Зарисовка из детства

— Лёха, вставай, завтрак проспишь!

— Дядь Саш, да я не сплю уже. — ответил я старшему лесничему. И это была правда, усевшись на скрипучей панцирной кровати, я пытался натянуть на ноги носки. Спросонья руки не очень то слушались, но мне всё же удалось справиться. Бросив взгляд в окно строительного вагончика, называемого "балком", поморщился — стекло покрывали замысловатые морозные узоры. Что ж, похоже сегодня совсем не потеплело. Третий день мороз стоит под сорок градусов...

— Дядь Саш, что сегодня делать будем? — спросил я, уже заправляя кровать. Она была двухъярусная, (такие мне приходилось встречать только в армии, гораздо позже описываемых событий).

Вагончик был небольшим, метра три в ширину, и пять-шесть в длину. Почти посередине разделён на две части тонкой фанерной стеной, выкрашенной в синий цвет. С одной стороны спальня, заставленная кроватью, столом и лавкой, с другой — печь-трёхоборотка, небольшой верстак, и массивный точильный камень на вороте (больше таких мне не приходилось встречать). Композицию дополнял небольшой рукомойник на стене, эмалированная раковина, и под всей этой конструкцией отхожее ведро, куда ночью можно было справить малую нужду.

— Воды надо навозить, баня сегодня. — ответил лесничий. Когда я вышел из спальни, он как раз запалил кусок бересты, который тут же забросил в топку. Следом туда же отправились несколько лиственных щеп, а затем и парочка сухих дров — их всегда имелся приличный запас, сложенный поверх печных колодцев. — После дрова из лесу вывезем, я вчера приглядел несколько берёз, сейчас пойду, свалю. До обеда должен управиться.

Ополоснув лицо ледяной водой, я насухо вытерся, потянулся к вешалке с одеждой. Шапку-ушанку на голову, вокруг шеи шарф, на плечи огромную фуфайку — для меня, двенадцатилетнего поджарого мальчишки она была реально большой. На ноги одел чуни — так назывались валенки, на которые поверх одеты большие резиновые калоши. Последними натянул на руки зимние рукавицы — не просто вязанные варежки, а настоящие, кожаные, с мехом внутри. Дядя Саша — большой умелец как в выделке кожи и шкур, так и в пошиве подобной одежды. Унты у него – просто зависть, какие удобные и легкие, если сравнивать с валенками.

Подхватив отхожее ведро, я наконец-то открыл дверь, и выбрался на улицу. Темно, ведь сейчас еще нет восьми утра, но скоро уже рассвет, совсем немного осталось. Нос тут же начало щипать от мороза, но я уже привык к этому. Улыбнувшись, обошёл вагончик по периметру, и вылил отходы в специально отведенное место. Летом здесь яма, ну а сейчас просто грязный пятак снега.

Вернувшись, поставил ведро на место. Дядя Саша уже растопил печь, и закладывал топку большими берёзовыми дровами. Говорят, что они дают больше всех тепла, но лесничий утверждает, что лиственница ещё лучше. Только кто ж её разрешит пилить? А берёзу — пожалуйста, в любое время. Главное, меру знать.

— Ну, пошли, там тетя Венера сегодня расстаралась, что-то вкусное приготовила.

До второго вагончика рукой подать — не больше пятидесяти метров. В нём совсем другая атмосфера, ведь там живут женщины — моя мама, и Венера (как они, да и я попали сюда, в лесничество, за 18 километров от ближайшей деревни — это отдельная история, которую я вряд ли когда-нибудь расскажу).

Вообще мы кушаем в летней кухне, совмещенной с баней — единственным капитальным строением на заимке (если не считать сарай, в котором содержится живность). Но завтрак — это другое. Печь во втором балке особенная — русская. И тетя Венера любит порой приготовить в ней нечто особенное. Например сегодня она сделала пшеничную кашу со шкварками, томлёную в глиняных горшочках (горшочки, кстати, тоже изготовил дядя Саша, у него даже специальная печь есть, в которой обжигают глиняную посуду).

Верх горшочка при запекании накрывается специальной лепешкой, которую мы с удовольствием съелаем вместо хлеба. Запиваем всё козьим молоком — его у нас много, мама с утреннего удоя до четырёх литров приносит.

Да, в лесничестве есть аж две дойные козы, несколько козлят, и один старый козёл (сколько этот гад мне нервов сделал, и не сосчитать. Шкодливый, и любитель напасть из под тишка). А еще пять курей и петух. Но самый любимый житель заимки — Дэлька, среднеазиатская овчарка. Настоящий волкодав (у неё даже родословная есть). Необычайно умная собака.

Позавтракав, все приступили к своим делам. Кто-то пошёл растапливать печь в бане (она хитрая, вроде сложена из кирпича, но имеет встроенный столитровый бак в той части, где баня.

Мороз, это отсутствие снегопада. А значит мне не придется расчищать до скважины тропинку. Да, за водой мы ходим на скважину (глубокую, оставшуюся после геологов). С собой я взял санки, на которые установил тридцатилитровую пластиковую флягу. Можно было и две поставить, но мне, двенадцатилетнему, тащить такую тяжесть пока не разрешали.

До скважины сотни три метров, почему-то заимку поставили далеко от воды. А может причиной тому — небольшой огород, разбитый вокруг единственного источника воды (я как-то постеснялся расспросить об этом дядю Сашу, и теперь, как вспоминаю, всегда задаюсь этим вопросом).

Достать воду из скважины несложно, ведь она оборудована, как колодец. Правда вместо ведра к цепи крепится специальный аллюминиевый бидон на двенадцать литров. Неудобный, но ничего другого в стальную трубу не желало входить.

Итого восемь рейсов — шесть в баню, и два на хозяйственные нужды. Освободился я как раз к обеду, и даже успел поиграть с Делькой, побегать с ней, полазить в сугробах.

Обед в летней кухне (хотя какая она летняя). Суп, вареные яйца, и свежеиспечённый содовый хлеб (у мамы он получается пышный, рассыпчатый, и невероятно вкусный). Затем небольшой перерыв на отдых (я его тратил, перечитывая журнал молелист-конструктор — больше в лесничестве просто нечего было читать, а этого журнала имелось подшивок за десяток лет).

После обеда мы с дядей Сашей уходим в лес. Недалеко, не больше километра. Там двуручной пилой пилим сваленные стволы на короткие, по полтора метра, брёвнышки, а затем на больших деревянных санях вытаскиваем их на дорогу. Да, дорога есть, но сюда крайне редко кто ездит, даже охотники. Не любит лесничий браконьеров, а зайцев можно и ближе к селам найти.

Брёвна заканчиваем возить, когда на землю уже опускаются сумерки. Разгорячённые, довольные проделанной работой, на кураже решаем немного попилить. Успеваем накрывать с десяток чурок, когда тетя Венера зовет нас ужинать.

Уже темно, а единственный генератор в лесничестве при мне ни разу не работал. Поэтому у нас вместо лампочек на столе две лампы "летучая мышь". На ужин опять каша, на этот раз молочная рисовая. Вспоминая сейчас те времена, я понимаю, что крупы у нас были основным блюдом. И ведь не надоедало!

После ужина баня. Женщины моются первыми и, забрав одну лампу, уходят в свой вагончик, а мы с дядей Сашей как следует прогреваемся в бане, а затем пьём брусничный чай с самодельными леденцами, и читаем. Он какую-то научную книгу (удивительно, чем увлекаются лесничие на досуге), а я всё те же журналы.

— Пошли спать, а то ты сейчас за столом вырубишься. — наконец говорит дядя Саша. — Время уже — десятый час. Завтра надо будет перепилить все дрова, и сходить до ледника, мясо закончилось. Да и в погреб заглянем.

В вагончике прохладно, и лесничий тут же берется растапливать печь, чтобы мы не замерзли до утра. Ну а я, забравшись под одеяло, тут же засыпаю...

А за окном 1996 год, тяжелый год как для страны, так и для большинства её жителей...