Номер автобуса - четыреста двадцать девять...
Автор: Федор АхмелюкНе так много было случаев, когда я брался замутить свой флэшмоб или присоединиться к уже существующему (по-моему, флэшмоба еще не было разве что про персонажей в уборной, и то я не уверен), но к этому грех был не приклеиться, ибо одной из первых проработанных деталей используемого для писанины мира (это вымышленная область в составе РФ) был как раз общественный транспорт. Расписание пригородных электричек постить не буду, ибо в текстах не светилось, а вот автобусов хватает...
(...) «Посадка на маршрут номер сорок пять производится с третьей посадочной площадки. Номер автобуса — четыреста двадцать девять...» — бормотал механический голос из громкоговорителя.
Бортовых номеров у автобусов Сероводского ПАП не было, их было слишком мало, чтобы заводить отдельную нумерацию, вернее, номера-то были, но чисто формальные — дублировали регистрационный знак. И уж коли на нем написано «КМ 429», то и автобус объявляется как «номер четыреста двадцать девять». Этот номер достался самому обыкновенному «пазику», покрашенному в необыкновенно едкий, ядовитый голубой цвет. В четыреста двадцать девятом автобусе были черные поручни и черный потолок. С выгоревшего календаря на 99-й год, прицепленного на пластиковую перегородку позади места водителя, такой же пластиковой улыбкой улыбалась какая-то попсовая певица. Еще у четыреста двадцать девятого автобуса были проблемы с воздухоотведением из моторного отсека — горячие потоки характерного запаха из-под кабины водителя неслись ровнехонько в салон. Впрочем, нет худа без добра: в автобусе хотя бы тепло. А на стекла в дверях были зачем-то установлены сваренные из арматуры решетки «елочкой» — ни на одном автобусе таких больше не было.
Он нашел себе место в левом заднем углу салона и, привалившись к стене, незамедлительно начал клевать носом.
Хорошо, что ехать до конечной...
Проснулся он за несколько остановок до конца пути. Бело-голубая коробка на колесах, зловеще рыча и распространяя автобусные флюиды, неслась по обледеневшему асфальту вниз по Фестивальной с ужасающей скоростью. Несмотря на то, что была едва пройдена половина маршрута, в салоне осталось лишь три пассажира: Макс да какая-то парочка, обжимающаяся сразу за кабиной водителя (...)
«День рождения Иветты»
Там же есть еще один автобус того же АТП, но в кадре больше раздумий ГГ и песен из радиоприемника, чем самого автобуса. Поэтому прикладываю инфокарты с фотографиями - синий из предыдущего фрагмента, зеленый из не включенного в флэшмобный пост.
Дальнейшая судьба одного из этих автобусов частично обозначена в другой книжке, сюжетно никак не связанной с упомянутой выше, разве что упоминанием одной персонажицы с вычурным именем, но это уже тема для другого флэшмоба.
(...) Содержимым пакета оказались фотографии: он не знал никого из людей, на них запечатленных, кроме самой Веры, и она, зная об этом, искала в пачке что-то конкретное, а найдя, протянула ему.
В глаза бросилась сначала впечатка с датой — «18’ 7’ 98», и только потом уже — рослая девчонка-подросток в бирюзовом с белыми полосами спортивном костюме, с длинной косой, со спины ее обнимала плотного сложения женщина средних лет с усталым лицом и короной лежащими темными волосами, а из-за их спин торчал перед бело-зеленого «пазика» с табличкой «45» под лобовым стеклом. Он вгляделся в номер на бампере автобуса — «М 045 МХ 91», силясь вспомнить, что именно ему напоминает конкретно этот номер. Кроме, конечно, того, что на соседской красной «пятерке» номера были из той же серии, только, конечно, не 045, а 061.
— Знаешь, зачем я искала именно эту фотку? — спросила Вера, отодвигая пустую кружку.
— Нет. Откуда...
— Мне здесь одиннадцать, а это моя тетка. Та самая, что здесь жила. Ну, ты ее не знал... А искала не ради себя или тетки, а ради автобуса. Я хорошо помню этот день. Нас сфотографировали, а через десять минут начнется жуткая гроза, я в жизни такой не видела, ни до, ни после... И мы ехали с вокзала сюда, на Кувецкое поле, на этом автобусе, я помню, что в нем был черный потолок и черные поручни, и календарь с фоткой Тани Овсиенко на перегородке, за которой сидел водитель. Мне все время казалось, что в автобус ударит молния, что этот черный потолок упадет на меня и раздавит... И знаешь... Прошло больше двадцати лет. Когда я приехала сюда уже на похороны тетки, вышла из электрички, села в автобус... И я все вспомнила. Этот самый черный потолок. И черные поручни. Календаря уже не было, правда... Представь себе, он выходил на линию больше двадцати лет.
— Подожди минуту, — сказал он, потянувшись за мобильником.
Он не был транспортным фанатом, но хорошо помнил как минимум половину подвижного состава Сероводского ПАП. Звенящие щелястые ЛиАЗы, на задней площадке которых можно было пробить головой потолок, подлетев на кочке. Длинные, неповоротливые, но уютные львовские ЛАЗы — его порой огорчало, что те ходят только по «деревенским», пригородным маршрутам, и нужды влезть в такой автобус почти никогда не возникает. КАвЗы с мордами от грузовиков, ничем по ходовым качествам от этих самых грузовиков не отличающиеся, как будто с бортового 53-го или 3307 просто сняли кузов и прицепили будку с окнами и сиденьями. Но почти все это было списано до конца нулевых, до того, как он стал регулярно ездить по собственным нуждам, а к тому времени остались лишь обычные ПАЗы и тряские, неказистые, но невообразимо крепкие «таджики» — один ходил аж до середины нулевых.
Был у него и любимый лично автобус, ставший «хорошей приметой»: если утром он уезжал с Двойки на нем, день обещал пройти удачно. Автобус был яркого канареечно-желтого цвета и носил номер КМ 423. Он исчез с линий лет десять назад...
— Смотри, — сказал он, открыв список на «Фотобасе»*), — ты была права, это действительно тот самый автобус.
Со временем он из зеленого стал синим, М 045 МХ 91 превратилось сначала в КМ 429 91, потом в Е 756 ВТ 20, а потом в Х 824 НМ 20 — какой-то местный автобусный фанат ухитрился запечатлеть старый пазик, поступивший в Сероводское ПАП за три месяца до этой фотографии, во всех окрасках и на всех когда-либо носимых им номерах. И не жалко же было кадра! — со своим первым номером пазик расстался еще во времена плёночных «мыльниц»...
— Да ладно! — скептически воскликнула Вера.
— Не да ладно, а чистая правда. Поступил в девяносто восьмом, в апреле, он на твоей фотке совсем новый, едва получил номера. А списан год назад, в июне двадцать первого...
По его воспоминаниям все еще ездил и этот автобус — правда, уже перекрашенным в синий и на желтых «транспортных» номерах. И черный потолок, и черные поручни, и сваренные из арматуры решетки-«ёлочки» на окнах дверей — такие были еще на одном автобусе, КМ 422, но из тонкой проволоки, и календарь с какой-то певицей из девяностых — он не запомнил, что это была именно Татьяна Овсиенко.
— Я в нем тоже ездил. Хороший был автобус. Водила его гонял так, что я все время думал, что поездка наша до первого столба. А ничего, ни разу никуда не врезались...
— Так вот, автобус — это ладно... Я к чему его вспомнила? Я себя поймала на том, что у меня персонаж едет в «пазике» с черным потолком. И я вписала это совершенно несознательно, просто нужно было заострить его внимание на чем-то, на какой-то детали самого автобуса, ну, у меня на автомате и выскочило... (...)
«Портрет в тонах майской метели»
Любимый автобус Дымова:
(весьма забавно, что сам автор встречал ПАЗ в таком цвете всего один раз в жизни)
Еще одна история с автобусом, на этот раз — из неопубликованной пока книжки (точнее, она есть на пиратках, но появится ли здесь — пока неясно) и с моим однофамильцем (нет, этот персонаж не списан с меня, совпадений, может, процентов тридцать, но вряд ли больше).
(...) Ровно в четырнадцать часов он втиснулся в битком набившуюся — в скором времени с вокзала отходила электричка на Керыль — жестяную коробку на колесах: называть это рычащее дряхлое чудище в пятнах ржавчины автобусом уже не поворачивался язык. Пазику было, наверное, под двадцать лет — больше двадцати одного быть не могло, эта модель выпускалась с восемьдесят девятого, но выглядел он так, словно повидал еще Великую Отечественную. Кое-как притулившись почти у самой кабины, вцепившись в поручень, он вслушивался в доносившееся из прикрученных под потолком динамиков магнитолы ласковое мурлыканье незнакомой певицы, обещавшей кого-то там спасти, даже если будет трудно, землю обойти и проплыть все моря, а путь укажут в небе звезды.
(...)
— У «Колорита» остановите, — громко сказал он, заметив, что ревущая железная коробка — несмотря на всю внешнюю дряхлость, ездило это чудище куда быстрее, чем можно было подумать — приближается к нужной ему остановке. И начал протискиваться к выходу.(...)
«Зелень» (ранее «Z-z-zелень»; написана в 2020 году и переименована по понятным причинам)
Фотки именно этого автобуса пока нет.
Ну и - фрагментов с транспортом навалом в "Вержской резьбе", главный герой которой в свободное время... что? Катается на маршрутках. Но здесь дело происходит уже в областном центре, и обсуждается в этих фрагментах не столько техническое состояние автобусов, сколько маршрутная сеть.
(...)
Двери с тихим шипом захлопнулись.
«Автобус следует по маршруту номер шестнадцать до остановки «Областной военкомат». Стоимость проезда – двадцать восемь рублей. Убедительная просьба: соблюдайте установленные правила проезда…» - мягкий женский голос журчал из динамика прямо над Каплиной головой.
Ему не нравилось.
Не нравилось, что с августа бодрый мужской голос в аудиоинформаторах заменили на шелестящий женский. Ну как же, гордость области, все дела… Керыльская область решила не отставать от Питера, где остановки в метро теперь объявляют голосом Шнура из «Ленинграда», но так как метро в Керыле нет и никогда не будет из-за неглубокого залегания грунтовых вод и больших перепадов высот, решили издеваться над пассажирами наземного транспорта и старую озвучку заменили на щебетание местной певички Ирины Камелиной. Поскольку Капле не нравился ни голос Камелиной, ни она сама, он от реформы был не в восторге.
Вторым поводом возмутиться сразу после его приезда из московской командировки оказались сплошь, снизу доверху, заклеенные рекламой автобусы. Областной закон, запрещавший размещать рекламу подобным образом, приняли еще году в девяносто пятом, и все эти годы он спасал общественный транспорт от превращения в рекламные щиты. Правда, реклама была только одного толка. Через три недели в области состоятся выборы губернатора – старый после тринадцати лет работы решил отправиться на покой и подал в отставку, поговаривали, что при каких-то мутных обстоятельствах, но Капле это было неинтересно, и теперь все, что только можно, в Керыле было заклеено плакатами с изображением одной и той же физиономии, одного и того же логотипа крупной политической партии, одного и того же имени и лозунга. Этот «уверенный и надежный» Иван Шехляев Капле тоже категорически не нравился – уж слишком хабальская у него была физиономия. Особенно если учесть, что в области никто до начала предвыборной кампании и фамилии такой не слышал: Шехляев – мальчик московский и в Керыле никогда не бывал.
(...)
Автобус попался не ахти – рычащий, звякающий, грозящий рассыпаться прямо на ходу ЛиАЗ-5256 конца девяностых годов. Керыль вообще был в плане общественного транспорта очень скучным городом: ничего, кроме ЛиАЗов, в нем отродясь не было, даже «Икарусов» и ЛАЗов. Радовало, правда, то, что на линию иногда выходили дряхлые, щелястые, но еще живые старики 677-е – правда, только для экстренной замены, если неожиданно поломался 5256 или 5292. Больших автобусов становилось все меньше – муниципальное автопредприятие, будучи, как и почти везде, убыточным, постепенно отдавало маршруты частникам, те закупали автобусы среднего класса, пускали их с меньшим интервалом, что создавало иллюзию нормальной работы транспорта в городе. Капля же, не единожды объездивший весь город из чистого любопытства, прекрасно знал, что сама сеть маршрутов скроена отлично, покрывает практически все мало-мальски востребованные места, но выпуск машин налажен бестолково что у частников, что у муниципалов. Мало кому нужный 16-й автобус вечно ходил полупустым, а на отданном лет пять назад частнику 69-м в ПАЗик набивалось столько, что его задний свес едва не волочился по асфальту.(...)
"Вержская резьба", глава 1
(...)
— Куда вы прете, не видите, что здесь ребенок маленький?? — заорала противным, визгливым голосом на Каплю пышнотелая, с маленькими глазенками, похожая на свиноматку девица, но слов он уже не разобрал: стоящий рядом с ней бритоголовый здоровяк легким движением руки швырнул его в замызганную грязью стенку «пазика», отталкивая от входа. Каплин, и сам роста и веса немаленького, удивительно легко не удержался на ногах и стек по грязному боку на мокрый асфальт, больно впечатавшись коленной чашечкой в валяющийся рядом камень.
Когда он поднялся, верзила и его свиноматка уже влезли в «пазик», естественно, растолкав и других пассажиров — Каплин успел заметить сквозь закрывающийся дверной проем, как та визгом сгоняет кого-то с сиденья позади кабины водителя. «Сейчас еще и на халяву проедут» — подумал он. Рука чесалась вскочить вслед, взять верзилу за шиворот, вызвать на честный бой, объявить всем присутствующим, что данный гражданин является невоспитанным, оборзевшим быдлом, бесцеремонно отшвыривающим тех, кто, как ему показалось, стоит на его пути. Но — самое странное — не часался мозг.
Капля, отойдя, разглядывал облитые жидкой грязью брюки, измазанный рукав рубашки, невовремя высунувшийся из задравшегося рукава пиджака. «Пазик» со сверкающей зеленым светом табличкой «64м», громко тарахтя, пополз по своему маршруту.
В таком виде, естественно, никто его в маршрутку не пустит.
(...)
«Кувыркаюсь в грязи под маршруткой, терплю прогулы, ничего не сказал Диане по поводу этого скандала — я ли это вообще?» — подумал Каплин, отходя к нелепому оранжево-зеленому жестяному навесу, который мэрия именовала «остановочным комплексом». Хотя из комплекса там только рама из гнутых труб, пара листов профнастила и убогая, исписанная похабщиной деревянная скамейка на четыре средние задницы.
Через десять минут подошла еще одна маршрутка — просто шестьдесят четвертая, не «эмка». Выплюнула из покрытых ржавчиной дверей две мужские фигуры в мятых куртках-ветровках и дешевых джинсах. Уехала. Странно, но здесь почти никогда не бывало много народу, несмотря на центр. Хотя и проходило через эту остановку всего четыре маршрута.
Шестьдесят четвертым маршрутом владел какой-то пройдоха с вроде бы русской фамилией, но явно неславянским именем и отчеством. И по основному 64-му, и по «эмке» он гонял выкупленные у ПАТП-2 убитые в хлам «ПАЗ-3205» девяностых годов выпуска. Во втором парке так долго держали старые машины из-за хорошего обслуживания и плохого финансирования. Но вот продавать их этому прохиндею вместе с маршрутом было плохой идеей, подумал Каплин. Прохиндей сейчас погоняет их месяца три-четыре, пока из тех не посыплются гайки на ходу, а потом либо переведет маршрут на «Газели» — в Керыле не было запрета на отечественные микроавтобусы, как во многих городах, — либо вообще закроет...
(...)
Капля дернулся, повернулся к ней спиной, делая вид, что высматривает автобус.
— Не видно? — спросила Оксана через минуту его изображения безразличия, — И не увидишь. У них сейчас пересменка. Где-то в двадцать минут седьмого подойдет.
— Пересменка? В шестом часу вечера?
— Владелец маршрута обещал, что это временно. Они сейчас работают на два маршрута: шестьдесят четвертый и восемьдесят седьмой, он тоже его выкупил. А автобусов не хватает. Там какой-то хитрый график, я сама точно не знаю...
(...)
— Куда едешь, Никола? — спросила Оксана, с таким же безучастным, усталым видом разглядывая мелькающие за окном, чуть белеющие в свете фонарей, стволы берез — автобус ехал мимо то ли сквера, то ли парка.
— До конечной.
— Никогда бы не подумала, что подобный человек поселится на Неверцевом овраге... — задумчиво сказала она.
— Я не живу там.
— А зачем едешь?
— Просто катаюсь. Я после работы катаюсь на маршрутках, на автобусах. Расслабляет. Домой идти не хочу.
— Тебе бы в лес, Никола.
— Зачем в лес?
— Лес даст тебе силы. Которых у тебя нет.
Тяжело вздохнув, Каплин посмотрел в обшитый кофейного цвета пластиком потолок «пазика». (...)
"Вержская резьба", глава 26
(...) Дребезжащий — хотя и был с виду новым — «ПАЗ-3204» с табличкой «31ж» под стеклом вез его в Жестеровку.
Была бы воля Капли — он бы строго-настрого запретил в общественном транспорте использовать магнитолы и радиоприемники. Он по своей привычке уселся позади кабины водителя, который явно не утруждал себя соблюдением приличий и уважением к пассажирам, не разделяющим его музыкальных вкусов, и из динамиков по салону разливался надрывно-едкий голос, воспевающий какого-то абстрактного «его», у которого внутри «розы темно-алые, письма запоздалые». Местные маршрутчики из всех вещающих здесь радиостанций предпочитали, вопреки стереотипам, не «Шансон», а местное «Керыльское радио «Мелодия», с девяносто восьмого года и по сей день пичкающее слушателя отборной попсой. Правда, не такой убогой, как другие станции той же тематики, соответствуя названию, редакция все же подбирала песни хоть сколько-нибудь мелодичные, но попса от этого не переставала быть попсой.
Капля безучастно разглядывал разные бумажки, которыми было обклеено стекло в окне позади кабины. Инфокарта с номером автобуса и фамилиями водителей, которые были за ним закреплены — один русский, второй, вероятно, татарин. Он заметил, что в инфокарте перепутали цифры номерного знака — напечатали 925 вместо 295. Правила проезда, контактные данные перевозчика и надзирающих за ним организаций, наклейки с несмешными шутками вроде «зайцев не возим, дед Мазай едет сзади» и «Не курить, сорить, материться: на лиц нетрадиционной ориентации не распространяется». И «Будь мужиком!»: схематичное изображение мужской фигуры, стоящее рядом со схематичным изображением женской, занимающей сидячее место.
Он вспомнил, как в шестнадцатом автобусе ему как-то сказали, что сидячие места не предназначены для пассажиров мужского пола, и те, будучи воспитанными, даже в совершенно пустом автобусе едут стоя всю дорогу. (...)
"Вержская резьба", глава 29
(...)
В этот раз Капля «обкатывал» самый, наверное, говорящий о сути войны маршрут: «Областной военкомат — Наветкинское кладбище», с явным намеком на чеченскую войну в номере — 95. Раньше, помнилось Капле, он был муниципальным, по нему ходили ПАЗ-4234 или — по выходным — огромные, тряские, уродливые «Альтерны», бастарды ЛиАЗа с неизвестно чем. Потом маршрут отдали частнику, который увеличил выпуск, но перевел его на обычные «пазики» — 3205 или 3204, ходили и те и другие, разной степени убитости. Высвободившиеся «Альтерны» перекинули на тринадцатый и пятнадцатый маршруты, они ездили еще года три-четыре, пока не были — наконец-то! — списаны, Капля терпеть не мог эти автобусы.
В этот раз подъехал — к военкомату, куда Капля добрался на своей личной колеснице — покрытый пятнами ржавчины когда-то белый, а теперь цвета скисшего теста для оладий 3204. Каплин устроился на продавленной, исчирканной маркером подушке сиденья и уставился в окно, где поднявшийся ветер гонял наконец-то массово посыпавшиеся с берез листья. Поздний листопад — это, помнится, к лютой зиме...
Автобус трясся и скрежетал на каждой, даже самой незначительной выбоине, из кабины доносились разглагольствования какого-то бойзбэнда не тему «погода нелетная, я знаю, и где-то тебя не отпускают» — Каплин, сжав зубы, поднял воротник осеннего пальто, так как водитель был не только музыкальным, но еще и холодолюбивым, и по салону гуляли потоки промозглой октябрьской сырости. Дождей почти не было, но она все равно висела в воздухе. В сгустившемся, похожем на застоявшийся бульон от пельменей сером холодном воздухе. Самый октябрьский октябрь в этом году — темно, сыро и при этом душно.
(...)
"Вержская резьба", глава 38
(...) Капля катался на маршрутках, бросив машину возле бизнес-центра. Прокатился на 53-й — с Верхневяжерской набережной до улицы 8 марта, оттуда — на 51-й поехал на Свечную площадь. Как-то резко, незаметно стемнело: в офис он приехал за два часа до конца рабочего дня, хотел утром, но провалялся на диване до полудня, тоскливо пялясь в экран телевизора, не было сил даже растопить печь. День был серый и тусклый. Пролетевший рано утром в субботу снег больше в эти края, похоже, не торопился: унылые плюс четыре, полное безветрие. Самое типичное двадцать третье октября, какое только можно себе вообразить. Капля, кутаясь в пальто — его отчего-то стало трясти — стоял на Свечке, как в народе прозвали Свечную площадь и одноименную автобусную остановку одновременно, и разглядывал сверкающие повсюду вокруг световые вывески. Ничего вроде бы не поменялось: люди спешат по своим делам, снуют туда-сюда, ездят машины, сверкают вывески, мотыляются по асфальту последние листья — уже все осыпалось. И вместе с тем было какое-то понимание, что и в самом деле приходят другие времена. И для области — Капля изначально не ждал от Шехляева ничего хорошего — и для него, Каплина.
Он взглянул на подсвеченную диодной лентой табличку под стеклом ближайшего «пазика». «56. Свечная площадь — МРН Раскаты». Свечка была большой узловой остановкой, здесь постоянно стояло несколько повозок разных классов: от «Газелей» до ЛиАЗов «с гармошкой». Пятьдесят шестую маршрутку Каплин не любил: она ехала на Раскаты какими-то невообразимыми окольными путями. Была, конечно, альтернатива — 57-я, прозванная в народе «бешеной», которая не нравилась ему еще больше из-за агрессивного стиля работавших на этом маршруте водителей, или, правильнее сказать, водятлов. Была еще 98-я, но в нее не всегда влезешь...
Капля, махнув рукой, поспешил к пятьдесят шестой. Офис проинспектировал, самое время проверить, что творится дома. Будет даже лучше заявиться без предупреждения, может быть, удастся подловить женушку на чем-нибудь, что окончательно решит судьбу их агонизирующего брака.
Сидячего места ему не досталось — Капля притулился за кабиной водителя, на этом маршруте оттуда их обычно убирали, создавая площадку для коляски, если кто-то едет с ребенком. Или — чтобы просто было больше стоячих мест, для повышения вместимости автобуса. Тот, конечно же, слушал «Мелодию», в этот раз Александр Иванов предлагал кому-то постелить под ноги небо. В детстве — в конце девяностых, когда эта песня гремела из всего, что было можно включить в розетку — Капля не понимал такой бешеной популярности музыканта, у которого нет ни одной веселой песни и которому давно пора подстричься. Вглядываясь в пролетающие в темноте за окном оранжевые шарики фонарей, фары проезжающих навстречу автомобилей, светящиеся окна домов и вывески магазинов, он пережевывал в памяти текст песни, который, к своему удивлению, знал почти наизусть. Песне двадцать лет, а она жива — значит, видимо, что-то в ней да есть... Даже с учетом того, что Капля органически не въезжал, зачем стелить небо под ноги однажды ушедшему из дома человеку. Где уж нам уж этих творцов понять. (...)
"Вержская резьба", глава 46
Касаемо марок автобусов: выпуск на линию «резервных» ЛиАЗ-677, упомянутый в первой главе — это городская легенда: все эти автобусы в Керыле давно списаны. А вот «Альтерны» действительно ходили, Капля успел на них покататься.
А в остальных писанинах общественного транспорта нету. Наверное, это плохо, но так велела судьба.