К флешмобу про зверюшек (с картинкой)

Комната со всей утварью до самых занавесок намертво пропиталась резким запахом всевозможных трав. Даже белый кот давно уже отдавал полынью, но Кинри долгие годы этого не замечал. Он родился в аптекарском доме, рос и мужал здесь все свои неполные двадцать лет. Страсть к сушеным корешкам передалась ему от отца, а тому — еще от его отца. Преемственность сия терялась в веках.

Возможно, кот знал еще основателя славной династии травников, потому что никто не помнил времени, когда белого кота не было бы в доме.

Такова семейная легенда. Может быть, коты на самом деле разные и у них также сложилось родовое предназначение — жить при аптеке. И всегда кота (котов?) звали Тысячелистник Обыкновенный.

— Что скажешь, хватит шалфея или нечего его жалеть? — советовался по привычке Кинри, отмеряя сухие листья кипящему горшочку. Конструкция грелась в небольшой настольной треноге над масляной лампой.

Кот, по старинной традиции сидящий рядом прямо на столе, оторвал взгляд от варева и внимательно посмотрел в глаза вопрошавшему.

— Нет в тебе, брат, моего духа авантюризма, — смутился аптекарь, отводя взор. — Ладно, уговорил. Коли сказано три ложки — положу ровнехонько три, а никак не три с четвертью.

Порой юноша позволял себе мысленно назвать кота коротким “Тыся”, но его авантюризма также недоставало на повторение вслух этой дерзости. Тысячелистник снова уставился на воду, усы едва различимо шевельнулись от тяжкого кошачьего вздоха.

— Все-то за мной следить надо, — вполне серьезно согласился юноша, поправляя круглые очки. — Рано не стало родителей, кто еще наделит меня всеми секретами. Без тебя я пропаду, даром что полки от книг ученых гнутся.
На мгновение он понизил голос и певучим полушепотом произнес заговор, усиливающий действие компонентов отвара.
Подобно некоторым простым горожанам, молодой аптекарь обладал магическим слухом в той крошечной мере, что позволяла улучшить свойства хорошо изученного ими предмета. Отвар бурлил, запах пяти трав поднимался к потолочным балкам и беспощадно впечатывал свои ноты в и без того насыщенную симфонию. Выветрить ароматы давно не могли никакие сквозняки.

“Побочный эффект усиления”, — пояснял когда-то отец. — “Счастье, что твою матушку я встретил в другом краю и привез сюда уже женой. В ином порядке она бы дальше порога не ступила.”

Матушка всегда смеялась, что дом оказался единственным недостатком отца, так что пришлось ей с этим мириться. Однако, с тех пор она полюбила долгие прогулки по городу, что в девичестве ей свойственно не было.

Кинри разлил готовый отвар по стеклянным пузырькам. Два из них отправились на укрытую от солнечных лучей полку шкафа. Перед тем, как отнести третий пузырек заказчице, юноша переоделся в лучшую белёную рубаху и меховой плащ, что предусмотрительно висели на веревках во внутреннем дворе. Одежду “на выход” всегда и держали на выходе — там у коварного запаха пока еще не было власти.

На эти хлопоты Тысячелистник Обыкновенный взирал с немым осуждением. Решительно, негоже человеку почти ученому с каждой склянкой носиться по городу.

Обычно Кинри и не носился, но этот случай был особый — микстуру попросила мать Селены, тетушка Агата. Ради ясноокой Селены, к тому же изрядно простуженной, Кинри был готов бежать при необходимости гораздо дальше и быстрее.