мрачным, насупленным видом, вдруг вновь оживился. Лицо его разгладилось, на нем появилась улыбка, такая же добрая и ласковая, как бывала у отца Хризостома, когда тот объяснял Фиску и другим новообращенным кэрлам премудрости греческой веры. И с этой улыбкой монах произнес:
— Постой-ка, сын мой... На-ка вот, отведай!
А затем, запустив руку в висевшую на поясе сумочку, извлек из нее прозрачный пузырек. В пузырьке бултыхалась вода — чистая, прозрачная, совсем не похожая на виданные Фиском травяные настои старого годи.
— Это из источника святого Нектана, — пояснил монах. — Как раз и бесов отгоняет, и от телесных недугов избавляет.
И, вынув пробку, протянул пузырек Фиску.
Приободрившийся Фиск почтительно поклонился. Благочестиво перекрестился под одобрительный взгляд монаха. Принял пузырек здоровой рукой, поднес к носу, принюхался. Не уловив никакого запаха, решительно отхлебнул. На вкус вода показалась самой обыкновенной, разве что чуточку горчила — но Фиска, выросшего рядом с целебными источниками Бата, это ничуть не удивило. Однако и чуда тоже не случилось: рука по-прежнему зудела.
Фиск глянул на монаха разочарованно, с укором. Глянул — и удивился. На полных губах того по-прежнему сияла добрая улыбка, но вот взгляд стал каким-то другим — цепким, холодным.
«Как же так, отче?» — хотел было спросить Фиск — но вдруг ощутил, что язык больше не повинуется ему. Тут же удушливая, как в кузнечном горне, волна жара обрушилась на его лицо, а перед глазами замелькали белые мушки.
Пошатываясь, Фиск сделал шаг навстречу монаху, но оступился — опять на ровном месте — и на этот раз не смог уже удержаться на ногах. Падая, он попытался было ухватиться за стену, но не дотянулся до нее и, неловко взмахнув руками, повалился спиной на пожухлую осеннюю траву. Пузырек выпал из его ладони, со звоном ударился о камень, во все стороны брызнули осколки. И перед меркнущим взором Фиска сквозь ласковую улыбку монаха вдруг проступила жуткая ухмылка синеликой Хелл.