День открытых дверей: страшные сны и простая реальность

А если работать без выходных, то легко заснуть под ласковым светом монитора. Монотонная работа с длинным списком повторяющихся действий вдруг закончилась реалистичным сном.

Мозг почему-то не удивился. Только что сохраняла файлы для дежурного сайта, и бац, уже степь, усталая лошадь бредет, еле передвигая ноги, солнце клонится к закату и пора бы подумать о ночлеге. Видимо спонсором верховой прогулки выступило офисное кресло) Впереди юрта, дыма над ней нет, невдалеке валяется палая животина уже изрядно погрызенная дикими животными.

Спешиваюсь в надежде на ночлег, откидываю полог и застываю в глубоком недоумении. В полумраке на циновках два тела, с признаками тлена. Долго вглядываюсь в мертвые тела, пытаясь определить причину смерти. Разум шепчет – это чума, бежим отсюда. Но тут из дальнего угла выскакивает мальчик лет шести, грязный, изможденный, он пытается что-то сказать, но слезы текут из глаз, а голос захлебывается рыданиями. Почему-то я смотрю не на него, а на женское тело. Почерневшая сухая кожа, скрюченные черные руки, и не умело покрашенные волосы. Что-то рыжее, с оранжевым и пробивающейся сединой.

И вот ночлег отменяется, и я снова еду, в надежде на жилье, а позади меня на крупе сидит пацан, которого я забрала из мертвого места.

Не знаю, чем все завершилось, но вот новый день, офис на удаленке медленно раскачивается. А реальность такая простая, и понятная. Стук в дверь. Громкий по началу и почти скребущийся в конце. Гостей не жду, дом последний на улице, плетусь открывать и снова застываю.

На улице сильный ветер, дверь распахивается, сбивая с ног того, кто за нее держался. Но человек в падении, бросается, чтобы ухватиться за меня. И вот меня держит сухая старческая рука, почему-то черная от свежих синяков. Женщина поднимает голову, поймав равновесие, я всматриваюсь в незнакомое лицо. Морщины, выцветшие слезящиеся глаза и плохо прокрашенные волосы. Рыжие, с оранжевым и пробивающейся сединой.

Первая реакция: высвободиться от цепких пальцев, сбросить с себя эту смерть во плоти и захлопнуть дверь. Потом разум возвращается. Пожилая женщина трясется на ветру, который постоянно осыпает ее мелкими снежинками. Но снег на старческом лице все же тает, и это уже плюс. Женщина начинает говорить.

Беззубым ртом, борясь с ознобом выдает какой-то сумбурный текст, про то, что ее срочно нужно отвезти за продуктами. Я перехватываю ее руку, с усилием отрываю от себя, и проверяю пульс. Ну здравствуй, гипертонический криз! Тут картинка начинает складываться. Я уже знаю, что делать. И вот гостья сидит в моей машине, в руках у нее стакан молока, а печка молотит, чтобы все не умерли от холода. Скорая уже едет, и во мне происходит кровопролитная борьба, где нужно сделать выбор: сбивать давление или положиться на специалистов. Перспектива совершить ошибку и дождаться летального исхода несколько охолаживает пыл. Вот только скорая не торопится.

Дальше случились очень длинные полчаса, где бабка как смогла рассказала, что у нее нашли рак. И она больше не может работать ни по дому, ни приносить иную пользу. Что, из-за метастазов ей вырезали часть языка, - в этом месте она демонстрирует все что от языка осталось. Рассказывает, что взрослый сын ее регулярно колотит, за то, что она просит его приносить еду. А он держит ее на одном кефире. И вот она пришла пешком, через овраг, чтобы найти кого-нибудь кто ее бы отвез в магазин. И она мечтает о супе. Давно мечтает, но сегодня решилась. Женщина оглядывает себя, вдруг замечая грязь на своей одежде, и расстроенно говорит:

- Я думала справлюсь, но два раза упала.

Как реагировать на весь этот текст не ясно, но кормить ее сейчас особого смысла не имеет. Нужен стационар, срочно. Бабка уже согрелась, и теперь ее невнятная речь кажется полностью лишена смысла. Она рассказывает о своей работе в юности, перескакивает на описание внуков, потом размышляет о саде. Но тут о чудо, звонит скорая.

Они заблудились. Я рассказываю сначала фельдшеру, а после уже водителю и вот проходит еще пятнадцать минут и по улице плывет большая белая машина с красной полосой.

Фельдшер брезгливо смотрит на мою гостью.

- Давайте уточним. Документов у нее нет. Бабка старая. Сейчас вколем гипотензивное, и выгрузим на перекрестке, пусть домой идет – заключает женщина, и сразу отворачивается.

План по спасению незнакомой бабки летит к черту. Выдыхаю. Настраиваюсь на самый флегматичный тон, доставая телефон.

- Отлично, сейчас сделаем видеорепортаж, а сложной ситуации в оказании неотложной помощи страждущим. Встаньте, улыбнитесь. Хотя можете не улыбаться. Убегаете, не страшно. Мне хватит видео с несчастной больной, под первым снегом.

Женщина действительно бежит. Но вдруг останавливается. Ныряет в салон, достает планшет и при мне звонит в отделение.

- Да, взяли с улицы. Да, документов нет. Гипертонический криз. 84 года со слов пациентки. Давление? 220 на 120.

И дальше удивленно:

- Берем?

Уже поворачиваясь ко мне:

- Много вас умных развелось. Могли бы сами апайку откачать.

Но вот скорая уезжает, я уже несколько раз набираю сына старушки, по номеру добытому из старенького кнопочного телефона несчастной. Только на мои звонки никто так и не ответил. Кажется можно возвращаться к работе. И тут снова стук в дверь. Представляю за дверью бабку, которую все же высадили. На пороге незнакомый мужчина, улыбается заискивающе:

- Вы хозяйка нивы? Я тут застрял…