И о побегах

Принесу к этому флэшмобу BangBang о побегах свой большой фрагмент. Я попытался вычистить из него отступления, но получилось это не слишком успешно.

Предупреждаю: текста будет много.

Есть на свете такая игра-головоломка, которую леди Хранительница называла странным, жужжащим, как запутавшаяся в волосах пчела, словом «пазл». Танька помнила пазлы с раннего детства: когда-то давным-давно мама подарила ей несколько нарезанных на кусочки картинок, и из этих кусочков она собирала то дракона, то корабль, то рыцаря на коне. Довольно быстро игра эта ей наскучила — больше всего огорчало то, что ничего нового из одних и тех же кусочков собрать было невозможно: то ли дело рисование! Вот и отправились пазлы в дальний ящик с нелюбимыми игрушками, а потом и вовсе потерялись...

А теперь старая игра словно бы вернулась к Таньке — после того, как та наковыряла в куче соломы целую пригоршню обломков синих блестящих жуков: отдельно надкрылья, отдельно ножки, отдельно головы, отдельно куски туловищ. Сейчас она пыталась собрать из этого крошева хотя бы одного целого жука — а тот никак не желал складываться. Глупое, бессмысленное занятие? Может быть — но какая разница, как это выглядит со стороны, если впереди пугающая неизвестность, от которой так хочется отрешиться?

Да, поначалу Танька взялась за эту кропотливую работу, просто чтобы отогнать печальные мысли и вообще назло врагам — но не заметила, как увлеклась по-настоящему. Вскоре она собирала свой пазл самозабвенно, с упоением — так, что Санни и принц притихли и сидели неподвижно, боясь помешать.

И жук все-таки собрался — небольшой, едва ли не в два раза мельче хорошо знакомых Таньке майских хрущей, весь блестяще-синий, со стройным приплюснутым телом, с большими выпуклыми глазами, длинноногий, длинноусый. Никогда прежде не виданный — и все-таки удивительно знакомый. И, может быть, несущий спасение!

— Санни, Санни!!! Смотри скорее, кто у меня получился!

Та пододвинула стул к подруге, присела рядом, с недоумением посмотрела на составленного из кусочков жука, пожала плечами.

— Ну, жук как жук! Мэтр Гури всяких показывал — по-моему, и таких тоже... А может, и не таких — не помню уже.

И осеклась: должно быть, заметила Танькины досаду и огорчение. Продолжила, запнувшись: — Нет, он, конечно, красивый — только немножко страшноватый...

А Танька в ответ недовольно фыркнула — и тут же возбужденно, радостно воскликнула:

— Да разве же дело в том, что он красивый? Санни, посмотри внимательнее! Ну же! Помнишь экскурсию на верфь? Помнишь испорченные дубы? Помнишь мастера Сигге и его рассказ? А жуков этих — их ведь здесь очень, очень много!

Ну как же можно было забыть тот майский поход — нежданный-негаданный, но от этого ничуть не менее интересный? Устроил его Олаф — договорился с отцом. На следующий день почти вся «двоечка» явилась в деканат, прямиком к мэтрессе Александре, с просьбой отпустить их в среду с занятий по римскому праву на экскурсию по верфи. Почти — потому что Танька благоразумно к друзьям не присоединилась — чтобы своим неумением врать ничего не испортить. Была в этой затее маленькая хитрость: сэр Эгиль был согласен принять гостей в любой день, а вовсе не только в среду. Но кто бы упустил такую возможность сбежать под благовидным предлогом со сдвоенного семинара нелюбимого преподавателя?

А на верфи оказалось и правда здорово! Здорово, несмотря на то, что встретивший студентов пожилой ирландец в рабочей одежде и не подумал показывать им доки и строящиеся в них корабли, а сразу же повел на склады. Здорово, потому что на Таньку еще по дороге обрушился новый, неизведанный мир. Перекликались между собой рабочие, стучали плотницкие топоры, звенели молоты в якорной кузнице, пыхтела паровая машина, от смолокурен ветер доносил вкусный запах соснового дегтя. А мастер Сигге Барквид, молодой, веселый, бойко рассказывавший с певучим скандинавским акцентом о вверенном ему хозяйстве — штабелях дубовых бревен и досок — и при этом успевавший украдкой любоваться стройной белокурой Санни, был таким милым!

Да и слушать мастера Сигге было интересно — и неважно, что рассказ его был не о морских путешествиях и даже не об устройстве кораблей и доков, а всего лишь о древесине: как ее заготавливают, как сушат, как вымачивают в морской воде... Оказалось, даже выбрать в лесу правильное дерево — это целое искусство! Не всякий дуб, сосну или ясень можно пустить в такое ответственное дело, как строительство корабля: имеет значение и форма ствола, и его прочность, и вес, и упругость. А уж если в древесине завелась гниль или поселились черви, то дерево, каким бы хорошим и крепким ни казалось с виду, годится лишь на дрова.

Под конец экскурсии мастер Сигге показал «двоечке» порченное червями дубовое бревно. Кора на нем в нескольких местах была содрана, и в обнажившейся древесине виднелись большие овальные дыры. А потом Сигге продемонстрировал и самого червя — огромного, чуть ли не с палец длиной, бугристого, желтовато-белого, с просвечивающим кое-где через полупрозрачную кожу темным содержимым, с раздутой наподобие капюшона передней частью, из которой торчала коричневая голова с короткими черными челюстями. Извлеченный из бревна, червь вяло шевелился на ладони мастера, а тот с преувеличенно брезгливым выражением лица ходил от студента к студенту и каждому предлагал потрогать страшное чудище. Студенты — те вели себя по-разному. Серен, увидев червя прямо перед носом, взвизгнула и отскочила. Санни немного поморщилась, однако дотронулась до него кончиком мизинца. Падди хмыкнул, осторожно переложил червяка на свою ладонь, немного покатал по ней и вернул обратно. Танька... К ней мастер Сигге подошел с опаской и так и не решился протянуть ладонь. А она не осмелилась попросить дать ей дотронуться до червя — разрывалась между любопытством и страхом.

Но вот кто поступил тогда по-настоящему неожиданно, так это Олаф. Мало того, что он решительно ухватил червяка двумя пальцами, так еще и тщательно рассмотрел его со всех сторон, поднеся к самым глазам. А затем задумчиво спросил, изрядно озадачив мастера Сигге, кажется, до сих пор не слыхивавшего о метаморфозе насекомых:

— Почтенный мастер, а какой жук должен из него получиться?

Потом они по очереди — и Олаф, и Танька, и даже переборовшая себя Серен, и вся остальная «двоечка» — долго ковыряли ножом несчастное бревно, пытаясь отыскать взрослого жука или хотя бы куколку. В конце концов повезло Падди: именно он, удачно отколупнув кусок отставшей коры, наткнулся на большую полость, в которой, закинув на спину невероятно длинные изогнутые членистые усы, неподвижно сидел громадный буро-черный жучище. Именно Падди и нес потом торжественно свою находку в Университет. Отогревшийся в его руке жук изо всех сил старался высвободиться: вертел головой, угрожающе щелкал заостренными на концах челюстями, размахивал усами, больно ударяя ими по пальцам, яростно скреб и толкался ногами. А страшный червяк был в итоге доверен Таньке, и та, гордая своей смелостью, шагала, держа его на ладони, позади Падди.

— А-а-а... Вот ты о чем!.. Да помню я, помню, — вздохнула Санни. — И бревно источенное, и жука.

И никакой радости, никакой надежды не появилось в ее глазах. Да как же так? Танька с удивлением посмотрела на подругу.

— Санни?..

Та опять вздохнула. Повела плечом.

— Думаешь, жуки тебе стену проточили? Так это не те. Ну да, тоже усатые, но мельче намного и цвета другого. Да хоть бы и такие же были: что тебе толку от дырок в бревне?

Танька разочарованно фыркнула, с досадой махнула рукой. Принялась теребить Санни, убеждать ее:

— Да при чем тут бревно? Смотри: стенка же из теса! Из тонкого!.. А жуки пусть и не те, но все равно же похожие — наверняка у них личинки тоже дерево точат!.. Ну давай попробуем, а? Постучим по доскам — вдруг рассыпятся! Хуже-то не будет!

Не убедила. Санни снисходительно посмотрела на нее, вздохнула, принялась терпеливо втолковывать:

— Ну, Фиск прибежит на стук. Или Тида Одноглазый — тот еще хуже: Фиск хотя бы девушек не лапает. Лучше уж сиди спокойно!

И неизвестно, чем бы всё закончилось, если бы не Кердик. Тихо сидевший в уголке в начале разговора, к его концу принц как-то неприметно перебрался к той самой соломенной куче. И пока Санни объясняла Таньке, почему не надо шуметь, он внимательно, насколько позволял слабый свет масляной лампы, рассматривал доски наружной стены в тщетной надежде разглядеть в них червоточины. А потом, так ничего и не отыскав, просто наудачу слегка нажал на одну из них — самую широкую. И та внезапно переломилась — легко и почти беззвучно, обнажив многочисленные извилистые ходы, из которых посыпались головастые белесые червячки. А в затхлую полутемную комнату ворвался пахнущий речной водой и луговыми травами свежий ветер.

И хлынул солнечный свет — ослепительно-белый, слепящий, сжигавший Танькины глаза. Охнув, сида зажмурилась, вскинула руку, загораживаясь от пылающего солнечного диска, светившего из образовавшейся в стене дыры прямо ей в лицо.

А потом раздался гордый возглас принца Кердика:

— Леди Саннива, вы свободны!

<...>

Солнце нещадно пекло́, словно наверстывая упущенное за время недавних дождей и предчувствуя скорое возвращение ненастья. Пекло и ослепляло: жмурились даже принц и Санни с их нормальным человеческим зрением. А у Таньки перед глазами плавало, медленно меняя цвет, круглое пятно. Сейчас оно было сине-фиолетовым, и через него просвечивали чахлые травинки и валявшиеся среди них серые щепки и черные катышки овечьего помета.

Опершись на руку принца, Танька стояла с опущенной головой, прятала лицо от солнца, щурилась. За спиной остался шерифов дом, зиявший теперь черной дырой в дощатой стене, но до свободы пока было далеко: впереди, шагах в тридцати, возвышалась еще одна стена — наружная, тянувшаяся вокруг поместья, выстроенная из желто-бурого камня. Ветер доносил из-за нее до Танькиных ушей человеческие голоса: гомон, смех, восклицания на саксонском и камбрийском языках. И всё это — и солнце, и ветер, и стена, и голоса, и даже саднящая боль в глазах — казалось каким-то нереальным, как в сновидении.

Сильно кружилась голова. Так сильно, что Таньке казалось: если бы не поддерживающая ее рука принца, она бы сейчас ни за что не удержалась на ногах. А еще голова наотрез отказывалась соображать. Как раз в это время Санни что-то упорно втолковывала принцу — а Танька всё никак не могла сообразить, почему не понимает ни слова. Потом только догадалась: да они же говорят между собой по-саксонски!

И тут же, словно услышав Танькины мысли, Санни перешла на камбрийский.

—Танни, бежим скорее! Туда! Пока они не хватились!

И, подхватив сиду под руки, Санни и принц побежали. Не к стене — к стоявшему чуть в стороне от нее маленькому сарайчику, состоявшему, казалось, из одной соломенной крыши. Не успела Танька толком сообразить, что происходит, как оказалась в полумраке землянки.

—Мин бре́го, сэт ско́лдэ бе́о хэр! — быстро проговорила Санни, указывая принцу на середину засыпанного соломой пола. Перехватила вопросительный взгляд Таньки, пояснила по-камбрийски: — Тут был тайный ход наружу — на случай осады. Если остался — уйдете им... Мой принц, помогите мне: я одна не подниму!

И, наклонившись, решительно ухватилась за край дощатого щита, просвечивающего сквозь тонкий слой соломы.

Щит поднимали втроем: Танька тоже помогала изо всех сил, несмотря на кружащуюся голову. Под щитом обнаружился темный лаз с почерневшей от времени крутой деревянной лестницей. Из него сразу же повеяло запахом прелых листьев и потянуло холодом.

—Ну! Ребята, скорее! Смелее, мой принц! Танни!.. — Санни запнулась, шепнула со вдруг усилившимся саксонским акцентом: — Кланяйся там Падди, передай ему от меня спасибо за счастливое время!

И, заметив, что друзья стоят и растерянно смотрят на нее, воскликнула, не давая им опомниться: — Ну же! Спускайтесь быстрее, не спите!

Но принц, всё так же недоуменно глядя на Санни, не двинулся с места.

—А вы, прекрасная леди?

—А я... — Санни снова запнулась, вымученно улыбнулась. — А я остаюсь. Ребята, вы очень славные, мне с вами было очень хорошо, но так надо... Будьте счастливы!

И повернулась к двери.

Опешивший принц растерянно смотрел ей вслед и молчал. А Таньку вдруг захлестнула яростная горячая волна недоумения, досады и гнева. Что же получается: они с Орли зря проделали весь этот путь? Да и не может Санни так просто взять и отречься от Падди — нет, здесь что-то не то! Потом вдруг подумалось: а ведь не отправься они в Мерсию, наверняка остались бы живы и кер-мирддинский вышибала Марх, и калхвинедец из Уэстбери! — и сида, не заботясь, как это должно было выглядеть со стороны, громко выкрикнула:

—Да не слушайте ее, принц Кэррадок! Разве вы не видите: она не в себе! — и, вцепившись Санни в руку, поволокла ее обратно вглубь землянки, прочь от двери. — Да помогите же! Вы же хотите ее спасти, правда?

Танькины слова подействовали: с принца словно спало оцепенение. Покраснев то ли от натуги, то ли от стыда, он быстро подхватил Санни под руку с другой стороны. Вдвоем они подтащили ее, рыдающую, обмякшую и уже не сопротивляющуюся, к лестнице. Танька, решительно отправившаяся в тайный ход первой, так и не отпустила руки подруги, и та покорно, тихо всхлипывая, последовала за ней. Замыкал маленькую процессию принц Кердик, смущенный, прятавший глаза, но крепко державший Санни за другую руку.

Под ногами чавкала жирная грязь, поблескивала вода. Вскоре, впрочем, ход повернул, и стало так темно, что даже сидовы глаза перестали видеть. С десяток шагов Танька прошла вслепую, потом наступила на невидимый во мраке камень, едва не упала и лишь чудом не подвернула ногу. Вскрикнула — и тут же уловила эхо, отразившееся от совсем близкой преграды. Сердце ёкнуло: впереди тупик! Ловушка? Но рука уперлась в доски — и тут же скрипнули несмазанные петли. Дверь открылась неожиданно легко, откинулась настежь. И по несчастным Танькиным глазам вновь ударил яркий дневной свет.

* * *

Они сидели среди густых ивовых кустов на берегу ручья. Принц расположился чуть в стороне, а Этайн приводила в чувство Санни. Устроив голову подруги у себя на коленях, сида перебирала ей волосы, гладила макушку, стараясь не дотрагиваться до ссадин и порезов, покрывавших ее обритую половину. Гладила — и тихонько нашептывала, успокаивая, как ребенка:

—Подожди немножко: слева волосы у тебя скоро подрастут — я зелье такое знаю, чтобы им чуточку помочь, — а справа мы их подстрижем, подравняем — и будешь ты опять красивая-красивая! Падди увидит, обрадуется... И ничего страшного в коротких волосах для девушки нет! Знаешь, ведь и мама у меня тоже любит коротко стричься.

«Цензор» о себе не напоминал: Танька ведь ни в чем не лгала — лишь умалчивала, что волосам все равно придется отрастать несколько недель. Впрочем, Санни и сама, должно быть, всё понимала — но не перечила, лишь смотрела на подругу сразу и растерянно, и виновато, и с глубоко затаенной надеждой. И как будто бы собиралась сказать ей что-то важное, но никак не могла решиться.

—Ты не молчи, говори, Санни... Легче же станет, — пожалуй, Танька и сама никогда не смогла бы объяснить, где она находила нужные слова. Может быть, когда-то слышала похожие от нянюшки Нарин? Но нет, вряд ли...

Санни жалобно посмотрела на Таньку, вздохнула.

—Танни, понимаешь... Разве ж я по волосам своим плачу? У меня ведь там мать осталась — а я сбежала. Отец теперь на ней сполна отыграется... А я уже туда не вернусь: духу не хватит. Да и Падди стоит перед глазами... Значит, спину ему всю разбили?.. О норны, его-то вы так за что?.. — и вдруг, безо всякого перехода, спокойно, рассудительно продолжила, приподнимаясь: — Уходить отсюда надо. Если там хватятся... Я сама не понимаю, как нас еще во дворе не поймали — там же вечно кто-нибудь бродит.

Танька задумалась, потом хлопнула себя по лбу. Воскликнула:

—Так ведь снаружи какое-то сборище было — люди шумели, веселились, кричали. Наверное, все туда и ушли! — и, запнувшись, задумчиво добавила: — И знаешь, Санни... Я ведь на рассвете слышала в той стороне голос Орли, — только сама себе не поверила... А сейчас там тихо почему-то, странно!

—Орли? — Санни удивленно глянула на Таньку. — Ей-то что здесь делать? Разве она не в Кер-Сиди? — а потом задумчиво посмотрела на просвечивавшую сквозь ивовые ветви далекую желтовато-бурую стену. И вдруг вскрикнула: — Ой! Танни, смотри-ка! Что это там?

Следуя взгляду подруги, Танька повернула голову, всмотрелась вдаль. И испугано ахнула. Потому что там, наверху стены, стояли двое: желтоволосый мужчина в разноцветной одежде, застывший неподвижно с чем-то блестящим на голове, и напротив него метрах в двадцати — Орли в незнакомом красном платье с цветастыми рукавами, раскручивавшая пращу над головой.

<...>

* * *

Долго разыскивать себе помощника Уэмбе не пришлось. Возле ворот ему попался на глаза толстяк Осмунд, управляющий поместьем. Тот, как обычно, был при деле: за что-то отчитывал понуро стоявшего перед ним Барри, молодого кэрла из калхвинедских бриттов. Встреча оказалась очень кстати: Уэмба сразу и передал Осмунду приказ вывозить леди Леофлед, и забрал Барри себе в подручные. Барри, узнав о том, что ему придется сторожить пленников, еще больше помрачнел, однако покорно кивнул и поплелся следом в шерифский дом.

Длинный зал встретил Уэмбу полумраком. Горели лишь несколько масляных ламп. В их тусклом, неверном свете дружинники собирались в поход: возились с поддоспешниками и кольчугами, звенели оружием, громко переговаривались друг с другом. Сначала Уэмба только по голосам и узнавал своих знакомых. А того, кто был нужен, он смог отыскать, лишь когда глаза худо-бедно привыкли к слабому освещению. Высоченный звероподобный верзила стоял с самым удрученным видом в глубине зала возле чадящей лампы и сосредоточенно рассматривал правую руку. Казалось, ничто больше его не занимало.

— Фиск! — позвал Уэмба.

Верзила не откликнулся, даже не повернул головы. Оторвался он от своего странного занятия, лишь когда почувствовал руку Уэмбы на своем плече. Пробурчал, как всегда, неприветливо:

— Что тебе, старый?

Уэмба сразу же перешел к делу:

— Ключ от кладовки с пленными при тебе?

Фиск хмуро кивнул, левой рукой потянулся к поясу.

Чтобы Фиск был левшой, Уэмба прежде никогда не замечал. Виду, однако, не подал: зачем лезть не в свое дело? Продолжил как ни в чем не бывало:

— Давай сюда. Шериф приказал.

Фиск с трудом отцепил от пояса ключ, затем неловко, едва не выронив, подал его Уэмбе — по-прежнему левой рукой.

Тут уж Уэмба не утерпел. Полюбопытствовал:

— А с рукой у тебя что?

— Чешется, зараза, — мрачно прогудел Фиск в ответ, показывая покрытую волдырями ладонь. — Вот как до девки этой синемордой дотронулся, так и маюсь — с самого утра. Не иначе, заколдовала!

Уэмба хмыкнул. Можно подумать, с Фиском такое впервые случилось! Давно все в дружине уже приметили: сто́ило только тому повозиться с травой или сеном, как у него тотчас же начиналась чесотка. Так что колдовство это, похоже, было давним, к дочке Хранительницы отношения не имевшим.

Однако же переубеждать Фиска Уэмба не стал: спорить с ним всегда выходило себе дороже. Наоборот, подыграл ему — сочувственно посоветовал:

— Сходил бы ты в миссию к монахам — может, те заклятье и снимут!

— А и то правда, — неожиданно легко согласился Фиск. — Дело сказал, старый! — и, по-прежнему угрюмо рассматривая ладонь, побрел к выходу.

Проводив Фиска взглядом до двери, Уэмба облегченно выдохнул. Потом краем глаза глянул на Барри: тот злорадно ухмылялся. Уэмба не утерпел, весело подмигнул бритту. Вечно злобного и туповатого, не понимающего шуток Фиска недолюбливали многие.

В ответ Барри спрятал ухмылку и сразу помрачнел, насупился. Да и у самого Уэмбы веселое настроение быстро улетучилось. По правде говоря, старый воин понимал Барри. Быть тюремщиком — невелика честь ни для гезита, ни для кэрла. Однако приказ шерифа полагалось выполнять. Так требовала данная Уэмбой много лет назад клятва верности, и он не собирался от нее отступать.

Первым делом следовало проведать пленников, убедиться, что у них всё в порядке. Поманив за собой Барри, Уэмба направился к кладовке. Остановился перед дверью. И вдруг насторожился: из щели дул прохладный ветерок. Это было странно, неправильно.

Встревоженный, Уэмба приложил к двери ухо. И ничего не услышал. За дверью стояла тишина. Полная тишина. Подозрительная тишина.

Уэмба громко звякнул ключом о засов. Для верности стукнул еще кулаком в дверь. Вновь прислушался. Выждал некоторое время. И опять ничего не услышал.

Уже всё понимая, но еще не веря себе, Уэмба приоткрыл дверь. Заглянул внутрь — в глаза ударил яркий дневной свет. От неожиданности Уэмба отпрянул в сторону. Однако быстро опомнился. Быстро распахнул дверь настежь. Увидел огромную дыру в стене, присвистнул. Хмыкнул:

— Кажется, старине Фиску не поздоровится!

Переглянулся с Барри. И вдруг оба весело захохотали.