Самба "Золотого павлина". Часть 3

Публика реагирует закономерно.

Самые… эмпатические - эмпатируют. «Зеркальные нейроны» - зеркалят. «Обезьяны» - обезьянничают. Оно ж пляшет? - И мы поскачем. Хлопают в такт, вскакивают из-за столов, лезут к краю сцены. Чтобы ближе. К такому сокровищу. В смысле золота и красоты. И закрывают обзор более спокойным. Которым остаётся либо кружку разглядывать, либо тоже выпереться.

А принцесса пляшет. Показывает себя. В профиль. Обозначила прогиб змейкой. Это не самба - там спинка прямая. Но культурный обмен у Цыбы работает. В другую сторону. Бёдрышком подрожала, животиком потрепетала, бюстом… поволновала. То слева, то справа. Ручками машет завлекательно. Правый локоток на затылок, левой ладошкой польского орла по головушке приласкала. Как туземцы на вид голых подмышек реагируют - я уже… А тут ещё паховая область тоже чистая, наглядно демонстрируемая, прикрыта только помахивающейся ленточной бородой языческой морды.

«Там что-то есть». Х-файл.

Я-то знаю что: вертикальная цепь в парчовой обмотке. Бедняжка: ткань даже после стирки жёсткая. Но зрители мечтают прояснить вопрос лично.

Тут принцесса поворачивается к публике спиной. А там - хвост. Павлиний. Опущенный почти до земли.

Меньше чем у настоящих павлинов. Полностью воспроизвести нельзя: мешает ретроградному движению. Хотя сравнить некому - никто живьём павлинов не видел. Принцесса ритмически приседает, покачивает и «вращает пропеллером». И тут хвост - встаёт. Сам собою. И распускается. Сияя своим бронзовым золотом и озадачивая нарисованными синими глазами. Поднимается вверх и вновь открывает заинтересованному взору благосклонной публики… правильно: принцесскины ягодицы. Которые ритмично дрожат и томно потягиваются. Вверх-вниз, влево-вправо. «Снизу, сбоку, по косой».

Движение женских ягодиц, изменивших судьбы народов и царств.

А над ними - золотой полукруг солнца из перьев. И ряды внимательных нарисованных синих глаз.

***

«Солнечный круг. Небо вокруг.

Это рисунок мальчишки».

Не круг, а полукруг, не небо, а только «глаза». Но «мальчишки» из местной шляхты всё остальное дорисовали. В воображении.

«Можно загипнотизировать человека, постоянно поворачиваясь к нему задом» - Ежи Лец. Это и проделала принцесса. Загипнотизированы - все. Зомби. Кто смог встать с места - в семь рядов хлопают в ладоши у бортика.                                                                  

Стадо зомбей в сотню особей? - Тю, в 21 в. доводилось и поболее отары видеть.

***

Принцесса ещё чуток поприседала, покрутила. И пошла, пританцовывая.

Делает шаг вглубь сцены. Все тянутся следом. Гамельнский дудочник. Вместо крыс - шляхта, вместо волшебной дудочки с девятью дырочками… другой инструмент. Тоже… волшебный.

Шаг, отшаг, подшаг… ножку влево... и потянуть… приставить, присесть, покрутить… ножку вправо… и потянуть… ещё шаг… «вольно на левую», «вольно на правую»...

У публики сносит крышу. «Удаляется! Уходит!».

Маленькие дети, когда у них отбирают игрушку - плачут. Большие - возмущаются. «Не уходи, побудь со мною». Толпа поддатых разгорячённых шляхтичей кидается вперёд. Типа:

- Ты куда? А ну-ка побудь. Со мной. И со всеми нами.

Она оборачивается на шум, видит нескольких молодых парней, заскакивающих на сцену, с явно выраженными, хотя, вероятно, нечётко сформулированными намерениями, визжит от страха, чего в грохоте барабанов не слышно, кидается бежать. На высоких и, главное, совершенно отсутствующих в прежнем жизненном опыте, каблуках. Закономерно спотыкается, падает на четвереньки. Факела резко вспыхивают от движения воздуха, свет белых ягодиц под рефлектором вставшего колом на спине женщины «золотого хвоста павлина» озаряет зал...

Дальше, в несколько секунд, произошли события, изменившие судьбу Польши. И не только.

...

Тут я слышу, сквозь все барабаны, рёв толпы и ругань «гостей» - визг. Поимённый. Имя - моё, визг - женский.

Выскакиваю из нашей типа ложи на галерею, вижу… Представление - продолжается.

На сцене принцесса в коленно-локтевой. Сзади к ней пристраивается какой-то длинный шляхтич в свеже-рваном кунтуше. Лезет куда-то под золотой глазастый хвост, натыкается на цепь вертикального кольца и удивлённо замирает.

Как рыбак, поймавший русалку:

- А… а как?

Принцесса пользуется паузой, визжит, зовёт меня. И бьёт ногой назад. А на ногах у неё «золотые» босоножки с каблуками.

Попала. Кунтуш улетает. Вместе с хвостом павлина. Крепко ухватился, бедняга. Я же говорил: у неё ноги после верховой езды - «как сталь». Она делает рывок вперёд и падает: ещё один соискатель павлинов, пусть уже и бесхвостых, просто валится на неё. Радостно вопит, рыщет там где-то ручёнками. И страдальчески взвизгивает, получив по ушам маракасами.

Нет, коллеги, не с Антильских островов.

По-русски правильнее - «погремушка». Про детские погремушки - я уже… Для маракасов у нас нет плодов игуэро подходящего размера, чтобы высушить. Зато у нас много ивы, с которой умеют работать.

Монашке Ананье ещё в Полоцке почему-то понравились маракасы. Цыба на них чувство ритма проверяет. Ухватила, ходит и помахивает. Тяжёлая штука: снаружи дерево, внутри галька, на рукоятке.

Выскочила из оркестра спасать подруженьку. От первого придурка уже не надо - он в углу сцены лежит, воем воет, с хвостом павлиньим обнимается. Но ко второму поспела. И приложила охальника по ушам. Со всего маха.

Инструменты - вдребезги. Галька - россыпью, дерево - щепками. Тот вопит, схватившись за голову, сваливается с принцессы, та делает рывок с низкого старта. А следующий шляхтич хватает монашку за шиворот, и, радостно вопя: баба же! задирает ей подол. Та пытается ударить, вывернуться, кусает его за руку и, рявкнув от боли, шляхтич наотмашь выкидывает девушку в толпу перед сценой, в лес жадно тянущихся рук.

Один её вскрик. Восторженный рёв благородного шляхетства. Всё.

Ей не было ещё шестнадцати. Младшая дочь из знатного, но обедневшего боярского рода. Давать богатое приданое родня не схотела, малое - не по чести. Отдали в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь. Как-то она там жила. Попала мне на глаза.

Два месяца она была счастлива. Всего два. Светилась радостью. Потом… Геройская девочка. «Приняла смерть за други своя». Не испугалась, не спряталась, кинулась на выручку. Спасла. Как смогла.

Шляхта, совершенно озверевшая от принятия на себя креста и отпущения грехов, прежних и будущих, от чувства вседозволенности, праведности, дармового алкоголя и зрелища женского тела, растерзала её.

- Охрим! Давай!

Все орут, барабаны грохочут, флейта высвистывает, повышая темп.

Шалман, господа. Ничего не слышно, кроме ора и самбы. Но публика у сцены начинает падать. Нехорошо падать: отпрыгивая и валясь друг на друга, вопя и матерясь, разбрызгивая по сторонам фонтаны крови и мозгов.

Где поставить пулемёт в нынешней топологии? - Хорошенький вопрос для сер.12 в.

Я решил - сбоку. Площадка сцены растянута до столбов боковых галерей. Снизу зашита досками, чтобы не лазили. И под галереями, выступая немножко по бокам, тоже зашито. В одном из этих «карманов», под нашей галереей, сидят пулемётчики.

Диспозиция: в зале, который двор, около сотни шляхтичей. Моих - нет. Их изначально немного было, да и потом… увели на выблев. Почти все приглашённые на банкет вскочили со своих мест и собрались перед сценой. Преимущественно - в середине. Плотной толпой рядов в 7-8. Метрах в пяти - пулемёт. В темноте чуланчика.

Принцесса кинулась в лестнице, которая верхняя часть «Красного крыльца», взбежала на галерею и бросилась в нашу сторону. С другой стороны там музыканты наяривают. Несколько соискателей кинулось за ней, двое - на перехват.

Высота галереи метр восемьдесят, сцены — метр двадцать, остаток, даже с перилами галереи, для физически здорового человека препятствием не является.

Принцесса в своём во всём сценическом, позвякивающем, болтающемся и колышущемся, в шлеме с конским хвостом, который постоянно падает на глаза и «золотых» босоножках на каблуке, в которых она может танцевать, но бегать невозможно, выскакивает из-за поворота галереи, а тут - опаньки - её уже ждут. Два «ценителя павлинов» плотоядно осклабившись, растопыривают ручки загребущие. Между ею и мною.

- Ложись!

Ни один благородный, просто воин - эту команду в средневековье исполнить не может. Она - удел женщин и слуг. Которых порют на «кобыле». Принцесса - женщина, её семь лет каждую неделю пороли.

«Делаем из дерьма конфетку» - навык есть, падает на пол галереи.

Одни из «перехватчиков» - вежливый человек - оборачивается ко мне, слегка кланяется и, весело улыбаясь, благодарит:

- Дженькую бардзо.

И получает пулю из моей рукавницы в живот. Его напарник - в спину чуть выше поясницы. Его швыряет вперёд, прямо на лежащую ничком, прижимающуюся к доскам пола принцессу.

Она вопит, но это неважно: открылся сектор обстрела. И я, несколько суетливо от наблюдаемого и переживаемого, с двух рук пукаю в сторону её преследователей, которые как раз выскочили из-за поворота галереи. Их отбрасывает к дальней стенке, а я никак не могу остановится.

- Живая?

Лица под маской не видать, но, судя по мгновенно начавшемуся рёву, натурально: полногласному рёву обиженного испуганного ребёнка, кинувшегося мне на грудь - жива. Эт хорошо: рёв в голос - уже откат. Требует дыхания полной грудью, нет зажима.

Внезапно - тишина. Барабаны замолчали. Флейта разок свистнула. Чего там? Музыкантов прирезали? Или они сами догадались? И в наступившей тишине я слышу прекращение характерного негромкого ритмического звука. В этом мире очень немного людей, кто может понять этот звук. А вот я, со своей идиотской манерой ходить по «Святой Руси» с пулемётом, но без пулемётчика — могу: пулемёт замолчал.

Музыки нет, танцовщица убежала. Даже пулемёт выдохся.

Тогда переходим к следующему этапу наших посиделок. Вспомним-ка Гумилёва:

«Зверь взглянул, и огненные звенья

Потянулись, медленно бледнея,

Но горели яркие знаменья

В голове властительного Зверя.

Как он дивно светел, дивно страшен!

Но Павлин и строг и непонятен,

Золотистый хвост его украшен

Тысячею многоцветных пятен.

Молчаливо ждали у преддверья,

Только ангел шевельнул крылами,

И посыпались из рая перья

Легкими, сквозными облаками.

Сколько их насыпалось, белея,

Словно снег над неокрепшей нивой!

И погасло серебро у Зверя

И Павлина веерное диво.

Что нам в бледном утреннем обмане?

И Павлин, и Зверь - чужие людям.

Вот они растаяли в тумане,

И мы больше видеть их не будем.

Мы дрожим, как маленькие дети,

Нас пугают времени изъяны,

Мы пойдем молиться на рассвете

В тёмные продымленные храмы».

Вы — не увидите. Вас понесут. Отпевать и закапывать. Отправят к ощипанным ангелам. А мы - помчимся. Смотреть, думать, делать. Менять мир. Чтобы ваши дети не дрожали. Подобно вам.

- Охрим! Всем! Бой!

(Конец)