Разговор с дедом (иллюзиции)

Ларан бухал. Сидел в кабинете, который называл каютой, пускал в стену чаек из бумаги и потягивал сладкое персиковое вино, закусывая его шоколадной плиткой. Чайки, сложенные особым образом, всегда возвращались обратно. И можно было бы сказать, конечно, что хранитель Морского щита пьёт, но… нельзя было так сказать. Потому что он – бухал.

Когда-то Эйд сказал: «Ты, Лар, когда-нибудь превратишься в жалкого пьянчужку с трясущимися руками», а Ларан в ответ расхохотался и поднял кубок за это пожелание.

Однажды он так пропил свою великую неземную любовь. Пока герцог шатался по кабакам, заливая вином обиду на друга, на его возлюбленную устроили покушение, а затем она пришла в берлогу к врагу. Ларан был уверен, что потерял её именно в ту ночь.

Ну и Юдард с ней.

Девчонке повезло, что она выбрала со всех сторон положительного Эйдэрда. Ларану повезло, что рядом нет никого, кто скорбно поднимает бровки, поджимает губки и всем своим печальным видом учит его жить правильно.

Он никогда не жил правильно, не стоит и начинать.

Морские герцоги никогда не жили долго и счастливо. До скольки там его дедуля протянул? До шестидесяти? Или захватил восьмой десяток? Самый продуманный из них. Спесивый, надменный и тоже, до ужаса, до сомнений в чистоте крови – положительный. Суровый мужик с горбатым носом и ощетиненными седыми иглами бровями.

– Ларан, – процедил рядом знакомый холодный голос. – Ты последний в нашем роду. Ты должен сделать так, чтобы наш род не пресёкся.

– Пускай пресекается, – фыркнул хранитель. – Иди к юдарду, дед. А лучше сразу к Морскому змею.

– Ты виноват в том, что твой отец погиб, не родив другого наследника.

– Мне было девять, – возразил Ларан, расхохотавшись. – Дед, ты сейчас серьёзно? Иди, строй моего отца. Там, у себя в бездне. Ему было тридцать, и ты его плохо воспитал, раз он не дал приплод.

– Ты знаешь, что твоя мать ждала ребёнка…

– Ой, отвали. Заладил. Твое здоровье!

Ларан со звучным чпоком откупорил очередную зелёную бутылку, отсалютовал деду и, запрокинув голову, стал глотать вино, вкуса которого уже не чувствовал.

– Ларан!

Мать? Ювина? Чей нежный вскрик?

Он не стал разбираться, упал и перекатился, вмиг вынимая нож. Ларан не верил кинжалам, стилетам и прочей благородной заточке. Нож, только нож. И хлеб порезать, и в брюхо пырнуть. Бутылку поставил рядом.

Четыре Рандвальда протянули к нему четыре сабли.

– Ла-ан… хрни…щита…

В ушах гудело, било рындой. Ларан сообразил, что молокосос вызывает его сейчас на бой, и заржал. Сел, прислонившись к стене, попытался сфокусировать взгляд. Четыре недосвояка худо-бедно сошлись в одного.