Как в СССР со сказками боролись

Последние дни на АТ много пишут про критику и критиков. На днях прочитал воспоминания Корнея Чуковского о том, как критиковали его. Несколько глав объединены названием «Борьба за сказку». И это не просто красивое выражение. За сказку действительно пришлось драться с массой невежественных и накачанных идеологией соотечественников.

Полюбуйтесь:

«”Мойдодыр”, говорилось в журнале, “развивает суеверие и страхи”, “Муха цокотуха” “восхваляет кулацкое накопление”, а “Тараканище” и “Крокодил” “дают неправильное представление о мире животных и насекомых”».

В «Крокодиле» Главное управление социального воспитания и политехнического образования детей (Главсоцвос) увидело описание восстания мятежа генерала Корнилова и потому запретило. При этом сказку Чуковский написал за год до исторического события. «Мойдодыр» управление возмутил грязными трубочистами. 

«Нельзя давать детям заучивать наизусть:

А нечистым трубочистам

Стыд и срам, стыд и срам! —

и в то же время внедрять в их сознание, что работа трубочиста так же важна и почетна, как и всякая другая».

В «Мухе-Цокотухе» Главсоцвос увидел переодетую принцессу, а в Комаре — принца. А это ведь классовые враги — нельзя. Более того, в сказке упоминаются «мужики богатые». Хоть они пляшут и веселятся, никому вреда в сказке не делают, цензоры сочли их упоминание за «сочувствие кулацким элементам деревни». А ещё «Муха-Цокотуха» «подрывает веру детей в торжество коллектива». Кандидата же исторических наук Колпакова возмутило, что комар женится на мухе. Антинаучно, мол.

Необычные сказки Чуковского даже породили термин «чуковщина». Она якобы характеризовалась антиобщественностью, антипедагогичностью, формальным закостенением и литературными приёмами, травмирующими детей.

«Это формалистическое кривлянье и рифмованное сюсюканье Чуковского, закрепляя неправильности языка, встречающиеся у детей, мешает развитию их речи… Детиздату должно быть стыдно (так и сказано: “должно быть стыдно”) от того, что он выпускает такие недоброкачественные книжки, как “Котауси-Мауси”».

Критика неслась не только, возможно, даже не столько от тёмных «людей от сохи», как от новой интеллигенции. Например, заведующую одной библиотекой С. Д. Ковалёву возмутили ложь и фантазия в переведённых Чуковским историях о бароне Мюнхаузене. Её единомышленники считали, что детям необходимо читать про радио, космос, науку, а сказки только порождают никчёмных романтиков, оторванных от жизни.

Некий Раппопорт заведовал школой, но так же совершенно не понимал, зачем детям развивать фантазию. Он крайне возмутился, когда в печать попал миф о Персее и Медузе Горгоне. Подумал, что это не перевод Чуковского, а его собственное произведение. 

Корней Чуковский. Фото: А. Князев / Главархив Москвы

В начале 40-х советский композитор Михаил Красев написал оперу по «Мухе-Цокотухе». Когда её прослушал по радио некий забайкальский медработник Владимир Васьковский, он тут же настрочил в «Литературную газету» гневное письмо. Мол, как смеют выпускать такой бред, где к паразитам вроде комара и мухи вызывают сочувствие. Ведь «в нашей стране проводится систематическая беспощадная борьба с насекомыми».

Видимо, в газете покрутили у виска, так как Васьковский постучал наверх и добрался до Комиссии по детской литературе Союза писателей. Там извинились, признали ошибку и пояснили, почему так получается. Из пренебрежения некоторыми писателями к правде жизни и незнания родной природы. Больше сказка в эфир не выходила.

По словам Чуковского, только к концу пятидесятых споры вокруг сказок поутихли и малыши смогли наслаждаться международной детской классикой. Правда, «левацкие лозунги и бравада оголтелым невежеством» окончательно не исчезли. Обеднённые фантазией соотечественники порой появлялись на страницах газет. То их не устраивали людоеды в сказке, то фетишист, охотящийся за женской туфелькой.