Реквием благословенной звезде

...Прямо перед ним млечно белел силуэт, в котором нетрудно было угадать торчащую, словно экзотический овощ, прямо из земли верхнюю часть человеческого торса с расколотой надвое головой. На бледном, спокойно отрешенном лице видения отчетливо темнели бурые пятна и потеки чего-то серого. Еще несколько подобных силуэтов ― торсы, плечи, головы ― торчали по всему пространству двора в художественном беспорядке. У пришельца моментально вылетели из головы все его радужные планы. Особенно насчет застолья. Ему стало почти дурно, и оставалось только радоваться, что его желудок и без того был пуст, иначе ― и до греха бы недолго...  

«И разверзнутся могилы, и восстанут из них мертвецы, некогда жившие», ― припомнилось из Откровений. Или из Экклезиаста... Да и за точность цитаты он не поручился бы, не до того было. Пришелец отчетливо сглотнул. «А ведь когда-то в здешних подвалах располагалась контрразведка генерала Гайды из Чехословацкого корпуса», ― припомнилось еще.

Наверху, на высоком крыльце бывшего особняка современно щелкнул замок, и высокая резная дверь времен еще тех отворилась с соответствующим обстановке зловещим скрипом. Во дворе сразу стало заметно светлее.

― Тьфу, тьмать вашу, ― сказал пришелец и раздраженно сплюнул, стараясь не попасть ни во что, кроме непосредственно двора.

Возникшая в проеме фигура ответила смешком, и довольный голос произнес:

― Что, впечатляет? 

― Воистину, ― пробурчал пришелец. ― Не побудешь у вас тут годик, забываешь обо всех этих  штучках. 

Наверху удовлетворенно хмыкнули.

Проходя по коротенькой тропинке к крыльцу и с любопытством озираясь, пришелец остановился у одного из торсов, пригляделся и присел возле на корточки. 

― Бедный Йорик, ― сказал он с грустью, глядя в пустые, без зрачков глаза, вздохнул и, заботливо отлепив от белых алебастровых губ окурок со смятым фильтром, брезгливо отбросил его в темноту. ― Тоже мне, шутники. Никакого уважения к памяти усопших, ― прокомментировал он с сарказмом. Снова вздохнул и поднял глаза к стоящему на крыльце: ― А ведь я знал его, Гораций.

― Он памятник себе воздвиг нерукотворный? ― вопросительно полюбопытствовал новоявленный Гораций, наблюдавший сверху эту трогательную своей необычностью сцену. Затем констатировал: ― Его многие знали.

Пришелец поднялся с корточек. 

― Вы бы хоть прибрали здесь, что ли. Все-таки гости... Что народ-то подумает?

― Зачем? ― охотно откликнулся Гораций. ― Мы наоборот, собирались еще подсадить, в назидание. В подвале после очередного наводнения их еще много осталось. А народ... Умный поймет, а дураков тут не водится. На неподготовленного посетителя это производит соответствующее впечатление. И уважение вызывает к месту. Или нет?

― И производит, и вызывает, ― пришелец передернул плечами: ― Даже у подготовленного вызывает. 

Он поднялся на крыльцо, протянул руку, представился.

― Валера, ― принял рукопожатие встречавший. ― Один? ― уточнил он деловито.

― И без оружия, ― отозвался пришелец. ― А не заметно?

― Откуда, если не секрет? 

― Из Нижнего, ― кратко ответил пришелец, и встречавший тут же оживился:

― Значит, это тебя Коломиец ждет?

Пришелец насторожился.

― Коломиец? Он уже здесь?

― А то! ― Валера рассмеялся. ― Как приехал вчера вечером, так и сам не спит и нам не дает. Ждет. Задремлет, бывает, встрепенется. Не приехал, спрашивает. Нет, говорим. Ну, отвечает, и слава Богу. Выпьет ― и опять. Очень переживает.

Пришелец вздохнул. 

― Ну ладно, ты тут проходи, ― сделал Валера-Гораций приглашающий жест. ― А я пойду посмотрю, как там.

― Гринпис? ― понимающе улыбнулся пришелец.

― Именно. Сольюсь с природой.

Они разошлись в узком пространстве дверного проема. Встречавший вышел, не забыв прикрыть за собой дверь, а пришелец шагнул вовнутрь из тамбура и вздохнул уже совсем облегченно ― вот он и дома ― и тем же мягким шагом, но совсем по-домашнему, почти по-хозяйски оглядывая знакомые стены, в которых давненько уже не был, пошел по длинному коридору мимо огороженных старинными перилами ступеней в знаменитый подвал, тот самый, где в девятнадцатом размещалась контрразведка и где и поныне сквозь почти метровые стены и пол пробивались два ключа, периодически затопляя его, и тем подвигавшие нынешних хозяев устраивать жутковатые экспозиции во дворе; мимо оскверненных недавним евроремонтом стен, скрывавших двухсотлетнюю кладку, незыблемую со времен купцов-старообрядцев; прямиком к высоченным, чуть не упирающимся аркой в почти шестиметровый потолок двустворчатым дверям, старинно отблескивающим многочисленными наслоениями лака, прикрывавшими вековые шрамы древнего дуба ― или из чего тогда делали двери? ― створок, с истертыми и отполированными прикосновениями тысяч и тысяч рук бронзовыми узорами рукоятей ― именно рукоятей, ибо слово «ручка» уничижало достоинство сих мощных, пусть несколько аляповатых, но вызывающих невольное уважение прослуженными ими на своем посту летами, ветеранов скобяных изделий. Подойдя, пришелец уважительно провел рукой по бронзе ― его следы тоже остались на ней со времени его прежних трех... нет, четырех посещений этого дома; одна из вековых створок была открыта, и он прошел в нее и стал в проеме. 

На поле боя раздавались стоны убитых и раненых.

Из школьных сочинений

Журнал «Юность», «Зелёный портфель»

В просторном помещении, бывшем при прежних хозяевах то ли гостиной, то ли залой, было почти многолюдно. С той лишь оговоркой, что подавляющее большинство здесь присутствующих спало: кто-то на длинном кожаном диване слева у стены, валетом, кто-то в современного вида кресле, в неудобной позе пристреленного в затылок, большинство ― прямо на полу, на собственных вещах и сумках, прикрывшись первыми и положив под головы вторые. Похрапывание, сопение, вздохи, причмокивания и прочие характерные для сна звуки доносились и из-за многочисленных приоткрытых дверей, в изобилии выходивших в залу. Чем-то это зрелище напоминало поле брани после жаркой сечи усеянное неубранными еще трупами. Усугубляло картину торчащее то тут, то там из многочисленной поклажи, как из убиенных тел, разнокалиберное оружие, в основном, холодное — режущее и колющее.

В глубине залы, словно уцелевшие в битве инвалиды у костра, под затемненным абажуром торшера сидели трое. Точнее, если следовать ассоциации, двое инвалидов и маркитантка, так как одним из сидящих была девица. Они то ли справляли тризну по павшим, то ли отмечали победу, так как долженствующий изображать из себя походный плащ с нехитрыми, походными же, яствами полированный столик был густо уставлен импровизированными закусками и тем, к чему они прилагаются. Сборная солянка из разнообразной домашней снеди и промышленных полуфабрикатов с приятными глазу вкраплениями разнокалиберной посуды, в том числе и заполненной прозрачным содержимым еще не до конца ― что тоже приятно ― опустевших бутылок, вызвала у пришельца еще один легкий спазм желудка ― несколько, правда, иного, чем недавно во дворе, свойства ― и живо напомнила, что последний раз он принимал вовнутрь часов этак пятнадцать тому назад.

Реквием благословенной звезде