На темной стороне
Автор: Ольга МитюгинаТатьяна Кононова создала интереснейший флешмоб, предложив рассказать о темных сторонах положительных героев своих книг. Я даже немного растерялась: о ком мне рассказать? Наверное, все же расскажу о нескольких (и книгах, и героях).
Итак, начну я, пожалуй, с Армана де Претреше, главного героя "Перстня и чаши". Правда, тут сразу возникает вопрос, а такой ли уж он положительный персонаж. Арман достаточно непростой образ. Непростой и для читателя, и для автора. Он требует очень кропотливой работы, потому что невероятно противоречив и сложен. И тут немыслимо важно во всей этой сложности сохранить достоверность образа, а также его целостность. Арман – человек, который проходит внутреннюю трансформацию, в чем-то становится взрослее, умнее, жестче, а чем-то – циничнее, хладнокровнее, безжалостнее. Читательские мнения о нем расходятся кардинальным образом: кто-то ему сочувствует, кто-то, напротив, ненавидит; кто-то считает его жертвой, кто-то агрессором; кто-то полагает, что он изменился, а кто-то – что изначально таким был и его отрицательные качества просто наконец открылись миру. Как автор, скажу, пожалуй, что встать на одну из сторон – значит во многом все упростить. Во всяком случае, могу сказать, что бывают люди и хуже.
Так какая же черта Армана самая ужасная? Полагаю, неумение прощать. И у этого недостатка два истока: чрезвычайно обостренное чувство справедливости, с одной стороны, а с другой – гордость. Сочетание этого дает совершенно невероятную мстительность.
Впервые я показываю вспышку Армана из-за уязвленной гордости в самом начале книги, когда читатель даже и помыслить не может, до чего этот чистый и добрый юноша на самом деле способен дойти. Тогда она кажется вполне допустимой:
«Юноша взбежал на стену и замер, глядя вслед ослепительному видению. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Горькая обида слезами накипала на глазах…
Он и отец так готовились!
– Черт! Будь мы герцогами, ты бы никогда не посмел так высокомерно… – сквозь зубы процедил шевалье.
Голоса и смех стихали вдалеке, удалялись…
Ветер трепал волосы Армана, кидая на лицо, ласточки со щебетом проносились мимо… Их гнезда лепились прямо под разрушающимся карнизом.
– Боже, ну что же за дыра!.. – с отчаянием прошептал Арман, изо всех сил стукнув кулаком по выщербленной кладке…
Ими пренебрегли!
Загоняя всхлипы в горло, молодой человек стоял, подставляя лицо солнцу и ветру.
В конце концов…
Прекрасные дамы, золото, кружева и позумент… Все это для других, познатнее и побогаче. А с тебя, дружок, хватит и крестьянской потаскушки в стогу сена!..
Арман вспомнил, как вчерашний проезжий дворянин принял его за простолюдина.
Юноша скрипнул зубами и зло усмехнулся».
А вот так он реагирует на уязвленную гордость уже спустя несколько лет:
«Арман стремительно шел по потайному коридору. В сердце его бурлил гнев. Ему посмели перейти дорогу, над ним посмели взять верх! Жгучее желание уничтожить неведомого соперника туманило разум молодого резидента. Ворваться в комнаты Хокидо и Айяко – и пристрелить обоих! Но годами выпестованная выдержка железным обручем загоняла это страстное намерение внутрь, не давая ему выхода, и оно раскаленным металлом выжигало душу, оставляя в ней глубокую рану.
Юноша хмыкнул, поймав себя на подобном: мука от невозможности убить кого-то! В прежнее время он бы, напротив, этому порадовался… Подумать только, раньше он и графа Марсельского мог бы пощадить…
Какого черта!..»
И, как я уже писала выше, вкупе с обостренным чувством справедливости (а о нем я здесь говорить не буду, поскольку все же это положительное качество, а мы рассказываем о темных сторонах) это дает невероятную мстительность:
«Что ж, милый граф, начнем второй раунд… Первый был прекрасен, хоть и не безупречен технически. Ребенок за женщину – и не говорите, что это неравноценный обмен…
Теперь мы поквитаемся за имущество. Ангел был единственным моим достоянием, и не уверяйте меня, что доходы с индийских плантаций, равно как и доверие короля – слишком большая цена за коня.
И молите бога, граф, чтобы вы сдохли от свалившихся неприятностей раньше, чем я начну сводить счеты непосредственно за себя!
За свою жизнь. За свою судьбу…
Если вы скажете, что я мелочен и жесток, ваше сиятельство, я не стану спорить.
Вы сами сделали меня таким»…
Арман усмехнулся».
Также Арман прекрасный актер. Он способен идеально сыграть практически кого угодно, искусство обмана и манипуляции у него доведено фактически до совершенства. Это нужно при его… м-м… скажем, так, профессии, но со временем он начинает пользоваться этими навыками и в личных целях.
«Арман приподнял бровь.
– Видите ли, сеньор, – задумчиво протянул он, – я склонен считать, что Родриго прав. Если мужчина дает слово, не верить ему – оскорбление. А Родриго только что поклялся, что Ритсика чиста и непорочна. И значит, воистину бессердечно бросать невинное дитя в беде…
– Это мое дело, – насупился Безерес.
Арман кивнул.
– Конечно, ваше. И я не смею более вмешиваться в ваши дела. Ни в семейные, ни в торговые. Уверен, вы прекрасно справитесь со всеми сложностями и без моей ссуды на новый рейс. – Он поднялся. – Позвольте тоже откланяться.
Родриго, как пораженный громом, уставился на сеньора Акосту.
Ракель, Безерес – все замерли. В наступившей тишине было слышно, как потрескивают фитили в свечах – и как поют цикады за окном.
Арман почти дошел до Родриго, когда Безерес наконец решился.
– Сеньор Акоста! Сеньоры! Родриго… Ну хоть покажи нам ее, в конце-то концов! Сеньор Акоста, я не хотел быть резким, простите!
Молодые люди обернулись одновременно.
Безерес то бледнел, то краснел, беспомощно и жалко моргая. Он тоже вышел из-за стола и, переваливаясь с ноги на ногу, поспешил к замершим в ожидании Родриго и Фелипе. Лицо Родриго было холодно и бесстрастно, Арман смотрел выжидательно и спокойно.
Пойдя на этот небольшой шантаж, он ни секунды не сомневался в решении несчастного купца, что стоял на грани банкротства.
– Сеньор Акоста… Простите великодушно… Я не хотел быть резким! Прошу, не уходите так. Посмотрите на Ракель, бедняжку, как она расстроена! Ведь, согласитесь, такие моменты… я…
Арман нетерпеливо поморщился. Безерес затараторил:
– Нет-нет, я понимаю, что был не прав, сомневаясь в честности и порядочности Родриго! Наш мальчик – настоящий рыцарь. И вы, сеньор Акоста, будучи человеком чести, понимаете рыцарские поступки, как никто другой… Просто мы тут совсем закостенели в своих предрассудках… умоляю, господа… Давайте забудем нашу размолвку! Родриго, пошли кого-нибудь за этой твоей… э-э… Ритсикой. Мы… Я… Конечно, мы позаботимся о девушке! Прошу вас… Сеньор Акоста… насчет ссуды…
– Вы оскорбили Родриго, не меня, – холодно проронил Арман. – Ему и решать. В конце концов, даже если я и дам ссуду, то только на новый рейс. Если Родриго уйдет к другому арматору, искать и оплачивать нового капитана я вам не стану.
Безерес умоляюще воззрился на племянника.
– Мальчик мой… Ты же понимаешь, от твоего ответа зависит благополучие нашей семьи!
Родриго дернул уголком рта.
– Я пошлю за Ритсикой, – только и сказал он. – Минуту.
И вышел из гостиной.
Безерес вновь перевел молящий взор на Армана.
Ракель резко отвернулась и отошла от стола к окну. Теперь молодой человек видел лишь белую розу на ее затылке, вплетенную в волосы.
Похоже, сеньорита прятала слезы.
Юноша мысленно усмехнулся.
Ревность… Девица разозлилась на кузена за его помощь другой девушке – и вряд ли простит «сеньора Акосту», что тот поддержал «провинившегося».
Прекрасно… Тем пикантнее, в конце концов, будет финал.
А он будет, де Претреше теперь нисколько в этом не сомневался.
Девчонка сама отдастся ему, несмотря на свою любовь к этому чистоплюю Родриго – и самое забавное, что этот самый чистоплюй даже и не подумает вступиться за честь собственной кузины. Потому что отныне ему и в голову не придет подозревать «сеньора Акосту» в подобных низостях: ведь сеньор Акоста поддержал его крестовый поход за честь туземной красавицы!
Причем ничем не рискуя, ибо Безерес не мог поступить иначе.
Да, Родриго теперь не помеха.
А остальное… Остальное сделает ревность Ракель. Сеньорита сама оттолкнет своего избранника.
Не будем торопиться.
Охота только начата, и сеньорита Безерес тут отнюдь не главный приз.
Этим выстрелом можно убить сразу нескольких зайцев…
А то, что он собирался совершить именно низость, и ничем не оправданную низость, исключительно из собственной прихоти, Арман нисколько не сомневался. И даже не пытался обмануть себя.
Просто…
Просто, кажется, ему теперь все равно.
Де Претреше скользнул по купцу спокойным, едва ли не рассеянным взглядом, и прошел к креслу, стоявшему у окна. Сев и закинув ногу на ногу, он вновь обратил взор на Безереса, пощипывая кончики своих локонов.
– Что ж, если этот неприятный инцидент исчерпан, нам остается только обсудить детали рейса, – улыбнулся он. – Будьте добры, принесите мне малаги, пожалуйста.
Купец тут же, чуть ли не рысцой, подбежал к столу, чтобы наполнить гостю бокал».
После всего вышеизложенного можно решить, что Арман по-настоящему ужасен, но, как я уже заметила, в нем есть и много хорошего, он – очень непростой и противоречивый образ. Но да, в нем действительно много тьмы.
Теперь поговорим о героях "Храма Мортис", Эете и Вирлиссе.
Прежде всего, они оба – нежить, лич и вампир соответственно, а значит, хищники, которые охотятся на людей. Недостаток ли это? Скорее, это – их природа. Стоит ли осуждать и наказывать за природу? То, как они охотятся, как соблюдают неписанный кодекс чести, как раз демонстрирует их положительные качества. Они оба хищники, а не подонки.
« – А всё же мне не хотелось бы… не хотелось бы причинять зло этим людям… – глядя на огонь, тихо проговорил Эет. – Они ни в чём не виноваты…
“Мы и не причиним им никакого вреда, если они не полезут к нам, – невозмутимо ответил Вир. – Мы же с тобой давно договорились об этом!”
– Вир… знаешь… – Эет не глядел на друга. – Мне… так стыдно… перед тобой.
Вирлисс встал и, бесшумно ступая мягкими лапами, подошёл к хранителю Храма.
“Ты что опять себе навыдумывал, Эт?” – белый тигр внимательными глазами смотрел прямо в лицо Эета.
Эет вздохнул.
– Я иногда думаю… Экипажа этой лоханки… человек семьдесят… Их бы хватило на ванну с кровью. Хватило бы… чтобы тебя оживить. Вместо этого я рассуждаю о том, как бы не причинить им вред, хотя в первую очередь должен думать о своём друге! О тебе. А будет ли ещё шанс… и воспользуюсь ли я им… если я такой слабодушный… и…
“Ага, а ещё непрактичный!” – насмешливо фыркнул Вирлисс.
– И непрактичный, да… и…
“Эт!”
Мысленный голос Вирлисса был таким жёстким, что Эет вздрогнул.
“Эт, ты за кого меня принимаешь? За гиену? Вот так прийти, прихлопнуть скопом семьдесят ни в чём не повинных людей, в том числе и детишек… Ради меня одного. Ты себя слышишь со стороны? Если бы это были преступники – тогда другой разговор…”
Эет улыбнулся и, притянув к себе голову тигра, взъерошил на затылке пушистый мех.
– Ты классный друг, – прошептал он.
“Так и ты тоже, Эет, – боднул в плечо Вир. – И прекрати себя изводить глупостями! Ты сам сказал: бессмертные существа могут себе позволить подождать у моря погоды”».
Или вот:
«Вир улыбнулся с грустной нежностью. – Знаешь… иногда мне кажется, что всё это – страшный сон. Бесконечный сон… Я лежу под руинами деревенского храма, надо мной толща земли – и мне видится кошмар. Имя которому – безысходность. Таково посмертие для вампиров. За то, что они убийцы. – Вирлисс криво усмехнулся. – И ты в этом сне – единственный лучик света, Эет… Наверное, как снисхождение. Быть может, в моей короткой жизни нашлись какие-то смягчающие обстоятельства… чем-то я заслужил… друга рядом. Не знаю…
– Вир, ты бредишь. Ты же сам только что говорил, что за природу упрекать… а тем более наказывать – глупо. Ты тигр, а не домашняя козочка. Я скажу даже, что ты больше чем тигр. Ты – воплощённое благородство. Хищник, но с таким кодексом чести, что, наверное, иной раз жить тяжело? – Эет подмигнул.
Вирлисс скупо улыбнулся.
– Эет, хищники как никто нуждаются в кодексе чести. Иначе они станут подонками. Да что я тебе говорю? Ты сам такой же…»
И вот именно эта черта не дает Эету спокойно жить, постоянно тревожа его совесть. Он считает себя виновным в смерти ребенка, девочки, которую он убил, будучи, в силу обстоятельств, в том состоянии, когда был не способен осознавать свои поступки, когда им руководили исключительно инстинкты хищной нежити. Он винит себя в том, что оказался вообще в подобной ситуации, полагая, что этого – а следовательно, и случившейся из-за этого трагедии – можно было избежать, если бы в свое время он при инициации просто укусил до крови ту, которая сделала его немертвым. Тогда он сохранил бы ясное сознание. Но его собственные принципы не причинять никому боль оказались так сильны, что он воспротивился приказу. Как результат – гибель ребенка. Эет не может себя простить, и это осознание вины часто толкает его на странные с точки зрения здравого смысла поступки. Пытаясь спасти невинных людей, он может сделать шаг, который поставит под угрозу и его самого, и его друзей, хотя в остальном Эет довольно здравомыслящий персонаж.
«Дверь распахнулась, и на пороге, в свете фонаря, в одном исподнем возник высокий крепкий мужчина с топором в руках.
– Папа!.. – завопила Ривина, кидаясь к мужчине. – Папа!.. С нами такое случилось!.. Нас ангел спас!..
Топор, выпав из пальцев мужчины, удачно воткнулся в крыльцо. Йоран, присев, обнимал девочку, с изумлением глядя на топчущуюся у плетня Каису и высокую фигуру незнакомца рядом с ней.
– Тихо, тихо… Ангел? Какой ангел?.. Каиса, да что всё это значит? С кем ты? Что вы там стоите? Идите сюда. Нора, цыц! – рявкнул он на надрывавшуюся псину.
Та, заскулив, забралась в конуру и оттуда тихо и зло рычала на остолбеневшего от слов девочки лича.
Чуяла нежить…
– Йоран, мы к вам сегодня вечером вышли, да на нас разбойники напали… – Каиса тяжело оперлась о плетень, не в силах сделать и шага. – Если бы не господин маг…
Девочка с негодованием отпрянула от отца.
– «Господин маг»? Ничего он не «господин маг»! Он ангел, ангел! Его Всеблагой Отец мне послал, когда я у дерева привязанная молилась… а разбойника как с поляны утащит, а потом как он появится! Ух!.. И всех бандитов одним махом – р-раз!.. И у него в кармане своё маленькое солнышко есть, и он летать умеет! И ты посмотри, посмотри, тётя Каиса! У него же волосы золотые и длинные, и глаза как небо в полдень!.. Как у ангелов на иконах! А ты говоришь, «господин маг»! Он – ангел господень!
Эет почувствовал, что ему стало трудно дышать. Не дожидаясь, чем всё закончится, он активировал заклятье левитации – и взмыл ввысь.
Так быстро, что людям внизу показалось, будто он просто исчез.
– А-а-а!.. – донёсся снизу восторженный крик девочки. – Я же говорила, говорила! Видите?! Ангел!..
Эету стало совсем тошно.
Почему?
Вряд ли он мог бы сказать. Может, там, в избушке разбойников, ему на миг показалось, что, придя на помощь этой девочке и её тёте, он искупил свою давнюю вину за смерть другой девочки – вину невольную, но чудовищную.
Но эти слова…
В памяти удивительно ярко вспыхнуло то видение, что пришло от травинки. Свет, окутавший поляну, и невероятное ощущение немыслимой благости и немыслимой чистоты.
А он…
Ангел-людоед, ну да…
Эет криво усмехнулся.
Никогда, никогда он ту вину не искупит. Будь он трижды великим магом, мудрым государем, богом… Никогда. Прошлое не изменить. И даже богам оно неподвластно. И оно вновь – так больно, так резко! – постучалось к нему.
Зачем?..
Совершенно раздавленный, вернулся Эет в свой лагерь».
Еще Эет (или просто Эт) может быть очень логичным. Ему сложно разбираться во взаимоотношениях, он всегда пытается найти рациональное решение – даже там, где оно в принципе невозможно.
« – Ещё одно… – Эет глубоко вздохнул и тоже встал. – Я не знаю, вовремя ли… ладно, пусть так, лучше уж не тянуть. Я хотел обсудить то, что… как бы сказать… получилось между нами. Троими. Сейчас мы все вместе, никто сюда не ворвётся… так что, Крылатая, прости, что выбрал такой сложный для тебя момент. Но точки над “i” расставить всё-таки нужно.
Эет замолчал. Вирлисс и Ариэлла, замерев на полпути к дверям, стояли рядом и смотрели на своего друга едва ли не испуганно.
– Эт… – наконец севшим голосом проговорил Вир. – Ведь я же тебе сказал, что Ариэлла твоя…
– А я тебе сказал, что разговор не закончен! – оборвал государь. – “Твоя, не твоя”… Она что, вещь, чтобы решать, чья?.. Ладно, проехали… – Эет закусил губы. Кулаки его непроизвольно сжимались и разжимались. – Знаете… То, что я сейчас скажу… Вир, только выслушай до конца, ладно? Наверное, со стороны это может показаться… некрасивым, скажем мягко. Но это… это действительно могло бы стать выходом для всех. – Эет устало потёр руками лицо. – Мы… ведь наше знакомство началось именно так. Ариэлла… Рири выбрала нас обоих. – Эет нервно прикусил губу. – Ты понимаешь, Вир? Обоих! Так почему же я должен сейчас всё получать один? Мы могли бы быть все вместе. Вир… если так всё получилось, почему бы тебе… Честное слово, мне неважно, кто из нас с тобой станет отцом наследника Атариды!
Ариэлла коротко вскрикнула и отступила, невольно схватившись за сердце. Взгляд её метнулся к Вирлиссу – который стал бледен даже для вампира.
Он стоял и молчал, и на лице его одно чувство сменялось другим.
– Эет… ты… – наконец вытолкнул тариллин. – Ты хочешь, чтобы Рири была… общей?..
– Не общей, Вир, – едва ли не сурово возразил Эет. – Нашей. Только нашей. Чувствуешь разницу? Да и… пусть какая-то извращённая, но тут есть справедливость. У меня, кроме Рири, есть Сили, у тебя – Фрей… А у Рири будем мы оба. Если, конечно, она согласится.
Вирлисс молчал.
– Да пойми ты! – не выдержал Эет. – Я же не призываю падать втроём в одну постель! По крайней мере, в обязательном порядке… – Он криво усмехнулся. – Сегодня Рири была бы с одним из нас, завтра – с другим. Вир, ну… Ну, это – выход! Единственный выход, какой я вижу!»
Чуть позже Вир и Ариэлла это обсудят:
«А от Эета помощи не дождёшься. Ведь именно сейчас, когда Рири тяжелее всего… Логик чёртов! Если круг идеальная фигура, надо вписать в него треугольник – и будет всем счастье!
…
– За что прощать-то? – едва справившись с собой, подмигнул вампир. – Это ты Эета прости… если можешь. Он сегодня повёл себя, как полный кретин. И ведь действительно как лучше хотел, осёл логичный! Не знай я как следует этого остолопа, наверное, дал бы ему в морду. Забудь, всё наладится. Идём.
Рири, глядя в пол, упрямо, как ребёнок, помотала головой.
– Не как кретин. Он сейчас поступил как эгоист, да. Но я согласилась бы с таким эгоизмом, Вирлисс. И за это тоже – прости.
– Как эгоист?
Ариэлла скупо, уголком губ, усмехнулась.
– Беда, поделённая на двоих, в два раза легче, знаешь? А у него беда, божественный тариллин. Он изменяет своей любви. Вот ему и хочется разделить эту измену с тобой, с лучшим другом… разве не очевидно? Это не логика, это страдание, Вир. А я… Я же демон. Я бы воспользовалась его чувством вины, чтобы получить тебя…
Вирлисс молчал.
Ариэлла тоже хранила молчание, упорно не поднимая взгляд.
– А что потом? – наконец отрывисто спросил Вир.
– Не знаю, – она пожала плечами. – Потом бы ты меня возненавидел. Меня, Эета… за свою измену. Ты прав. Нам нельзя быть вместе.
Вирлисс отрицательно покачал головой, а потом осторожно погладил девушку по заплаканной щеке.
– Нет, – мягко возразил он. – Никогда бы не возненавидел. Ни тебя, ни Эта. Я не могу ненавидеть, Рири. Тариллины не могут ненавидеть…
– Могут, – жёстко отрезала она. – И завидовать, и мстить, и обманывать. Вся история Невенара тому примером.
Вирлисс опустил голову и долго молчал. Голоса внизу сливались в единый монотонный гул, время от времени разрываемый раскатами смеха и криками.
– Если ангелы могут предаться злу, – медленно произнёс он наконец, словно подбирая слова, – то тогда и демоны могут любить. Ты любишь меня, Рири. А любовью оскорбить нельзя. Пусть тариллины не всегда совершенны, но я тебя никогда бы не осудил… за свою собственную ошибку. Но если я совершу её, я предам самого себя. И не смогу простить. Себя, а не вас с Этом. Страдание я прощу ему ещё легче, чем логику.
– Зато сам будешь страдать. А мы себя сами будем грызть, видя, как ты терзаешься, – криво усмехнулась Рири. – Вот молодец! А ведь, казалось бы, какое великодушие! Он почти согласился.
Вирлисс невольно улыбнулся.
– Нет. Не согласился. И именно поэтому.
– Ты прав… – кивнув, прошептала Ариэлла».
Вот такие недостатки у моего любимого Эета. И здесь же мы видим и основную слабость Вирлисса: его метания между двумя женщинами. Фрей и Ариэллой. А исток у этого, как ни странно, в его порядочности и благородстве, в его невероятной доброте. Эти качества, доведенные до высшей степени, как ни странно, могут оборачиваться во зло. Отсюда – неоднозначность Вира.
«В глазах Вира отразилась боль.
– Как бы я ни поступил, всё равно я поступлю плохо. Или я предаю девушку, которая пошла со мной на смерть, которая ждёт меня в Асгарде… или предаю ту, единственной опорой которой являюсь здесь и сейчас. Которой дал надежду. Могу сказать лишь то, что уже сказал Ариэлле: я поеду за Фрей, когда мы вернёмся. Я спасу её, честно расскажу обо всём… а там – пусть решает сама! У Фрей… будет свобода… и будет выбор. А я… если я сейчас брошу Рири… я окончательно потеряю всё, что ещё осталось от моей чести.
Эет лишь молча покачал головой».
Вот такие вот теневые стороны у главных героев «Храма Мортис». На этом, наверное, я остановлюсь, и так, боюсь, получилось слишком много. 