Теория литературы для авторов: жанровое своеобразие притчи

Мой пост о мифе показал, что здесь, на АТ, есть запрос на научные филологические посты. Решила запустить проект "Теория литературы для авторов". Скажу сразу, что у меня нет цели осветить всю теорию литературы. Это будет линейка постов про те или иные аспекты литературоведения, выбранные произвольно. Публиковать буду тоже произвольно – время от времени. Все посты проекта можно будет найти по тэгу "теория литературы для авторов". 

Сегодня несколько слов о притче как жанре.

Термин «притча» весьма многозначен. О многозначности термина говорит Е. К. Ромодановская в работе «Специфика жанра притчи в древнерусской литературе», где высказывает мысль о том, что многозначность термина «притча» связана в первую очередь с переводной словесностью. Е. И. Пыжова, подробно разбиравшая проблемы жанра и терминологии притчи, отмечает, что многозначность термина наблюдается в славянских языках не в меньшей степени. Исследователь рассматривает значения и определения притчи в различных словарях, в том числе в словаре Фасмера, словарях русского языка, словарях древнерусского языка и других, и приходит к выводу о том, что общим во всех изученных словарях значением притчи является «случай». Е.И.Пыжова считает, что это важно для осознания притчи как литературоведческого термина. Она предлагает свое определение классической библейской притчи, в котором отмечает наиболее существенные для этого жанра признаки: краткость, аллегоричность, иносказательность («которая может оспариваться более поздними интерпретаторами в связи с изменением “речевого события”»), морально-религиозный характер, тяготение к «глубинной премудрости» (Аверинцев. – В. Ш.), дидактизм, случайность действия.

По мнению С. С. Аверинцева, притче (как дидактико-аллегорическому жанру) свойственно «отсутствие развитого сюжетного движения», «тяготение к глубинной “премудрости” религиозного или моралистического порядка», «возвышенная топика». Персонажи притчи, по мысли ученого, как правило, не имеют индивидуальных внешних особенностей и характеров (в значении определенного набора душевных черт). Следует добавить, что с точки зрения С. С. Аверинцева, притча может выступает в качестве «иллюстрации морального положения», а иносказание, аллегория в ней может отсутствовать, иными словами, история (притча) в таком случае выполняет функцию некоего примера, иллюстрации какой-либо мысли.

Л. И. Кушнарева писала, что притча – это «эпический жанр, представляющий собой краткий назидательный рассказ в аллегорической форме». В. В. Кусков давал такое определение притчи: «нравоучительный символико-аллегорический рассказ», но вместе с тем притчей он называл и «мудрую сентенцию-изречение».

Многие ученые (В. И. Тюпа, Е. А. Струкова, Д. С. Лихачев и др.) писали о том, что притче присуща установка на всеобщее. Так, Е. А. Струкова отмечала, что жанру притчи свойственно «установление связи события или явления с неким универсальным законом, выявление в этом законе глубинного обобщения, смысла».

В. И. Тюпа, рассматривая жанр притчи в своей работе «Грани и границы притчи», интерпретировал притчу как «особенную культуру высказывания (дискурса) со своей дискурсивной стратегий». Для того, чтобы понять специфику этой стратегии и выявить ее особенности, В. И. Тюпа сравнивал ее с подобными стратегиями – сказанием и анекдотом. Исследователь выделил три критерия, определяющие общность сказания (мифа), анекдота и притчи. Прежде всего все три явления носят нарративный характер, все они изначально были устными, а также являются художественно продуктивными «речевыми жанрами» (Бахтин. – В. Ш.). Однако при такой схожести жанровых традиций, сказание, притча и анекдот все же разнородны. В первую очередь они «разнятся коммуникативными компетенциями субъектов дискурсии и ее адресатов, а также бытийными компетенциями своих объектов (персонажей)». При этом притча занимает срединное положение между «низким» анекдотом и «высоким» сказанием. 

Рассказывание притчи предполагает ее толкование адресатом, с одной стороны, «извлечение некоего урока из сюжета притчи» им же – с другой. Неотъемлемый элемент притчи – это активизация воспринимающего сознания, но надо понимать, что оно не выходит за рамки «нормы», т. е. при интерпретации притчевого содержания адресат не может относиться к нему внутренне свободно, изменять свое отношение к сообщаемому. Картина мира, которая моделируется жанром притчи, требует от персонажа ответственности за сделанный выбор. В такой картине мира персонаж либо стоит на страже некоего нравственного закона, либо преступает его. Таким образом, притча, говорит о всечеловеческом, всеобщем, о том, что «существовало и будет существовать всегда, что неизменно или что случается постоянно». Это отличает ее от сказания и анекдота, которые повествуют о единичных общеисторических событиях (сказание) и о частной жизни (анекдот). Поэтому герои притчи являются «субъектами этического выбора».