«Закат у Башни всегда оранжев...»

***

Здравствуй, Карлсон, извиняюсь, что по фамилии,
Просто имени ты ни разу не оглашал.
Мы с тобою когда-то были такие милые —
Неразлучные два приятеля-малыша.

Ты постарше, потяжелее и понахальнее,
Знал, как выбесить педагогов и грузных дам.
Помню, дома всегда ругали тебя и хаяли
За немедленно воцаряющийся бедлам.

Облака проплывали мимо, и птицы пели нам,
Мы по крышам шлялись с обеда и допоздна.
Сколько лет я тебя не видел, дружок с пропеллером,
Не подсчитывай, ничего не желаю знать!

Ощущение, будто мир мой не то, что рушится,
Но кренится, как замирающая юла.
Если честно, мне твоего не хватает мужества
Рассмеяться вслух — житейские, мол, дела!

Все ли лучшее мной замечено, взято, прожито?
Как ни бейся, а не получится просчитать.
Я не знаю, зачем пишу тебе, все равно же ты
Эти письма не удосужишься прочитать.

Может быть, ты уже давно перебрался в Данию,
Может, стал теперь завсегдатаем датских крыш.
Ни о чем не прошу, но если ты вдруг когда-нибудь...

Сванте Свантесон (перечеркнуто).
Твой Малыш.

Четвертое измерение

Назову героя, допустим, Жаком (а возможно, Дмитрием, но не суть).
Он идет с работы летящим шагом, по ночным кварталам срезая путь.
Остановка, мост, поворот направо, через парк и к дому — маршрут таков.
Но сегодня в парке торчит орава молодых жестоких сорвиголов.

Я-то знаю, что ожидает Жака: потасовка, кладбище, море слез...
Но терять такого героя жалко. Значит, надо вмешиваться всерьез.
У меня хватает на это власти, потому что авторам можно все.
Я беру не глядя мой верный ластик, провожу по карте — и Жак спасен.

Он меняет курс перед самым парком и шагает долгим кружным путем —
Подворотня, желтый фонарь и арка, драный кот, пустившийся наутек.
Чертыхаясь, Жак огибает ямы, бормоча: «Да что это я творю!»,
И выходит, хоть и не очень прямо, к своему подсвеченному двору.

Отведя беду, оседаю в кресле (по идее, спать бы уже давно)
И опять задумываюсь — а есть ли вот такая сила и надо мной,
Чтобы крепкой дланью брала за ворот не забавы ради, а пользы для?
Я смотрю в окно на погасший город и затылком чувствую чей-то взгляд...

Командор

Памяти Владислава Крапивина

А здесь, похоже, еще не осень. Скорее, август, а то — июль. В теплейшем воздухе вьются осы живее всех веретён и юл, крапива щедро язвит лодыжки, звенит кузнечиковая рать, и ни малейшей тебе одышки, и никакого тебе одра. Шагаешь вдаль, невесом и тонок, готов полмира пройти пешком, то на деревья косишься, то на свои сандалии с ремешком, трава по пояс, пружины в пятках, футболка выпачкана в земле. Ты скинул больше семи десятков, ты снова Славка, тебе семь лет — листы акации вместо денег, синяк на локте, в зубах смола, твоя вселенная беспредельна и в то же время малым мала. А между тем подступает вечер, и ноги сами несут тебя на неизменное место встречи тобою выдуманных ребят.

В костре потрескивает валежник, но дым не горек, а сладковат. По этим отрокам в мире внешнем скучают ванная да кровать. Закат у Башни всегда оранжев и пахнет дикой густой травой. Сегодня каждый пришел пораньше, поскольку повод нерядовой, залиты йодом зигзаги ссадин, вихры приглажены в сотый раз. Посмотришь сбоку, а лучше сзади, ни дать ни взять — образцовый класс, ушей услада, очей отрада. Хотя, по сути, любой из них — боец мальчишеского отряда, дозорный, конник, трубач, связник. Хотя за каждым стоит такое, о чем и думать не хватит сил — шеренга серых казенных коек; планета, съехавшая с оси. У них задача — всегда быть рядом, пресечь войну, погасить раздор...

Сегодня вечером с их отрядом впервые встретится Командор.