К флэшмобу о путешественниках

К флэшмобу от Елены Станиславовой -- "Давайте запилим флешмоб про тех, кому дома не сидится."

Я сам не то чтобы продвинутый путешественник и даже "полевик" так себе, но путешествия люблю (и даже кое-что повидал). И, если честно, 90% моих текстов -- так или иначе о путешествиях.

Смотрите.

Вот "Оксфордская история" -- и Валька Ткаченко АКА Валандил, ролевик из Питера, моею волею (опосредованной волей Сущностей А и Б) отправившийся в окрестности Оксфорда, дабы поклониться могиле Дж. Р. Р. Толкина.

Как он очутился в Англии, Валандил вспомнил не сразу. Вроде бы спать он ложился, как всегда, в своей комнатушке в купчинской «хрущевке» — а проснулся почему-то в оксфордском отеле. И, что самое загадочное, поначалу не удивился этому ни капельки. Потом ни с того ни с сего в памяти всплыло, как он мечтал добраться до мест, где жил и творил Профессор, как собирался поклониться его могиле, как, старательно выводя гелевой ручкой округлые буквы тенгвара, писал ему письмо на высоком квенья... Ну, а дальше помаленьку стали подтягиваться, нанизываться одно на другое и остальные воспоминания. Кажется, был какой-то непонятный лотерейный билет, оказавшийся вдруг выигрышным; кажется, призом удивительно кстати оказался тур в Великобританию, да еще и с остановкой в Оксфорде; кажется, Валандил летел на самолете сначала из Пулково в Хельсинки, потом из Хельсинки в Хитроу, а потом еще ехал на автобусе... В общем, рассыпанный пазл в конце концов сложился во вполне правдоподобную картинку. И все равно в этой истории было нечто подозрительное, ненастоящее...

Вот "Фрау залигэ" -- и юный Вертер... простите, Петер Мюллер, то есть Петроний Молендинарий, студент из Кёльна, в будущем профессор-антрополог, путешествует по родной Германии по своим дипломным делам.

От Кельна до маленького городка Лангенфельда он добрался меньше, чем за час, благоразумно предпочтя поезд пароходу. Но вот дальше… Неприятности начались прямо с того мгновения, когда уже почти дипломированный бакалавр ступил на перрон. Сначала хорошенькая барышня, вроде бы благосклонно внимавшая всю дорогу его студенческим байкам, с радостным визгом повисла на шее у какого-то долговязого рыжего детины, встретившего ее у двери вагона. Огорченный так и не состоявшимся приятным знакомством, Петроний решительно зашагал прочь от станции — но, не успев отойти от поезда и десятка рут, вспомнил, что забыл в купе свою сумку. Петер быстро развернулся назад — и услышал свисток паровоза. Черный, как черт в преисподней, и, видимо, такой же зловредный, локомотив насмешливо фыркнул струей пара, испустил целое облако дыма из высокой трубы, лязгнули сцепки — и сумка, вместе с рекомендательным письмом от мэтра, с предусмотрительно собранным еще вчера завтраком, с чистым новеньким полевым дневником и, самое главное, с подробной картой долины Дюсселя, отправилась путешествовать на север вдоль Рейна — к Дуйсбургу, к Везелю, к Эммериху — отдельно от своего хозяина.

Раздосадованно плюнув вслед поезду, Петроний отправился на станцию. Там он долго заполнял длиннющий бланк прошения о возврате забытых вещей, мучительно вспоминая особые приметы и самой сумки, и всех предметов, что в ней находились. Наконец, железнодорожный служащий, солидного вида пожилой господин в синем форменном мундире, принял от пострадавшего полагающуюся плату за услугу, важно поставил на бланк синюю печать с растопырившим крылья имперским орлом… и велел зайти к нему за имуществом через неделю. В общем, жертвой второго плевка раздосадованного Петера оказалась захлопнувшаяся за ним монументальная дубовая дверь вокзала. Отведя душу самой грязной руганью и тоскливо пересчитав оставшиеся в кошельке медяки, Петроний зашагал прочь из городка по северному тракту в сторону Дюсселя, все больше удаляясь от Рейна. Изукрашенные темными балками фахверка разноцветные бюргерские домики вскоре остались позади, а вдоль запетлявшей между покрытых лесом холмов дороги потянулись ячменные и пшеничные поля.

Вот "Этайн, дочь Хранительницы" -- там вообще сплошные путешествия -- разных персонажей и по разным причинам. Таньке (то есть Этайн) сделаться путешественницей было просто суждено: камбрийских сидов ведь создавали по мотивам лунных эльфов из DnD, а о лунных эльфах в игровых руководствах пишут как о прирожденных путешественниках. В этой книжке Танька проехала, если говорить о нашей реальности и использовать современные топонимы, с юга Уэльса через Сомерсет и Девоншир почти до самого запада Корнуолла.

Ну и "Большое путешествие" -- в первом томе Танька успела добраться на корабле из Уэльса до Марокко, по дороге ненадолго остановившись в Португалии (опять же, если называть всё по-современному) -- а дальше ее ждут Тунис (то есть Карфаген, конечно же), а потом, может быть, и Египет.

Пассажиры на «Дон» бывали нечасто: та как-никак была военным кораблем. Поэтому каждый раз появление новых людей становилось для команды настоящим событием – тем более что почти всегда это оказывались важные персоны. Короли и императоры на памяти Лиаха на «Дон» не бывали, но ему довелось уже повидать на ее палубе и сенатора, и принца, и даже патриарха, совсем не смутившегося именем корабля, названного в честь языческой богини.

Нынешние пассажиры, впрочем, оказались куда проще: в основном это были юнцы, только что закончившие учебу в Университете и зачем-то отправлявшиеся в едва начавшую приходить в себя после недавней войны Африку. По слухам, имелись среди них и колдуны-инженеры, и лекари, и рудознатцы – но совсем еще желторотые и вряд ли умелые.

Рыжую девушку, прислонившуюся к бизань-мачте и задумчиво смотревшую на удалявшийся берег, Лиах мысленно сразу же определил в лекарки. Почему – он, пожалуй, и сам не смог бы объяснить это сколь-либо внятно. Вообще-то лекарей Лиах уважал – с тех пор как военные врачи из Ордена Милосердия вытащили с того света его старшего брата, тяжело раненного в африканской кампании. Но именно эта девушка доверия у него не вызывала ни малейшего. Худенькая, нескладная, одетая в совсем скромное бледно-зеленое платье, она куда больше походила на девчонку-подростка, чем на настоящую, сведущую ведьму. Красивой Лиаху «лекарка» тоже не показалась. Его всегда привлекали женщины статные, пышнотелые: такие, по его представлениям, были неистовы и в гневе, и в любви.

Вздохнув, Лиах отвел от «лекарки» взгляд. Скользнул им по другим пассажирам – по сбившимся в стайку на юте взволнованным раскрасневшимся девушкам, по стоявшему наособицу от них белобрысому долговязому парню с саксонской бородкой, по самой старшей из пассажиров – похожей на монашку худощавой женщине средних лет с суровым лицом. А потом вновь повернулся к рыжей «лекарке». Что-то упорно притягивало к ней его внимание, не давало покоя. Хотелось непременно заговорить с девчонкой – то ли подразнить ее, то ли поучить уму-разуму.

Не утерпев, Лиах перебрался к «лекарке» поближе. Вскоре представился и случай затеять с ней разговор: «Дон» поравнялась со стоявшей на рейде «Модлен» – вторым паровым кораблем камбрийского флота.

– «Модлен», – произнесла вдруг задумчиво «лекарка» – то ли узнала, то ли прочитала название на корме.

– Сестричка нашей старушки «Дану», – тут же подхватил Лиах. Как и большинство матросов «Дон», он был ирландцем и название своего корабля произносил на гаэльский лад.

«Лекарка» обернулась. С удивлением Лиах увидел странное украшение на ее лбу: два темных блестящих стеклышка, приделанные к хитро изогнутой серебристой проволочке. Но еще более странными оказались глаза «лекарки» – большие, ярко-зеленые и с такими огромными радужками, что казалось, будто вокруг них совсем нет белков.

– Я знаю, – откликнулась она. – «Дон» и «Магдалина»... то есть «Модлен». Я ведь плавала на ней однажды.

– Ходила, – не задумываясь поправил Лиах.

– Да-да, ходила, – торопливо кивнула «лекарка». – Простите, я, наверное, совсем сухопутная...

Ну и из неопубликованного -- материалы ко второму тому "Большого путешествия". Здесь путешественником оказывается Здравко -- оруженосец сэра Владимира, Танькиного брата. Не то чтобы он очень рвался в путешественники, но так уж у него сложилось...

1.

Ни в географии, ни в военных делах Здравко в ту пору не смыслил ничего, так что имя города ничего ему не сказало. Зато имя воеводы – Владимир – запомнилось сразу же. И не просто запомнилось – запало в душу. Мальчишка-славянин, четвертый год томившийся на чужбине, воспринял его как весточку с далекой родины. Более того – как знак, посланный кем-то из богов – может быть, самим Сварогом, покровителем его семьи, его рода. Как наяву прозвучал тогда в его голове грозный голос огненного бога: «Негоже тебе, Здравко, сын кузнеца Добреги, и дальше ходить в рабах!» Господскую виллу Здравко оставил в ту же ночь – и окраинами города, шарахаясь от редких прохожих и обходя стороной стаи тощих бродячих собак, направился навстречу утренней заре – на восток, к порту.

А потом был долгий путь морем. Беглецу повезло: ему удалось незаметно пробраться на большой торговый парусник. Бог весть сколько дней Здравко провел в полумраке трюма, освещавшегося только через крошечное окошко под самым потолком. Он таскал, как крыса, запасы морских сухарей из ящиков, буравил украденным с хозяйской кухни ножом бочки с водой и вином, справлял нужду в дальнем углу, там же мучился жестокой рвотой во время качки... Настоящие крысы в трюме тоже водились – проворные, наглые и злобные. Крысы ловко лазали по ящикам и бочкам, а по ночам забирались на спящего Здравко, норовя куснуть за палец или за лицо.

В Александрии – тогда Здравко еще не знал, как назывался огромный, едва ли не больше Карфагена, город, в котором он очутился, так же украдкой выбравшись с корабля, – оказалось ненамного легче. Да, здесь днем можно было увидеть солнце, а воздух – по крайней мере, в стороне от портовых складов – не был наполнен смрадом нечистот. Но теперь Здравко вновь очутился среди людей – многочисленных, шумных, часто одетых в непривычные одежды, почти всегда говоривших на незнакомых языках – а значит, непредсказуемых. В каждом прохожем, останавливавшем на нем взгляд, ему чудился или городской стражник, или работорговец.

2.

Ну а потом была дорога. Долгая, растянувшаяся на несколько суток дорога среди зеленых полей и желтых сыпучих песков, среди чахлых зарослей пустынных кустарников и редких пальмовых рощиц. Несмотря на палящую жару, днем делали лишь по одному недолгому привалу – спешили.

Из-за жары Здравко почти постоянно мучился от жажды. По левую сторону от дороги в понижении заманчиво блестела большая река, но пить из нее сэр Владимир строжайше запретил. «Кипятить некогда, а в сырой воде полно микробов», – объяснил он на первом привале, когда Здравко заикнулся было о том, чтобы сбегать к реке и наполнить фляги.

Про микробов – злокозненных созданий столь крошечных размеров, что даже самый зоркий глаз не мог их разглядеть, – Здравко слышал еще в Александрии – тоже от сэра Владимира. И, как ни странно, сильно сомневался в их существовании: слишком уже неправдоподобными казались ему вездесущие, но при этом невидимые зверюшки. В самовил с козьими ногами верил – а вот в них не очень. Хотя до сих пор и не спорил. Однако сейчас совсем уж было решился.

– А еще там крокодилы, – договорил сэр Владимир. – Утянут в воду и сожрут – даже вскрикнуть не успеешь. Это же Нил!

Тут у Здравко весь запал спорить исчез. Крокодилы, в отличие от невидимых микробов, были существами вполне осязаемыми и казались ему по-настоящему жуткими. Пришлось довольствоваться скудной порцией воды, выданной из обозных запасов.

Вскоре, однако, жажда вновь стала брать свое – и Здравко стало наплевать даже на крокодилов. Однако на следующем привале всё повторилось: сэр Владимир был непреклонен. Впрочем, справедливости ради, пить из Нила он запрещал не только Здравко. Никто из его воинов даже не пытался спуститься к реке.

А на второй день пути к жажде добавилась новая беда. Видимо, не успевший должным образом освоить искусство верховой езды, Здравко умудрился сбить себе до крови внутреннюю сторону бедер. Сначала он все-таки крепился, не подавал виду, что с ним случилось неладное. Но на дневном привале едва слез с мулицы, а на земле поначалу не смог сделать и шагу.

Сэр Владимир смеяться над Здравко не стал – спасибо и на том – но уж точно не обрадовался.

Сначала он сполна отчитал Здравко за «неправильные» штаны – можно подумать, у того был выбор, что надеть! Затем отправил в обоз:

– Посидишь вон на той подводе до привала – а завтра обратно в седло!

Под конец сэр Владимир протянул ему прозрачный пузырек, до половины наполненный вязким зеленовато-бурым зельем. Распорядился:

– На. Намажешь, где стер, – и, вдруг улыбнувшись, добавил: – Танькино снадобье – проверенное!

Тут Здравко невольно напрягся. Каэл называл Владимирову сестру-колдунью Танни, а превратить это имя в «Таньку» для славянина труда не составило. «Возьму, чтобы не спорить, – а мазать не стану!» – решил он для себя. Сестра сэра Владимира упорно казалась ему подозрительной и опасной.

Так он и ехал до самого заката на обозной подводе с непочатым пузырьком в руке. Возница – старый одноглазый копт в замызганной некогда белой тунике – на го́ре Здравко, был словоохотлив и умел немного говорить по-латыни. Копт, разумеется, сразу же понял, что за болезнь приключилась с неопытным наездником, и потом добрую половину пути Здравко не было спасения от его поучений и беззлобных, но все равно неприятных насмешек. Как назло, ни вернуться в седло, ни пойти пешком он не мог – всё из-за тех же стертых бедер. Более того, перебраться на другую подводу Здравко тоже не надеялся: все они казались ему доверху забитыми грузом.