Не оглядываться

…Сначала мы и не собирались в Шотландию. Нам хотелось в Америку. Глазго был перевалочным пунктом. Мы ничего не знали об этих местах. Зато Америка была у всех на устах: богатая и свободная страна, где всякий может устроиться, ни верой, ни убеждениями не попрекают. А нам из родных краев пришлось бежать и из-за того, и из-за другого.

Нам повезло еще на вокзале: только с поезда сошли, услышали польскую речь. Мужики о работе сговаривались. Муж тут же подошел, перебросился парой слов, то-се, я и оглянуться не успела – пристроился в порт чернорабочим. Те же земляки и с жильем нам помогли на первых порах. И я себе какую-никакую службу подыскала. Сначала думали, подзаработаем и поедем дальше. А потом привыкли, освоились, как-то ни к чему стало переезжать. И первенца я уже ждала.

В Глазго нас переименовали: фамилию укоротили, мужа стали называть на шотландский лад, Фрэнком, а я как была, так и осталась Анной. Мы не возражали. Детям дали английские имена. Они-то у нас сразу стали местными, в Глазго родились, здесь мы их крестили, тут они пошли в школу. Мы английский быстро освоили, когда там-сям бываешь, он быстро к языку прилипает. С детьми по-польски не говорили. Для чего? Если уж судьба привела нас сюда, к прошлому возврата нет. А захотят вернуться или поездить туда-сюда, выучат язык.

На новом месте, говорят, жить трудно, но мы жили, как все в Горбалз: много детей, хлопот и работы, мало денег, развлечений и удобств. Погода здесь была все же получше, чем там, откуда мы приехали, снега поменьше, и морозы пустяковые. Фрэнк был работящий и не пил, как соседи, так что нам почти всегда хватало на еду и уголь.

Когда ребята подросли, мне стало полегче. Старшие девочки занимались домом и малышами, а мальчики помогали мне в работе. Я убирала у богатых евреев, а по субботам еще и ходила для них за покупками, мыла посуду, делала все, чего им в святой день нельзя. Тут пригодился и мой идиш, и литовский, и даже русский, хозяйкам привычнее было объясняться на родном. Многие тосковали по дому и удивлялись, что я ничего такого не чувствую. А мне что? Где муж – там и родина. Это я еще тогда решила, когда дала ему слово и приняла его веру.

Мы жили в русской Польше. Родные не простили мне католичества и донесли на Фрэнка в полицию. Его арестовали за анархические идеи, был у него такой грех, и приговорили к ссылке. Он ухитрился бежать. Как сейчас помню, сижу я у свечки и что-то штопаю. За окном темно, холодно. И вдруг стук. Распахнула дверь, втащила его в дом – он трясется весь, говорит, «бежать надо, Анна». Только мы оделись и выскочили за порог, жандармы подъехали. Еле мы успели. Тот страх мне и по сей день снится.

А в Шотландии – как с чистого листа. Фрэнк со своим анархизмом нашел приятелей, по выходным ходит с ними на собрания, речи говорит. А я в церковь. Район у нас католический, моя вера только на руку.

Так вот время и пробежало. Оглянуться я не успела, а уже с внуком на работу хожу. И рассказываю ему, рассказываю… Он до лучшей жизни жадный, мечтает уехать, не понимает пока, что хорошо там, где не плохо. Где тебе не грозит смерть или каторга. Где тебя не травят, как зайца. Уходить из дома нужно только, когда жить в нем становится невмочь и дорога стучится в дверь. Но тогда уж без оглядки.