«Друзья становятся врагами»

То, что этот пост идет не в рубрике «Флешмобы и праздники» – хотя является, безусловно, частью флэшмоба на АТ от BangBang «Друзья становятся врагами» – это неспроста. Ну просто он не просто (ага, именно так!) цитата из произведения на заданную тему, а, как мне кажется, нечто большее. По крайней мере, более значимое для меня, чем очередная возможность показать кусочек своего текста и замереть в ожидании фидбека.

Какие бы ни были времена, даже такие, как нынешние, жизнь берет свое. И даже в самые мрачные эпохи находится место и для любви, и для дружбы, и для «треугольников», и для ревности, перерастающей в лютую ненависть. А если к этому личному примешивается еще и общее горе – с кровью, со смертями, с ПТСР... Получилось так, что я написал об этом еще в 2021-м.

Персонажи, о которых сейчас пойдет речь, придуманы не мною, а Владимиром Коваленко – в его цикле о Камбрии и сиде Немайн. Позаимствовав его мир, чтобы населить своими персонажами и заставить их прожить в нем свои жизни, я все-таки попутно хотел и завершить некоторые оборванные, как мне казалось, сюжетные линии. В том числе и историю взаимоотношений между Немайн, Кэррадоком и Мэйрион-озерной. Кто читал «камбрийский» цикл Коваленко – думаю, не забыл всех троих этих персонажей: незадачливого попаданца Клирика, угодившего в тело лунной эльфийки и вместо мира DnD очутившегося в нем в раннесредневековом Уэльсе (впоследствии растворившегося в новой личности сиды Немайн – так он назвал свою реципиентку и именно так (а еще – Неметоной) она стала называть себя, обретя свободу воли и самостоятельное бытие), безответно (ой ли?) влюбившегося в сиду рыцаря Кэррадока, уж точно безответно влюбившуюся в этого рыцаря ученицу Немайн, молодую девушку, в начале цикла появлявшуюся под именем Ллиувелла, а потом ставшую зваться Мэйрион-озерная... Не буду пересказывать перипетий канонного сюжета, ограничусь лишь тем, что Кэррадок и Мэйрион там возглавили освободительную войну думнонских бриттов против Уэссекса. И приведу отрывок из рассказа Коваленко «Последний рыцарь» – покажу, на чем мы распрощались в канонном цикле с Кэррадоком и Мэйрион.

Итак.

Ночь. Без тепла. Костры есть, но мало. И раз уж ты, голубушка, оставила четыре пятых войска без тепла, изволь и сама померзнуть. Да-да, приказ отдал Проснувшийся. Но кто ему на ухо шептал, что враг наверняка подсчитает костры? То-то. Так что холодай-мерзни, знаменная. Завернись поплотней в плащ. Его плащ, камбрийский. Шерсть и лен... Никто на целом свете не умеет так сплести нити, чтоб лен закрыл путь сырости, а шерсть холоду. Только камбрийцы. Римляне пробовали. Саксы пробовали. Соседи-корнцы уж сколько столетий старались! Получалось: лен пропускает холод, а шерсть - влагу.

Но рыцарь как скинул тебе на плечи свой алый плащ, наготу прикрыть, так ты при нем и осталась. Весной он был новым, разве измятым немного. Но ты в нем скакала, и ты на нем сидела, его подстилала, им укрывалась. Не осталось в плаще ни цвета, ни вида. Только тепло. Тепло родины. И его тепло. И это тепло ты ни на что на свете не променяешь.

Врешь. Променяешь. Не глядя. На право забиться под бочок Проснувшемуся Рыцарю. Тебе хочется сказать, да хоть подумать - своему рыцарю? А и мечтать не выходит. Не твой он, ее. Одержимый богиней. И не она того захотела - сам пожелал. Потому и отпустить его сида не сумела. А пыталась. А толку, если тебе, Мейрион-озерная, остается спать с сэром Кэррадоком в обнимку, как сестре с братом, почти год. Люди перешептываются: "ночная кукушка". Кэррадок говорит: "ребенок". И только ты знаешь, кто ты есть на самом деле. Четыре слова: "старшая ведьма юго-восточной линии". Здесь их никто не слышал. Что толку сотрясать воздух, хвастаясь тем, чему тут не знают цены?

Ты ведь тоже не знала, какие пойдут долги и плата, когда вылезла из родного болота на зов богини. Навстречу солнцу и приключениям. Радуйся - хлебнула от души. И того, и другого. Как только с головой не накрыло. Горек и сладок хмель камбрийских долин, словно мед вересковый.

Ты стерла бедра в кровь, рыся по горным дорогам. Ты придумала накладные резать огамой на дощечках. У тебя на шее монета с дырочкой висела! Дырочку сама просверлила, и широкую. Чтоб шнурок прошел витой, красивый. Чтоб побольше вкусного купить на золотую стружку... И, когда сестра богини предложила взяться за дело побольше, ты сказала "да". Никто за язык не тянул.

Вот право, не мог я представить себе, чтобы Мэйрион так и удовлетворилась бы столь незавидной ролью! Особенно – памятуя, на какие коварства шла она для достижения целей, пусть и во имя служения своей наставнице, то есть Немайн. А уж когда служение это переплетено с безответной любовью к соратнику и причина безответности вроде как лежит на ладони...

Я попытался было «раздать всем сестрам по серьгам» и устроить-таки Мэйрион семейное счастье. Правда, не получилось в итоге ни счастья, ни даже по-настоящему нормальной семьи: видимо, так потребовала художественная правда. Но я честно попытался влюбить в Мэйрион еще одного персонажа Коваленко – Робина Доброго Малого. Вот только и Робин, и Мэйрион оказались все-таки не те, что в английских балладах.

Теперь покажу, что получилось у меня. Буквально пару отрывков. Из «Этайн, дочери Хранительницы».

Первый.

Робин уже исполнил всё обещанное леди Хранительнице и собиралcя возвращаться в Глентуи, когда случилась беда. Рассказывали о ней по-разному. Кто-то божился, что сам видел, как во время осады Кареска шальная стрела ударила Проснувшегося в глаз. Другой человек уверял, что случилось это всё ни в каком не в Кареске, а возле маленького деревянного бурга неподалеку, и не стрелой был сражен сэр Кэррадок, а саксонским копьем. Третий и вовсе рассказывал про мост через Уск и про засевшего возле него в засаде пращника. Но все сходились в одном: тяжело раненый в голову рыцарь на третий день скончался. Еще говорили, что до последнего мига своей жизни он повторял и повторял имя Неметоны, что в горячечном бреду принимал за нее сидевшую рядом и рыдавшую Мэйрион...

А еще рассказывали, что на следующий же день после похорон появилась Мэйрион перед повстанцами — с коротко, по-вдовьи, обрезанными волосами, с черными тенями под ввалившимися красными глазами, непривычно бледная и суровая. Появилась — и объявила, что отныне берет на себя всё руководство восстанием. А потом призвала к себе клановых вождей — обсуждать большой поход на восток.

И на смену прежней легенде пришла новая. Раньше в Думнонии больше вспоминали короля Артура, теперь же заговорили о второй королеве Боудикке. А Мэйрион словно бы жила за двоих — за себя и за Проснувшегося. И успевала одна, казалось, столько же, сколько прежде с ним вместе.

А Робин впервые увидел Мэйрион только в Кер-Сиди, вскоре после победы. И получилась их встреча совсем неожиданной и совсем неправильной. Это потом уже узнал он, что́ произошло в тот день на праздничном пиру. Что Неметона спросила тогда у Мэйрион, какую награду она желала бы, а та в ответ потребовала вернуть ей Кэррадока. Что леди Хранительница развела руками и сказала, что не в ее власти возвращать к жизни погибших. Что белая как полотно Мэйрион крикнула Неметоне: «Погубительница!», что швырнула ей в лицо монетку с просверленной дырочкой — давнюю награду за заслуги в войне с Хвикке. Что к Мэйрион-озерной, к героине Думнонии, бросились охранники с обнаженными клинками. Что Неметона, вспыхнувшая лиловым, как вересковый цвет, остановила охрану, не допустила кровопролития, но велела вывести Мэйрион вон из зала...

А тогда Робин увидел лишь странно бледную девушку, с отрешенным лицом шедшую в сторону свинцово-серой, покрытой мелкой рябью волн Туи. Девушка добрела до берега — да так, как была, в нарядном праздничном платье, и ступила прямо в реку, и пошла дальше, забираясь всё глубже и глубже. В какой-то миг платье девушки вздулось пузырем, она неловко взмахнула руками... Тут-то Робин, наконец понявший происходившее, и бросился следом.

Второй – спустя больше, чем тридцать лет.

Здесь, в Кер-Бране, Ллиувелла как могла избегала новостей, особенно северных, камбрийских. Но те все равно до нее долетали, пусть и с большим опозданием. О замужестве Неметоны она узнала спустя года два, о рождении ею дочери — и того позже. Больше всего Ллиувеллу поразило тогда, кого Неметона избрала себе в мужья: им оказался родной племянник ее Проснувшегося! Мало того, еще и говорили, будто бы Неметонин муж как вылитый похож на своего дядю — и наружностью, и доблестью, и силой, и даже будто бы то же самое сидово проклятье лежало на его глазах.

Может быть, именно узнав о том выборе, Ллиувелла и возненавидела Неметону по-настоящему. Если бы та забрала Проснувшегося к себе в Жилую башню, это было бы понятно: сиды издревле проделывали подобное, люди такому даже не удивлялись. Если бы та просто отвергла его и забыла, это тоже было бы по крайней мере объяснимо: что ж, сердцу не прикажешь, коли тебе по нраву совсем другие мужчины. Но сделанный Неметоной выбор был не просто непонятен. Он казался жестоким, изощренным издевательством и над Проснувшимся, и над нею, хранившей его память Ллиувеллой.

И вот теперь впереди нее брела дочь Неметоны. Взъерошенный щуплый вороненок, в жилах которого текла кровь ее врага. Но в них же текла еще и толика крови ее рыцаря, пусть даже доставшаяся вороненку всего лишь от родича. Кровь Проснувшегося все равно была сильна — о, как же ярко она сверкала в блеске огромных сидовских глаз! Разве могла забыть Ллиувелла, как такими же зелеными звездами сияли когда-то глаза Проснувшегося! И, раз за разом вглядываясь в лицо вороненка, она штришок за штришком рисовала себе поистине величественный план мести. Она расправится с Неметоной руками ее дочери — и заодно очистит кровь Проснувшегося от постыдного родства. Она возьмет дочь себе в ученицы, и пусть потом та сразится со своей вероломной матерью и повергнет ее в прах! А чтобы вороненок ей доверился... Ну, попытаться исцелить собственного мужа, пусть даже постылого, не такая уж и большая плата!

А когда вороненок отворачивался, в памяти Ллиувеллы одна за другой оживали картины давно минувшей войны. Истошное ржание саксонской лошади, проваливающейся в усаженную острыми кольями яму-ловушку. Свист стрел, летящих из зарослей терновника в разбегающихся во все стороны трусливых кэрлов. Трепещущий на ветру белый штандарт с тремя штрихами «циркуля Неметоны». Дымы пожаров и зола пепелищ на месте еще недавно живых саксонских деревень. И мертвецы, мертвецы, мертвецы...

Ну вот.

От себя добавлю. Господи, как же я ненавижу войны!