Армагеддон у неё дома

К флешмобу Гилберта Савье об упрямцах

https://author.today/post/411995

Гена сидит на полу, собирая продукты в большой целлофановый пакет.

- Все это нужно выбросить. Просрочено.

Олеся перебирает. Сроки в норме. Потихоньку оттаскивает пакет и ставит его обратно в шкаф.

Гена хочет быть полезным. В конце концов это не так уж плохо, даже если всё происходит так, как происходит.

Она не жалуется, не сетует, просто рассказывает: без горечи, психов, скорее просто с сожалением.

- Он мне лампу отремонтировать решил. Хотя она работала. Открутил, разобрал, пришлось выбросить.

*

Олеся целыми днями читает. Покормит дедов и садится.

В голове у неё Армагеддон, хотя на самом деле Армагеддон у неё дома.

Около пятидесяти килограммов кошачьего корма расставлено по всем шкафам, дразня своим ароматов вечно голодных Олесиных кошек. Нужно запасаться, потому что дальше конец. Конец.

Кошки крутятся вокруг шкафов, ластятся к заветным дверцам, добираются до пакетов, надгрызают их, обжираясь сытных подушечек вместе с целлофаном. Блюют. По всей квартире валяются кормовые подушечки, но всего этого Олесины глаза, устремлённые взором своим в страшное будущее, не видят.

По всем шкафам тухнут крупы. Много круп.

Потому что будет война. Потому что будет голод. Потому что людей лишат документов, потому что выжить сможет лишь тот, у кого самые большие запасы.

Тряпьё в истерической спешке свалено в кучу на одну полку, на его место торжественно водворены громадные мешки с едой.

Нет, это не людей лишат документов, это Олеся лишит себя документов. Потому что в них печать дьявола, в паспортах. Она об этом слышала, она это видела, она знает. А другие - ничего не знают, не понимают, не ведают, но всё равно все будет именно так, как Олеся сказала.

Просто ей не верят.

Олеся мучается чувством жертвы, взор её гасят огни недоверия к ней других людей. Её по-прежнему никто не любит, никто ей не верит, а она знает, знает всё. Намного больше других знает Олеся.

Каждый день она читает - секретную, тайную информацию, которой нет у других, которая подкрепляет её веру в собственную выделенность, посвященность.

Но чем больше знает Олеся, тем дальше от неё люди, тем меньше веры.

Но Олеся идёт вперёд не зная препятствий. Настойчивость, сила, смелость её характера бьют ключом.

Она пойдет против, против всех, против всей этой системы как прежде, много лет назад шла против своей семьи.

Она не видит никого. Взор её узок как щель, тонок как лезвие ножа, прорезаюшего самую твердую породу.

"Вы не признаете меня, но я порву вас силой своих догадок. Сама судьба вас порежет и тогда вы увидите увидите, всё увидите!"

"Нужно веровать в Бога и слать весь этот мир побоку".

Олеся режет паспорт, страховые, медицинские документы и отправляет всю эту рвань с заявлением о том, чтобы её вычеркнули из базы данных.

Через две недели приходит ответ. Странный, нелепый. Не ответ даже, а какой-то сумбур.

Если бы всё звучало как

"На вас заведено уголовное дело о порче документов", то это ещё можно было бы понять. Но то, что написано, вызывает смех и ужас.

"Мы уведомляем вас об отказе от возбуждения уголовного дела о порче документов".

Только эта строчка.

Ничего более.

Олеся прыскает со смеху.

*

Если бы они возбудили дело, Олеся не успокоилась бы. Она поднялась бы на бунт. Иначе и быть не может. Тем более что в своей жизни она действительно выиграла множество судебных процессов с налоговой в общей сумме на полмиллиона рублей.

Этот эффект я назвала бы "головокружение от успехов".

Даже не знаю, право же, мы были рады, когда вся эта система совершенно задаром, признав свои "ошибки" сама, по доброй воле скосила все свои греховные, хищно наброшенные "долги" и пени.

Но теперь мы не знаем.

Что прежде казалось добрым, сегодня кажется двойственным.

Быть может лучше бы она проиграла.

Прежде мы гордились, что в нашей семье есть человек, умеющий настолько тонко разобраться в подводных камнях, непременно подкладываемых во всякую писанину чиновников, а теперь мы не знаем. Не знаем.

Быть может ей стоило проиграть хотя бы для того, чтобы не возникло это жуткое чувство вседозволенности.

Теперь же, я знаю точно, она думает, что всегда права.

Её боятся. От неё шарахаются в налоговой, в судебной инстанции. Разве это не доказательство?

В конце концов разве "электросети" не пришли к ней втихоря ставить счётчик вместо того, чтобы требовать долги?

Она нашла, нашла этот документ, согласно которому они не смеют требовать излишки если сами не поставили прибор.

Ведь эти негодяи никогда не скажут правды, они скроют, скроют всё, да ещё и поставят тебе в вину, что ты сидишь без счётчика.

Но с Олесей они "не на ту напали". Она раскроет любой заговор, найдет правду сколь глубоко она ни была бы засыпана, откопает всякий фундамент, она может всё, ведь она знает это. И пусть, пусть никто не верит, она не изменит своей правоте, она не уступит.

По полу валяется кошачий корм, в ванной гниёт нестиранное бельё, но это всё мелочи, ибо Олеся раскрывает тайны мироздания, в основе которого лежит ни что иное, как заговор.

Заговор всюду. Но она проникнет во все щели и ничто её не остановит.

*

Победы на фронтах судилищ вызывают во мне всё больший страх. А вдруг, вдруг суд станет чем-то вроде работы?

Можно пойти на службу, а можно всё "обсудить", нужно лишь поработать - изучить документы.

- Мы вообще не должны платить за коммуналку, это незаконно! - кричит Олеся.

Я вздрагиваю.

*

На диване лежит дед, отец Олеси.

Он ни о чём не знает, ничем не интересуется.

Удивился ли бы он, если бы понял хоть что-то?

Покачал бы головой и сказал "упрямая"?

Покраснел бы, посинел бы, позеленел бы, ведь шутка ли - совсем не платить за квартиру!

Олеся ничего не боится, ничто её не пугает.

- Всё равно мы все пойдем жить в лес. Спастись можно лишь вдали от города, на земле.

Она говорит это, но никуда не уезжает. У неё больной Саша. И больной папа.

Все больны головой.

Папа лежит, курит, ест.

Олеся привыкла к Саше, её уже ничто не удивляет. Гена так Гена, Саша так Саша.

Она не подходит к нему без надобности, не спрашивает, как он себя чувствует, как у него дела. При взгляде на отца она напрягается как пружина, забота её заключается в механическом исполнении обязанностей.

И это не по черствости сердечной, это другое, другое...

*

Гене не хорошо. Гене не плохо.

Ему даже не нужна вся эта телячья нежность, с которой пытается подходить Юлико.

Всё, что может стать её итогом - безответность, безвозвратность, ранящее отсутствие взаимности.

Ласковые руки опускаются вниз, из глаз текут слезы, Гена же ровным деловым шагом направляется на кухню, усаживается за стол и просто ждёт, когда его обслужат.

Юлико трудно, Олесе легче.

Но легче ли?

Мягкая, текучая ткань. Жёсткая пружина.

Одна прогнётся, другая, напрягшись, смотри вот-вот ударит. И то, и другое дурно.

Нигде нет выхода.

*

В голове у неё Армагеддон, хотя на самом деле Армагеддон у неё дома.

Мне хочется повторять эту фразу вновь потому что она чертовски показательная, звенящая.

Всё это похоже на сон, реальность которого конструируется самим спящим.

Дом Олеси это мир, а мир это дом. За окном - пугающая реальность, в которую нет дороги назад потому что Олеся туда не пойдет.

*

Олеся давно не ходит на работу.

Живут они на пенсию Саши, благо военные получают не так уж мало.

Саша капризничает, бьёт кулаком по столу, устраивает скандалы.

Всё это детский лепет, легко устранимый.

С лопатой в руках Олеся добывает еду из земли.

Потому что по-другому нельзя. Потому что иначе не будет. Скоро, совсем скоро.

Никакой еды.

*

По всем подоконникам Олесиной квартиры расставлены портреты воинственных Иисусов, образующих громадное войско защиты.

Иисусы её не похожи библейский персонаж, подставляющий щеку в ответ на нападение. Это борцы за справедливость.

Они, скорее, похожи на ветхозаветных ангелов, не имеющих, в свою очередь, ничего общего с теми милыми ангелочками, которых столь часто рисуют на рождественских открытках.

Нет, Олесина религия не христианство, Олесин Иисус - не Иисус. Это что-то старое, языческое, что-то о битве и борьбе, хотя сознательно она никогда этого не признает.

Она будет проклинать ветхозаветную букву, но поступит по ветхозаветному духу.

Мороз пробегает по моей коже, ведь я читаю об Иезавели.

*

Подумав обо всём этом уже спустя пять минут я хочу всё перевернуть, ибо мысль о человеке - мысль в противоречии, точно так же как и мысль обо всей человеческой истории, будь она массовая или же индивидуальная.

Олеся в действии среди людей - бьющая пружина. Но знали бы вы, в то же время, насколько мягкой и сострадательной она может быть к зверям.

Впрочем, и здесь всё искажено и перемотано.

- Животных она любит больше, чем людей, - говорит Юлико.

- С ними проще, и ещё они не могут сказать о своей боли, - отвечает Олеся и я думаю "как и ты, совсем как ты".

*

Июнь. Июль. Август.

На городских улицах в кошачьем мире свирепствует инфекция. Семья на мели. Долги. Если не заплатим - аннулируют договор и опять будем сидеть без света. Олеся так уже жила. Довольно долго, около года, питаясь одним хлебом с водой.

На столах лежат кошки. Бездомные. Всякие "Мишки", "Хвостики", "Бантики". Из лап их торчат шприцы. Шейки настолько рваные, что жидкость перетекает из новой дырочки с прежнюю.

Ветеринары, медикаменты, всё новые и новые кошки. Олеся хочет остановить инфекцию на улице. Ценой собственного покоя. Если она купит ещё один набор ампул - беды не миновать, но она покупает...

*

Всё, чего она этим добиваться - умирает наша собственная кошка Бандида.

Другие также болеют, но выживают.

*

Слезы. Горькие слёзы раскаяния. Боль, чувство вины.

Многие, многие дни напролёт.

И куча новых долгов.

*

Сердечность, сострадательность, прикрытая огнем недоверия, неприятия и вражды.

Поцелуй матери, которым она покрывает ребенка пока он спит, но на который никогда не осмелится, пока ребенок бодрствует.

Нежность и ласка, как внутренняя тайна, нечто запретное.

Её мать, наша Света, говорила:

- Поцелуй меня.

Это была ужасающая, пугающая фраза, одна из самых ненавистных фраз моего собственного детства.

Я понимаю, почему Олеся не целовала. И понимаю, отчего сама до сих пор не люблю поцелуи.

- Если я подарю ей хоть немного внимания, она засосет меня. Чем больше ей даёшь, тем больше она хочет, - говорила Олеся. Она боялась - до ужаса, до боли боялась дарить тепло и заботу.

Потому что если будут ждать и требовать, то "я лучше не буду".

Кошка же ничего не требует. Её не опасно любить.

*

И, тем не менее, даже по отношению к животным она проявляет порой чудовищную рассеянность.

Вы, должно быть, помните историю с Варварой. Как и историю с едой для Тимохи

И, скажу вам честно, её увлеченность заговором постепенно превращает её в так называемую миледи Дедлок.

Она, конечно, и прежде была Дедлок, которая где угодно, только не в своём доме - на Кубе, Панаме и в звёздном небе, но не здесь.

С потерей же всяких социальных контактов это усилилось...