К флэшмобу "Конкурс скальдов"

Елена Станиславова предложила новый флэшмоб -- "В ваших произведениях есть конкурсы или иные соревновния, где определяют победителя?" -- и назвала его "Конкурс скальдов".

Ну, скандинавских скальдов у меня нигде нет, а вот кельтские барды попадаются. И есть серия эпизодов-флэшбеков об участии непризнанного барда -- странствующего актера-карлика из Думнонии Эрка -- в состязании-эйстетводе в Кередигионе -- одном из королевств средневекового Уэльса.

Делюсь.

— Времена были тогда не чета нынешним, — вещал между тем Эрк, степенно расхаживая возле самого костра. — Старый Пиран Робина выгнал или он сам ушел — сейчас уже и не поймешь: одного на свете нет, а другой отмалчивается. А тогда Робин с нами по одним дорогам странствовал, из одного котла ел. Актером, надо сказать, он был на все руки: в комедиях кого только ни представлял — хоть короля, хоть пастуха, хоть ученого монаха — да еще и на пибгорне играл. Честно говоря, без Робина у нас бы и половины тогдашней выручки не было...
Эрк оборвал рассказ, всплеснул пухлыми руками. И заговорил совсем иначе: торопливо и как-то виновато:
— Ох, не о том я речь веду! Историю ту я ведь сам заварил, не Робин. Молодой я был, глупый совсем. Пару комедий написал — ну, и возомнил себя поэтом не меньшим, чем сам Анейрин. Сейчас-то комедии те вспомнишь — аж совестно становится. А тогда... — он вздохнул, перевел дух. — Вот как дело было. Приехали мы как-то раз в Кередигион. Остановились возле Аберистуита — думали показать там пару мимов на римский лад. Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Только нашли подходящее место, только лошадей выпрягли — откуда ни возьмись, является Гервон ап Дилан из Порт-Эсгевина! Идет, как и положено барду — с крутом за спиной. А надо сказать, гвентские Вилис-Нейрины того самого Анейрина в своем клане числили, даром что он был северянином из Гододина. И, должно быть, числили все-таки не зря: славных бардов среди них всегда было немало, а уж и старик Гервон, и сын его Овит — точно не из последних.
Услышав знакомое имя, Танька встрепенулась. Овит ап Гервон, бард из Кер-Леона, — тот самый, подаривший ей свою арфу! Тут же из головы ее вылетели все размышления о правде, о лжи и о поддельной памяти, а перед глазами как наяву предстали пиршественная зала «Золотого Козерога», Плегга за стойкой, Морлео, размахивающий кулаками... Как же тесен все-таки мир!
— Увидел я его — глазам своим не поверил, — рассказывал тем временем Эрк. — От Порт-Эсгевина-то до Аберистуита пешком идти дней пять, не меньше — и то если всё удачно сложится. Сначала подумал я даже, что обознался. Однако бард сам подошел к нашему Пирану, заговорил. Как я гвентский выговор услышал — сразу все сомнения отпали. Вскоре всё и разъяснилось. Оказалось, Артлуис ап Артводу, тогдашний король Кередигиона, объявил состязание поэтов и музыкантов. Позвал всех — и бардов, и игроков на круте, и арфистов. А победителю посулил ни много ни мало стул из чистого серебра. Ну, почтенный Гервон и не утерпел, пустился в путь. Правда, как он обратно собирался с этим стулом возвращаться, я до сих пор ума не приложу: по лесам в те времена разбойники рыскали вовсю — и свои, камбрийские, и пришлые. Понятно, что ни бритты, ни ирландцы барда бы тронуть не посмели, да только вот саксу на это звание наплевать!
Эрк сделал паузу, обвел слушательниц взглядом, усмехнулся.
— Я-то и сам почтенного Гервона ничем был не лучше. Как про тот серебряный стул услышал — покой потерял. Дай-ка, думаю, тоже испытаю судьбу. Только гвентец за городскими воротами скрылся — я к Пирану и подкатился. Дозволь, говорю, подменышу Эрку тоже поучаствовать в состязании. Тот в ответ лишь плечами пожал: мол, хочешь — участвуй, да и отвернулся. Это уж я потом понял, отчего он такой хмурый был: все наши надежды прахом пошли! Кому будет дело до наших представлений, когда весь город только о королевском состязании и говорит! Не только магистр Пиран, все это смекнули, один я балбесом оказался.
Произнеся это, Эрк скорбно покачал головой, развел руками, многозначительно хмыкнул. Возле Танькиного уха вдруг раздалось тихое сдавленное фырканье: похоже, Орли едва сдерживала смех.
— А тогда собрался я на это состязание в самом лучшем расположении духа, — продолжил рассказ Эрк. — Побрился, оделся в самое лучшее, голову причесал — и отправился ко дворцу. Иду по городу, люди меня рассматривают — ну, да мне не привыкать. Улыбаюсь им в ответ — будто на представлении. А сам думаю: вот когда коротышка-подменыш серебряный стул из дворца понесет — еще не так удивятся! — Эрк перевел дух, улыбнулся. — Сначала я и правда храбрился. Однако как ко дворцу подошел к королевскому — оробел маленько. Думаю, сейчас меня и на порог не пустят. Но обошлось — правда, посмеялись стражники от души.
Эрк прервал рассказ, скорчил страдальческую гримасу, вздохнул. Продолжил вполголоса, будто не хотел признаваться, да пришлось:
— Ну, а в тронном зале у меня и вовсе душа в пятки ушла. Королей-то я тогда прежде еще и не видывал — а тут и сам Артлуис, и королева, и сын их, принц Клидог. А неподалеку от короля — целая толпа: кто с крутом, кто с арфой, все высоченные, бородаты́е — сразу видно, настоящие барды. И вот смотрю я на них снизу вверх, а в голову только одно и лезет: ну какой я им соперник! Росту с локоть, на губах молоко не обсохло — а чтобы настоящим бардом считаться, надо девять лет учиться. Однако и отступать неохота. Ко всему еще я в толпе опять Гервона углядел — тот, конечно, раньше меня во дворец явился. Ну, и он меня тоже заметил — вижу, ухмыляется. А Гервон, надо сказать, у нас на представлениях бывал и в Кер-Леоне, и в Босвене, и в Кер-Тамаре, так что мои песенки слыхивал не раз. Ну, думаю, плохо дело: раз гвентец так на меня смотрит, значит, ни во что он мои стихи не ставит. И такая досада меня разобрала! Но и раззадорился я тоже. Стою — а в голову сами собой слова к новой песне приходят, хоть король еще заданий даже и не объявил. И так складно у меня получается, что сам себе удивляюсь. Опомниться не успел — а уж половина песни сочинилась: хоть сейчас пой!
Эрк помолчал, хитро посмотрел на слушательниц. Потом неторопливо продолжил:
— А вскоре и фанфары заиграли. Барды — те разом все замолчали, к королю повернулись, ну, и я тоже. Смотрю, Артлуис с трона поднимается, нас всех оглядывает. Одному улыбнется благосклонно, на другого посмотрит хмуро, на третьего так зыркнет, что тот побледнеет. А как до меня добрался — поморщился, да и отвернулся.
Голос рассказчика вновь смолк. В наступившей тишине, нарушавшейся лишь шелестящей трелью кузнечика да далеким криком ночной птицы, вдруг испуганно охнула Орли.
— Ну, и зря ты всполошилась, девчушка, — Эрк лукаво глянул на ирландку, хмыкнул. — Ничего дурного мне кередигионский король тогда не сделал. Ну, не показался я ему — так не казнить же из-за этого! А Артлуис подождал маленько, с королевой о чем-то перемолвился — да и объявил наконец все три задания. И оказались они про одно и то же — про правду и неправду.
Последние слова Эрк выговорил с каким-то особенным нажимом, так что Танька даже встревожилась: а вдруг он тоже о чем-то догадывается, вдруг заговорит сейчас про ненастоящую память, про большой обман?! Встревожилась — и по-настоящему испугалась: у нее перехватило дыхание, а сердце на мгновение замерло и тут же бурно заколотилось.
Но тревога оказалась напрасной: нет, Эрк имел в виду совсем другое.
— Вот тут я, по правде сказать, задумался крепко, — продолжил он, загадочно улыбнувшись. — Это ведь сказать легко — «сочини про ложь», а если ты в ней ничего не смыслишь? Я-то ведь никогда в жизни не врал, как славному народу и полагается!

<...>

— Ну что, девчушки, передохнули? Дальше-то про наши посиделки у короля Артлуиса рассказывать?
Гвен одобрительно кивнула, поудобнее устроилась на пледе, прикрыла глаза. По всему чувствовалось, что она слышала этот рассказ бесчисленное множество раз, давно выучила его наизусть — и все равно была готова слушать снова и снова. Танька тоже на мгновение наклонила голову — совсем чуть-чуть. Эрк тут же весело отозвался:
— Ну, раз так — тогда слушайте и не жалуйтесь!
Отступив к костру, Эрк немного постоял с задумчивым видом, прошелся в одну сторону, затем в другую — и наконец остановился точно напротив сиды.
— Так во́т, девчушки, — заговорил он опять важно и неторопливо, — стал объявлять нам Артлуис задания на выбор. Сначала назвал только одно: сочинить оду — да не какому-нибудь там великому королю, а само́й правде. Вижу, засуетились барды — точь-в-точь как муравьи в разворошенном муравейнике! Кто друг с другом перешептывается, кто молча струны перебирает. Гвентец — тот в сторонку отошел и себе под нос что-то бормочет — сочиняет, значит. Ну, а я что? А я свои старые стишки вспоминаю. У старого Пирана ведь как было заведено: одинаково одну и ту же комедию мы никогда не играли. Хоть Плавта ставим, хоть Теренция, хоть кого-нибудь из наших — а всякий раз непременно что-нибудь да переиначим или новое добавим. Публика ведь что любит? А любит она, когда в славных героях узнаёт себя, а в дурных — своих недругов. Вот мы и старались. Так же, Гвеног?
Гвен, не открывая глаз, задумчиво кивнула.
— Скопилось у меня к тому времени таких стишков-добавок преизрядно, — продолжил Эрк. — Были среди них и хвалебные — только вот не настоящие, а так, шуточные: о добром эле да о девичьей красоте.
— Так, значит, и ода мясу — тоже?.. — разочарованно вздохнула Танька.
В ответ Эрк загадочно хмыкнул, потом все-таки помотал головой. Но пояснять ничего не стал, просто продолжил рассказ:
— Вижу, не склеить мне из этих кусочков ничего. Ладно, жду дальше. Думаю: у меня же половина песни в запасе есть — только что сочиненная. Она, конечно, тоже не о том — так ведь у Артлуиса еще два задания осталось!
Эрк замолчал, сосредоточенно почесал макушку. А потом, гордо вздернув подбородок, провозгласил: — И ведь угадал я: во втором задании король как раз песню и пожелал. И если оду он велел посвятить правде, то песню сочинить — наоборот, о лжи. Только вот... — Эрк печально развел короткими, похожими на детские ручками: — Не помогло мне это совсем. Мало песню сложить — надо ее еще и исполнить. А с исполнением-то как раз заковыка и вышла. На представлениях ведь как было: моим песням непременно кто-нибудь на пибгорне подыгрывал — то Франсис, то Робин, то, — Эрк краем глаза хитро посмотрел на дремлющую Гвен, — сам почтенный Мадрон ап Маррек. А тут-то я один! Ну, а какой из меня музыкант? На пибгорне я с горем пополам сыграть могу, да только петь с рогом у рта не получится никак — тут уж либо одно, либо другое. А ни на круте, ни на арфе я играть так и не выучился: их под мой рост-то и не подберешь!
Тут Эрк весело улыбнулся — а Орли печально вздохнула.
Вздох этот, похоже, рассказчик расслышал. Запнулся на миг, однако не сбился. Тут же ирландке подмигнул — да и продолжил как ни в чем не бывало:
— Ну, подумал я немного — да и решил: обойдусь и без крута, и без арфы! И вот набрался я смелости, да короля и спрашиваю: а можно, я просто так спою? Тут на меня все зашикали — и барды, и рыцари, и епископ — тот тоже на состязание явился. А принц Клидог так на меня глянул, что я чуть дар речи не потерял.
— Ох!.. — вырвалось у Орли.
Эрк помолчал, явно наслаждаясь произведенным впечатлением. И, усмехнувшись, продолжил:
— Ну, я-то все-таки говорить не разучился, а вот гвентец... Смотрю, стоит почтенный Гервон весь бледный, губами шевелит — а изо рта у него одно лишь шипение, как у змеи. Я даже...
Орли опять не утерпела, перебила рассказчика:
— А король, король-то что?
— Тс-с-с! — не выдержала до сих пор молчавшая Санни. — Рассказывать же мешаешь! — и вдруг, запнувшись, смущенно шепнула: — Ой, прости, пожалуйста.
А Эрк лишь довольно ухмыльнулся:
— Артлуис-то? Ну, старый кередигионский король не чета своему сынку был — без нужды не гневался! В первый раз он поморщился, во второй — расхохотался. А как отсмеялся — сразу и назвал третье задание!
И он вновь оборвал рассказ.
На этот раз Эрк молчал долго, с загадочным видом поглядывая то на Таньку, то на ее подружек.
— А я-то надеялся, что вы меня расспрашивать приметесь, эх... — с деланным разочарованием произнес он, остановив взгляд, конечно же, на Орли. — Ну да ладно, я и без спросу рассказать могу. Вот знаешь ли ты, ирландка, что такое настоящий камбрийский пенильон?
И Эрк так хитро глянул на Орли, что та пристыженно опустила глаза. А затем окликнул жену:
— Эй, Гвеног, проснись! Ну что, тряхнем стариной?
Гвен вздрогнула, открыла глаза, недоуменно посмотрела на Эрка.
— Арфу неси — пора! — подмигнул тот.

<...>

Гвен, устроившись на пеньке и прижав арфу к правому плечу, подкручивала на ней колки. Странное дело: голос настраиваемой арфы, поначалу беспомощный, как у неопытного певца, потом всё более уверенный, быстро прогнал прочь досаду. Улетучилась обида, сами собой взметнулись вверх опустившиеся было уши. Конечно же, она непременно всё объяснит Гвен, прекратит это недоразумение!
А потом Гвен заиграла. Нехитрая и вроде бы знакомая-презнакомая мелодия зазвучала под звездным небом, разнеслась по окрестностям. И тут же всё вокруг преобразилось, стало таинственным, чудесным, заколдованным — и равнина, и деревья, и люди. Едва различимый вдали пологий холм превратился вдруг в спящего дракона, огромного, величественного и почему-то совсем не страшного. Старый дуб обернулся могучим энтом, покинувшим свой заповедный лес, вышедшим к людям на свет костра и пристроившимся послушать неведомые ему камбрийские песни. А маленький, в половину обыкновенного человеческого роста, господин Эрк, обутый в огромные желтые башмаки... Да уж не спрятаны ли в этих башмаках покрытые курчавой шерстью ступни полурослика?! Вот наденет он сейчас себе на палец волшебное колечко да и исчезнет, растворится в воздухе!
Казалось, колдовство арфы подействовало на всех. Притихла, прижавшись к Таньке, всегда такая неугомонная Орли. Санни вдруг осторожно поднялась на ноги и, вытянув шею, неподвижно застыла. Эрк тоже замер, и лишь губы его едва заметно шевелились в беззвучном, неслышном даже для сидовского слуха шепоте. И только Гвен, казалось, не изменилась: все так же прижимала она арфу к плечу и, самозабвенно зажмурясь, перебирала тонкими пальцами струны.
Неожиданно руки Гвен замерли. Голос арфы на мгновение стих. Ослепительно улыбнувшись, Гвен тряхнула головой, так что из-за уха ее выскользнула и свесилась на щеку длинная прядь пышных черных волос, и вновь заиграла — чуть тише, чуть быстрее и вообще как-то неуловимо иначе. Аккорд, другой, третий — и тут вдруг мелодию подхватил Эрк, запел громким и неожиданно звучным голосом, растягивая слова:

Как-то раз на ферме Брака
Репка выросла, а в ней
Вдруг нашлась его собака
Через много-много дней.

Эрк закончил куплет, замер. Перебивая звук арфы, вдруг хихикнула и тут же испуганно ойкнула Орли. Танька обернулась к подруге и невольно улыбнулась: та нетерпеливо ерзала на пледе и самозабвенно смотрела на певца во все глаза, приоткрыв рот от восторга. Зато Санни так и стояла неподвижно, как статуя, и только раскрасневшиеся щеки выдавали ее волнение. А волшебство музыки, несмотря на забавное содержание песни, и не думало исчезать: всё так же таинственно взирал на сиду сквозь приоткрытые морщинистые веки старый энт-дуб, так же роились над костром чудесными светлячками искры, так же загадочно мерцали звезды на отсвечивавшем серебром ночном небе.
Между тем арфа Гвен, издав несколько звучных аккордов, вновь заиграла тише. И опять раздался голос Эрка, с самым серьезным и невозмутимым видом выпевавшего еще одну веселую нелепость:

Раз воткнул проказник Йори
В рыбку ветку по весне –
Через год поймал он в море
Семгу с деревцем в спине!

Гвен перебирала струны и довольно улыбалась. А девушки — те от души веселились. Орли больше не сдерживалась, хохотала взахлеб. Санни тоже смеялась — сначала тихонько, совсем робко, потом всё громче и громче. Да и сама Танька прыснула в кулак, до того явственно предстала в ее воображении громадная рыбина, украшенная не просто деревцем — могучим раскидистым вязом. А Эрк закончил куплет и, пропустив пару аккордов арфы, запел следующий:

От ворон спасая ниву,
Клеем смазал иву Рис –
Вместе с ивою ретиво
Птички в небо унеслись!

Куплет этот неожиданно оказался последним — и вовсе не по воле певца. Не успел Эрк перевести дух, как позади него откуда ни возьмись объявилась закутанная в рваный темный плед фигура.
— Эй, Свамм! — раздался недовольный голос Робина. — Нашел время песни распевать!
Жалобно тренькнув, замолкла арфа. Разом стих веселый девичий смех. А Робин возмущенно продолжил:
— Вы что тут, с ума посходили? Я и так шерифовых кэрлов еле отсюда увел!

<...>

Гвен загадочно улыбнулась. А затем, выйдя на середину фургона, гордо провозгласила:
— Так, как вам сегодня пел Эрк, до тех посиделок у Артлуиса не певал никто! Вообще никто! Ну-ка скажите, девочки: о чем обыкновенно прежде пели барды?
Обращалась Гвен явно не к Таньке: смотрела то на Орли, то на Санни. Сиде стало даже обидно: ну неужели она хуже подруг! Однако сумела сдержаться — вовремя сообразила: да Гвен же, похоже, задумала что-то для их примирения!
— Ну, о королях. Еще — о славных воинах, об их подвигах, — пробурчала Орли. Потом добавила еще, подумав: — И о старых богах.
— Вот именно! — снова улыбнулась Гвен. — О королях, о воинах, о старых богах. А Эрк додумался до совсем другого! Велел ему король Артлуис спеть про ложь и правду — он и спел. Только спел иначе, не так, как все остальные. Придумал такое, в чем правды нет ни капли, но и лжи тоже нет!
— Как это?.. — вырвалось у Таньки.
— А вот как! — теперь Гвен улыбнулась широко-широко. — Разве собака может прятаться внутри репы, разве деревья растут на рыбах, разве стая ворон может унести дерево? Какая же это правда?
— Ну да, — согласилась Орли. — выходит, солгал почтенный Эрк. — и вдруг изумленно запнулась: — Ой, так он же подменыш, он же не мог солгать!
Гвен вдруг смутилась, глянула на Таньку. Та прикрыла глаза — на совсем короткий миг, но Гвен заметила и вновь приободрилась.
— Что ж, может быть, он сказал и неправду, — продолжила она рассказ. — Однако послушайте-ка историю, которую рассказал нам однажды магистр Пиран! Так вот, в давние-давние времена жил в Греции великий лицедей Феспис. И явился как-то раз к нему на представление знаменитый сенатор Солон. Посмотрел Солон то представление от начала до конца — а потом подошел к Феспису и давай его попрекать: мол, что же ты, лицедей, так бесстыдно лжешь людям, показываешь им, чего на самом деле никогда не бывало! И, как говорил нам магистр Пиран, растерялся почтенный Феспис, только и смог ответить, что представление — это всего лишь шутка. А Солон будто бы стукнул тогда по земле посохом, да и заявил, — тут Гвен вдруг грозно подняла руку и провозгласила: — «Сегодня шутят лицедеи, а завтра так же примутся шутить друг с другом короли — и беда явится в Грецию!»1
И Гвен замерла с торжественным видом, словно и правда произнесла сейчас пророчество.
Орли смотрела на нее испуганно, Санни — удивленно.
А Гвен вдруг опустила руку, хитро посмотрела сначала на одну девушку, потом на другую и продолжила:
— А ведь слукавил тогда Солон! Слукавил и голову Феспису задурил. Ну какая же это ложь? Ложь — это когда хотят, чтобы кто-то в сказанное поверил! А ведь такого ни Феспис у себя в Греции не хотел, ни Эрк у Артлуиса на состязании. Развлечь — да, хотели. Разбудить добрые чувства — хотели. Чему-то научить — наверное, тоже хотели. А вот обмануть — не хотели! И не обманули. Разве вы поверили хоть одному слову в этих песенках?
Орли помотала головой. Мотнула головой и Санни. И вдруг девушки переглянулись и обе улыбнулись.
— Ну вот, — удовлетворенно произнесла Гвен. — Кто бы и сомневался! — и, переведя дух, продолжила: — Вообще-то Эрк тогда другие стихи пел — он же каждый раз, когда эту историю рассказывает, поет что-нибудь новое! Но все равно это было похоже на сегодняшнее: тоже небылички вот такие. Эрк ведь очень много их знает — собирал и в Кередигионе, и в Гвинеде, и в Гвенте — ну и в Керниу тоже, конечно. А как допел он, король сразу и спросил: ну, и где у тебя было про ложь да про правду? А Эрк королю и ответил: мол, о том он как раз и пел, что не всякая неправда — ложь.
— А потом что было? — вдруг тихо, осторожно спросила Орли и вновь посмотрела на Санни. Та робко кивнула.
— А потом? — задумчиво повторила Гвен. — А потом барды долго спорили. Все-таки не слыхивали они такого прежде. Кое-кто счел, что Эрк нарушил старинный обычай, оскорбил память самого Талиесина. Да только напраслина это была! А король рассудил справедливо: стул тот присудил все-таки Эрку — правда, один на двоих.
— На двоих-то почему? — не выдержала Орли. Санни снова кивнула.
— А как же иначе? — улыбнулась Гвен. — Пел-то, конечно, Эрк, но ведь под арфу же. А подыгрывал ему знаете кто? А гвентец тот, Гервон ап Дилан, и подыгрывал! Голос-то у него как тогда пропал, так потом еще два дня не возвращался. И вот вручили им этот стул — а это даже и не стул оказался, а так: стульчик крохотный, ребенку годовалому и то мал...
— Выходит, и король тоже... — задумчиво пробормотала Орли по-гаэльски. — Посулил победителю стул, а сам и не солгал, и правды не сказал?
— Вот именно! — откликнулась Гвен. — Может, оттого-то он Эрку с гвентцем победу и присудил. А Эрк тогда и решил отправиться к могиле Талиесина — попросить прощения, если все-таки обидел его ненароком.
— А со стулом с тем что стало? — вдруг спросила немного оживившаяся Орли.
— Со стулом-то? — Гвен махнула рукой. — Так разве у лицедея богатство надолго задержится? С Гервоном они награду поделили честно, да только опомниться Эрк не успел, как уж все серебро у него и утекло. Сначала он моему отцу помог старый долг выплатить, потом мы все вместе собирали приданое нашей Дероуэн: к ней как раз один бедный фермер присватался, а она возьми и согласись... А бард свою долю в Гвент унес — и вроде бы даже добрался благополучно. Да только не помню я, чтобы среди гвентских Вилис-Нейринов богачи завелись — видать, то ли спустил он всё серебро на пустяки, то ли тоже с долгами им рассчитался. А может, просто как память половину стула хранит — со старого Гервона такое станется, да ведь и честь велика!

Ну вот...