Во славу Оhhh_Satan

Витражи (Родрик не поверил глазам) были небрежно завешены дерюгой. Камин, весь чёрный от дыма, рычал и полыхал жерлом вулкана, а к прекрасным белоснежным колоннам вкривь и вкось были приклёпаны держатели десятков факелов; над каждым из них длинным языком вверх тянулся хвост жирной копоти. Было душно и жарко, пламя ревело и трещало искрами, холсты дерюги колыхались от движения воздуха. По всей длине холла подковой стояли столы – простые, дощатые, на козлах. 

«Что за…» Родрик словно оказался в дешёвой забегаловке. Даже не солдатской, это был просто притон.

За столами сидело и орало сотни три народа. Сидели не все: кое-кто валялся на полу, и мимо проходящие их словно не замечали – спотыкались и пинали. Одна из собак мочилась на лежащего, а тот только вяло взбрыкивал рукой. Пол был завален пучками грязной соломы, ветками, осколками посуды и прочим мусором. На столах не разрезанные, а словно растерзанные дикими зверями туши кабанов громоздились среди обглоданных костей, треснутых и перевёрнутых кувшинов, плавали в лужах вина и эля. Собак было множество: лающих, урчащих, грызущих кости и дерущихся из-за кусков мяса. 

Двое мужчин состязались в борьбе. Из одежды на них были только драные холщовые штаны; обильный пот струйками стекал по спинам. Они топтались друг перед другом уставшими быками, дышали тяжело и двигались вяло, вызывая гнев гостей. В борцов летели огрызки и плевки.

 Группа музыкантов между столами била в барабаны, остервенело терзала цитры и дудела в некое подобие волынок, создавая дикую какофонию. Болтающиеся сальные волосы лезли им в глаза. Они были слишком пьяны («нет, не пьяны, - подумал Родрик, глянув внимательнее, - испуганы») для того, чтобы играть хоть сколько-нибудь слаженно: на его глазах один из гостей швырнул в музыкантов бутылкой; та попала ему прямо в голову. Лютнист упал замертво; остальные, даже не попытавшись помочь своему товарищу, заиграли ещё громче, кто во что горазд.

О, Хильда Коптильда, огонь моих чресел!

С тобой лишь, девица, я счастлив и весел!

О, Дылда Матильда, лицом гаже беса!

С тебя лишь, красотка, ни в жизнь сам не слезу!

- завопил один из них, вызвав громкий хохот. Кто-то швырнул ему кусок пирога, тот не поймал, и пирог полетел на пол. Певец упал на колени и, едва успев вырвать кусок из пасти невесть откуда вынырнувшей псины, вгрызся в него зубами.

Справа насиловали женщину. Она лежала на столе распластавшись, лицом вниз, с задранной юбкой, и вообще не подавала признаков жизни; чёрный человек сзади с упорством молотобойца двигал тазом, время от времени прихлёбывал из глиняной кружки, и с явным удовольствием разглядывал другую красавицу. Та, совершенно обнажённая, сидела на столе, широко раздвинув ноги, под подбадривающие вопли зрителей услаждала себя рукой, засовывая в себя кисть едва ли не до половины, и громко стонала.

Эирлис ойкнула и вцепилась Родрику в рукав; её била мелкая дрожь. Он проследил за её взглядом и вздрогнул сам. В дальнем углу залы, совсем рядом с троном, к колонне была прикована ещё одна женщина, тоже нагая; она была ещё совсем молода. Она висела в рост с руками, подтянутыми кверху цепью, бессильно мотая головой; длинные волосы закрывали её лицо. А от другого ряда колонн человек стрелял в неё из лука под одобрительные возгласы собравшихся. Человек едва держался на ногах; каждую стрелу ему удавалось вставить в тетиву только с десятой попытки. Одна, вторая, третья – стрелы летели вкривь и вкось несмотря на то, что стрелка от мишени отделяли шагов двадцать, не больше.

На троне развалясь сидел его высочество Леофрик, бил кулаком по подлокотнику и заливался хохотом при виде каждого неудачного выстрела. Он был очевидно пьян: с всклокоченной бородой, в расшнурованном до пупа камзоле, грязной оборчатой рубахе с винными пятнами, и глубоко-тёмными тенями вокруг глаз. На его голове сияла самоцветами корона Бедвиров. Он покрутил головой и, заметив вошедших, что-то крикнул. Галдёж в холле стоял такой, что разобрать слова было совершенно невозможно, но Родрика немедленно ткнули в спину чем-то твёрдым.

- Пошёл.