Лоси с фанерой

- Вдруг как в сказке скрипнула дверь…

Н-на-а-а! Кулак прилетает в ладони, сложенные на лбу.

- Все мне ясно стало теперь!

Да-да, это был музыкальный лось. Еще лось практиковался педальный, но такое видел лишь один раз и даже со стороны оно казалось странным и страшным. Каково было кому-то из второй учебной роты, улетевшему под шконки, даже и не знаю. Наш старший сержант Стёпа был парень справедливый и честный, дрочил нас на плацу и качал на зарядке и внеплановом физо, но руки не распускал, не водилось за ним такого.

Фанеру мне пробивали, было дело. В самом начале духанки, когда нас отправили в Даг и там оказались все самые страшные дембеля батальона. Через полгода, когда Дагестан покромсал нас первыми погибшими, вспоминать о такой хрени стало даже стыдно.

Армия в девяностые была проклятьем, пучинами Ада, роднёй зоне и ее порядкам, пусть и не полностью. Армию боялись и идти в нее не хотели совершенно, от слова «совсем». В армии водились неведомые крокодилы, которых нужно было сушить, буратины, бывшие деревянными также, как Тортиллы, слоны, лоси и прочие неведомые зверушки. А еще там проживали напостоянку страшные упыри-деды. И плыл, затхлый и смердящий смертью морали и правил, аромат дедовщины.

К пятнадцати годам даже самые погруженные в учебу ботаны знали про «духи – вешайтесь». К шестнадцати, пройдя медосмотр с обязательно-дебильным «красной армии не видно» после «наклонись, раздвинь», даже ботаны, подходящие по состоянию здоровья, получали приписное удостоверение. Эдакий маленький светлый пропуск в собственный небольшой двухгодичный ад. Ну, по мнению призывника, само собой.

От нее косили. От нее откупались. От нее прятались за ВУЗами и их отсрочками, порой уходя на длительно растянувшуюся аспирантуру. От нее закрывались, до самых двадцати семи лет, липовыми справками о сифилисе, что никогда не обретался в организме, но был просто необходим документально. От нее бегали и гордились, если убегали.

Били ли душье табуретками? Заставляли ли чистить очки зубными щетками? Отправляли ли шарить по ночами новые гражданские трусы в упаковке? Прописывали ли лосей направо и налево? Петушили ли в зад, не обращая внимания на бром в чае?

О, чего только не было из этого макабрического списка.

Брома в чае не было, это чтобы не перевирать сказки. Табуретками били и духов и дедов, тут уж как карта ляжет. Очки зубными щетками вроде бы были, но в целом все слышали, а вот видеть никто и не видел. Шарили не только трусы, но и все подряд, что вступало в голову в конец одуревшим от безделья и безнаказанности юным организмам, в основном валявшимся по распалагам в тапочках из-за предписания медсанчасти, выданного, зачастую, таким же срочником в должности санинструктора. Гомосятины в нашей части не случалось, как бы того не желали любители «двагодавыкинутыезря».

Да, тарелка с сечкой, прилепленная к столешнице снизу – почти приклеивалась намертво. От тушенки нам чаще всего доставалось сало, вместо ботинок с высокими берцами в девяностых царили портянки и кирзачи, «духи вешайтесь» мы услышали еще на призывном в Сызрани от стройбатовцев, тогда еще существовавших, сигареты на стодневку на самом деле подписывались, хотя моему деду Серику она в хрен не впилась, он не курил и отдавал ее Филипчику, спавшему по соседству. А мой собственный дух, полученный, свежий и горячий, прямо под село Беной, что между Сержень-Юртом и Ведено, в первый же день получил столько ништяков, сколько смогли дать. Каждому свое, хрена ль.

Работы – да. Духи моего призыва, за три месяца КМБ перед первой командировкой в Даг, стреляли три раза, а вот разминка часто превращалась в поход на лесоповал в сопки у Ахтырской и возвращение с бревнами на плечах. А еще случались колхозы, яблоки-сливы-подсолнухи и прочие аграрные изыски, обязательная отправка пяти человек с утра на строительство церкви в самой станице и так далее.

Учить боевой службе нас начали в самой командировке, как бы оно не было глупо. А потом учили сами жизнь и война, случившаяся почти под конец первого года.

Мы ни разу не видели зэков. А вот конвойщики видели и, расформированные летом девяносто восьмого, натащили с собой, при переводе, кучу всякого, от Божьих образов ручкой на носовом платке и четок до, само собой, нард и ножей с наборными ручками. Служили конвойщики по-разному, пришедшие к нам слоны и духи оказались такими же, как мы, черпаки, деды и дембеля запомнились барственностью и понятиями, активно вкручиваемыми в нашу полковую жизнь. Потом понятия столкнулись с Мейджиком и, треснув, рассыпались одновременно с парой выбитых к чертовой матери зубов у особо продвинутых в нежелании мыть взлетку и кубрики.

Половина пацанов моего класса, тех, кто вместе катался на соревнования по баскету, в армию таки загремели. Вернулись все, один остался, спокойно служа в звании мичмана и кап-лея на Северном флоте. Из отслуживших вместе со мной никто особо не говорил о потраченных двух годах службы, жалея, изредка и не все, о добровольно написанном заявлении на отправку в Чечню.

Армия нулевых оказалась непонятной, но превратилась в армию десятых, больше напоминающую спортивный лагерь с элементами квеста «А как тебе без привычной зоны комфорта?». А потом… А потом все и всё знают.