Дайте каскадеру водки

Мамант Старицкий

ДАЙТЕ КАСКАДЕРУ ВОДКИ

  Вообще в кино это довольно типичный случай, когда съемка  задерживается или мужики заранее водкой не запаслись на вечер. Вечерами в  киноэкспедиции та-а-акая скукотища порой, что без шила ее не разогнать  никак.

Во владимирской гостинице, в восемьдесят девятом году, когда  во время Перестройки кооперативное кино в фаворе было, группа "Семья  вурдалака" заразвлекалась по пьяне так, что красавца Шавлака - из тех,  что лицом работают - пихнули прямо на окно в номере, и он своим  бесподобным фейсом пробил оба стекла на улицу. Зимой! 

  Тут все замерли и протрезвели. Ведь сейчас ка-а-а-ак вылезет,  да кА-а-а-ак всем наваляет. На полном серьезе. Ему завтра в кадр  крупным планом. А денежки-то кредитные, с ""Элекс-банка"".

  Но вынимает Игорек из окошен свою голливудскую морду, а на ней... ни царапинки. И так бывает, но не всегда.

  * * *

  Группа каскадеров Миши Кантемирова поехала как-то в Среднюю  Азию. С лошадок попадать. В басмачей проиграться. Денежная для них  картинка была. Падений много. А оплата по дублям.

  Так вот я к чему весь спич веду: съемка закончилась, до  города далече, а магазин скоро закроется. А если магазин закроется, то  всем скучный вечер гарантирован. И тут вся "банда", переглянувшись,  как была, в игровых костюмах, не сдав пиротехнику оружие, на  собственных конях, с гиканьем понеслась в ближайший кишлак.

  Не успели и пару дувалов проскочить, как выскочил какой-то  дед и, протягивая узловатый палец вглубь населенного пункта, крикнул на  фарси:

  - Сельсовет там!

  Секёшь? Дело-то было при Брежневе еще. Самый разгул застоя исторического материализма.

  Мужики, не останавливаясь, понеслись в указанном  направлении, хоть по-фарси не разумела, слово "сельсовет" поняла. А магазин, по обычаю, всегда  напротив сельсовета располагается.

  Влезли, спешившись, в сельпо. А два магазинных сидельца, при виде добрых молодцев, сразу руки за голову и лицом к стенке.

  Миша на них удивленно вытаращился:

  - Эй... люди, я только две бутылки водки купить хочу.

  А сам того не заметил, что для того, чтобы достать заветный  червонец, который он, боясь потерять на съемках, засунул в деревянную  кобуру маузера, вытащил из нее этот самый маузер...   

  Продавцы и повели себя, как образцовые выпускники школы Сундакова.

  * * *

  Это еще что? Вот снимали "Ворота в небо" в Литве, под  Вильнюсом. Где-то в конце семидесятых. Так там, в аналогичной ситуации,  каскадеры в эсэсовской форме, на игровом броневике, со всеми знаками  различия и шифрами, автоматами и губной гармошкой ввалились в Вильнюс и  понеслись по проспекту Ленина до ближайшего магазина. С музыкой и  опять-таки за водкой.

  Так часть литовцев, что постарше, решили, что ""наши в  городе"" стояли на тротуарах навытяжку, бросив зигу в нацистском  приветствии.

  Ровно через сутки вышло постановление Верховного Совета  Литовской ССР о том, что московская киногруппа должна покинуть  территорию республики в 24 часа. 

  И покинула.

  * * *

  Как-то известного каскадера Богородского пригласили с его  гайдуками в зимней речке покупаться. Там по сценарию на льду снаряд  взрывался, и конная упряжка с пушкой под воду шла. Ну, и каскадеры  должны были вы ледяной крошке с полминутки перед камерой поплавать.

  После поставленной задачи Богородский упал в себя глазами, чуток подумал и затребовал:

  - Ящик водки.

  - Уже, - заверил его директор картины.

  - Баня.

  - Само собой.

  - Двойной тариф по высшей ставке каждому.

  Здесь пошел торг. Тогда, в начале восьмидесятых,  максимальная ставка за дубль была 135 рублей - чуть ли не среднемесячная зарплата простого советского человека. Директор уперся и никак  не хотел платить такие бешеные деньги.

  - Тогда сам в речку лезь, - констатировал Богородский.

  Сторговались в итоге на полной ставке плюс пятьдесят процентов репетиционных. За дубль.

  Взорвались. 

  В крошке ледяной поплавали и сразу в баню, чтобы простатит ненароком не привязался.

  Через два часа прибегает  второй режиссер в баню и говорит:

  - Ребята. Камеру заело. Придется повторить.

  Богородский в тоге из простынки смотрит соловыми глазами на полупустой ящик водки и соглашается, кивая на него:

  - Повторить...  Все.

  * * *

  По поводу директорской жадности могу случай из собственной практики рассказать. Снимали ""Юность Петра"" на студии Горького.

  И в сцене взятия какой-то крепости необходимо было по  сценарию оттолкнуть от стены штурмовую лестницу вместе с осаждавшими ее  воинами.

  Сам понимаешь: падать навзничь с нескольких метров высоты на  асфальт, хоть с родного Новодевичьего монастыря, нам никак не климатило.  Пришлось выворачиваться. Но на то и существует постановщик трюков,  чтобы человеческих жертв не было.

  Привязали мы к столетней липе верхушку лестницы авиационной  резиной. Той, которой планеры запускают. И все о кей! Нас сбрасывают, а  мы как пауки в лестницу уцепились и висим в метре от земли, качаясь. Уже  вне кадра.

  И все хорошо бы было, если бы на площадку директора картины не принесло. Посмотрел он на наши страдания и визжит возмущенно:

  - За что же вам по высшей ставке плачу, если трюк этот безо всякой опасности для жизни?

  Тут я не выдержал и его выдающемуся носу со все дури смазал. От души.

  Потом поднял его, контракт в окровавленный нос сунул: читай. ""За технику безопасности отвечает сам каскадер"".

  Заплатил. Никуда не делся.

  И даже не пожаловался на то, что нос ему разбили.

  * * *

  Но больше всех отличился Валера Лисевич. Тот вообще крендель был очень занятный. 

  В свои тридцать с небольшим он каким-то образом оказался на  пенсии. Был он капитаном десанта и, если не врет, начальником охраны  главкома - генерала армии Маргелова. И когда командующий ВДВ  преставился, то всю охрану в отставку и выперли. 

  Дали ему пенсию в 150 рублей - по тем временам средняя  зарплата. 

А у мужика здоровья, что грязи. Мастер спорта по четырем  видам.

  Год поошивался он на гражданке, сделал еще нормативы двух  мастеров: по санкам и еще там по чему-то зимнему, не помню уже. Делать-то нечего, а  энергию куда-то девать надо.

  На ""Мосфильм"" он попал случайно, как под трамвай, впрочем,  как и большинство студийцев. Затесало его каким-то ветром в массовку. И  прижился он там на постоянку. 

Во-первых: это дело ему самому интересно  стало.

Во-вторых: его рожа имела одну очень редкую особенность, которую обожали все студийные "городские сумасшедшие" - ассистентки режиссеров по кастингу: что на  него ни на день - всему соответствует. Стетсон на башке - парень из  Техаса, стальной шлем - зверюга из СС, а уж в гражданском строгом  костюме каждая нитка кричала, что это секретный агент.

  Вершиной его творческой карьеры, на моей памяти (за  дальнейшее врать не буду) стала роль слуги Собакеевича в  многосерийных  "Мертвых душах". Приклеили ему седые бакенбарды, напялили ливрею - и  пожалуйста... Типичный при барственный дворовой, из тех, что барином  крутят, как хотят.

  Так вот я о его здоровье сказать хотел. 

Как-то раз, на  съемках ""Блистающего мира"" в восемьдесят втором году, летом, часть  киногруппы тихо вкушала дары Масандры поздним вечером на втором этаже гостиницы  ""Звездочка"", в Ялте. Циркачи-каскадеры тогда всех развлекали.  Фокусы-покусы...

  В это время местные парни стали грязно домогаться к нашим  гримершам, которые мирно спали на первом этаже с открытой балконной  дверью. Типично виктимное поведение.

     Народ, натурально, ссыпался вниз на истошные девичьи визги. 

  Разборки пошли, базар-вокзал... 

  Стенка на стенку стоит и никто первым ударить не решается. Первым - это же ответственность взять на себя за все махалово.

  Тут пьяный Лисевич раздвигает нас и высовывает свой фейс. 

И  немедленно кто-то из местных ему по этому фейсу, по самой носопырке,  въезжает кулаком. 

  Тут и понеслось все лобком по кочкам. Все лупят кто кого ни  попадя. И махалово такое образовалось, что ни за что не понять: где  московская киношная интеллигенция, а где ялтинская урла.

  А Лисевич сидит на копчике посреди самой драки и скучает.

  Мозги всегда побеждают силу - отогнали мы ялтинских  хулиганов. 

И, с любопытством достойным лучшего применения, вопрошаем  Валеру: чего же это он, твою мать... шестикратный мастер спорта,  десантник... в кустах отсиживается, когда такой мордобой на площадке.

  А он в ответ только оторопело вопрошает, удивленно глазами лупая:

  - Мужики, меня это что?.. По еблу стукнули? А?

  - Еще как, - говорим.

  Он мотает головой, как бык на бойне и сокрушается:

  - Ну, надо же... Первый раз в жизни.

  Умылись мы и стали опять развлекать друг дружку, кто во что  горазд. Спать уже абсолютно не хотелось после такой гимнастики ума и  тела.

  А Валера все свою носопырку нянчит и о том, что она впервые в  жизни с кулаком повстречалась, расстраивается. Сидит себе на балконной  ограде лицом в номер и раскачивается, что-то под нос мыча. 

  Мы его долго не стебали, видя, что человек и так сильно переживает. 

  А он качался-качался, напевал-напевал, да как... Со второго этажа... да на бетонную площадку.

  Все на балкон высыпали. 

  Гримерша Маня Арманд, внучка Лукича, вопит истошно:

  - Скорую, скорую!

  Валера лежит и не двигается. 

  Все - думаю - отстрадался.

  За скорой все же несколько человек рванули, как будто одного не хватит. 

  Тут Валера приподнимается с бетона, бок потирает и сокрушается:

  - А больно, бля!

  Это вот про его здоровье.

  Через год: какая фильма была - уже не помню. Кино и немцы  очередные. Про то, как наш разведчик в одиночку в очередной раз всю  вторую мировую войну выиграл. Снимали в году этак восемьдесят... не то  третьем, не то четвертом. Во! Как только Брежнев откинулся - в ту осень  было.

  Там, по ходу пьесы, этот агент Коминтерна эсесовцев на  грузовике в Шпрее сплавляет. Германскую речку Шпрее изображала  москворецкая набережная Тараса Шевченко в Москве. 

  Там одно звенышко чугунного ограждения сняли и через этот  пролом машину в воду скидывали, а каскадеры в немецкой форме в этой воде  плавали. Якобы спасаясь. 

  Всего один кадр. 

  Кадр-то один. А дублей...

  Ну, раз поплавали, переоделись в сухое, согрелись. 

  Два поплавали... и водка кончилась. 

  А действие разворачивается в самую что ни на есть золотую осень московскую. Очень красиво. Только вода уже не август месяц. 

  Каскадеры к Валере и пристали:

  - Командир, сугрев требуется.

И забастовкой грозят.

  Валера, ничтоже сумняшися, в заботах о личном составе, поперся  в гостиницу ""Украина"". Магазины по позднему времени уже закрыты были.  

Да не в совковый ресторан его занесло, что со стороны Кутузовского  проспекта, а в ""Интурист"" - у того вход с набережной как раз.

  Появление штурмбанфюрера СС в полном обмундировании вызвало среди интуристов нездоровый ажиотаж. Такой... до ступора.

  Повторяю для непонятливых, события проистекали в самом начале восьмидесятых годов ХХ века. 

В СССР!

  Валера, ни на кого не обращая внимания, спокойненько подошел  к буфету, купил по ресторанной цене пузырь ""кубанской"", и, не  торопясь, направился к выходу.

  А там его уже поджидает милицейский капитан:                                             

      - Пройдемте, гражданин хороший.

  Ну, пройдемте, так пройдемте. Валера за собой вины никакой не  чувствовал, хотя чувство вины перед власть несущими у советского  человека тогда шло сразу за шестым чувством глубокого удовлетворения.

  Ввели его в местное отделение, каковое тогда при каждой уважающей себя гостинице имелось. Прошли к дежурке: что да что?

  - Да каскадеры мы. С ""Мосфильма"". Вот удостоверение, - Валера менту в нос сует карточку с фотографией.

  - Это не страшно, - примирительно сказал ментовской капитан,  - только вот протокол я обязан составить. Огласка вышла. Сами понимаете  вокруг сплошные иностранные граждане. Подпишите бумагу и гуляйте  себе дальше.

  - Да не гуляем мы - работаем. Выйди на набережную - там камера стоит. И прожектора.

  - Ладно, ладно, - примирительно согласился капитан, - Пойдем, протокол составим.

  - Пойдем, - пожал Валера эсэсовскими плечами.

    Прошли обшарпанным коридором вглубь отделения. 

  Капитан дверь открывает и Валеру вперед себя пропускает. 

  Тот входит и оказывается в... КПЗ. 

  Реакция сработала моментально. Схватив капитана за голову, швырнул его Лисевич через себя в капезешку и дверь закрыл. 

Снаружи.

  На засов.

  Капитан ментовкой там, естественно, орать принялся, материться, стучать. 

  Но Валера уже мимо дежурного летехи стальными подковками по метлахской плитке цокает, к выходу направляясь.

  - Подписал? - летеха спрашивает не отрываясь от детектива.

  - Подписал, - отвечает Валера, огибая дежурку.

  - А орет там кто?

  - Кто у вас в КПЗ сидит, тот и орет,- улыбнулся Ливесич и на выход со спокойной мордой.

  Потом, правда, разборки начались серьезные, до парткома  киностудии и выше. Вопрос стоял об исключении Лисевича из партии за  дискредитацию. Не сошлись только вот дискредитации чего? Славного имени эсесовца? До сих пор  никто вразумительно сказать не может. 

  Но замяли дело. 

  Обошлось.

  А все она - водка. Если бы ее тогда, как сейчас, на каждом  углу круглые сутки продавали, то никаких таких баек и в природе бы не  было.

                                                Москва 1995 г.