Субботний отрывок

Традиционный вклад в долгоиграющий субботний флэшмоб. По моей традиции -- самое свежее.

Честно предупреждаю: сцена вышла для меня нехарактерно жесткая. Я не люблю писать об убийствах и вообще смертях. Но иногда приходится. Впрочем, тут есть и еще один не самый обычный для меня мотив -- любовный.

И еще одно любопытное наблюдение. Возвращаться к сюжетным линиям, отставленным в сторонку несколько лет назад, -- по ощущениям, все равно что писать фанфик на самого себя.

Итак.

Для самой Таньки услышанное оказалось не просто неожиданностью: рассказ Здравко обрушился на нее ледяным водопадом. И ведь вроде бы знала она примеры подобных злодеяний: уж о том, что когда-то творили саксы в захваченных бриттских городах, помнила вся Камбрия! Но ни сухие университетские лекции по истории Придайна, ни расцвеченные поэтическим вымыслом баллады о дедовских временах не могли произвести на нее такого впечатления, как рассказ очевидца о совсем недавних событиях! И при этом Танька догадывалась, что о самом страшном Здравко предпочел умолчать.

Сначала она не на шутку испугалась. За Серен, за Олафа, за «инженерных девушек» – и, грешным делом, за себя тоже. Воображение одну за другой рисовало ей чудовищные в своей подробности картины увиденного Здравко в оскверненном храме. И на этих картинах среди мертвых тел упорно оказывались ее друзья – донельзя изуродованные, но все равно узнаваемые. Танька отчаянно боролась со своим воображением, пыталась отогнать жуткие образы – но всё было тщетно, наваждение ее не оставляло.

А потом Здравко принялся рассказывать об успешном рейде гаэльской турмы – и вдруг мимоходом, в очередной раз вспоминая о своем приятеле Каэле, упомянул о «белой тряпке» на ножнах его палаша. Тут Таньку словно громом поразило. Тряпка – это же наверняка тот самый лоскут, оторванный от ее рабочего халата! Как ни странно, только теперь она наконец поняла, кто же такой был на самом деле доблестный рыцарь Каэл О’Десси!

И тогда с нею случилось нечто неожиданное. Мучившие ее зловещие образы разом отступили, но легче от того не стало: буйное сидовское воображение снова отличилось. Как наяву Танька увидела Кайла, каким запомнила его в ту злополучную ночь в тулмене, – совсем юного, почти ребенка, горячо клявшегося ей в любви – нелепой и непрошеной. Но теперь Кайл стоял посреди бурых безжизненных холмов, окруженный какими-то незнакомыми вооруженными людьми, и держал в высоко поднятой руке отрубленную голову – черную, курчавую, с выпученными глазами, с вывалившимся языком...

Безотчетно – как запутавшуюся в волосах пчелу, как случайно сорванный ядовитый гриб – Танька отшвырнула на подоконник злополучный медный кружочек. И еле сдержала рвавшийся наружу горестный стон.

Кайл! Она же должна была бы узнать его куда раньше – еще когда Здравко рассказывал о молодом гаэле, учившем его верховой езде и уходу за лошадьми! Каким же стал он теперь – после участия в той бойне?..

– Что же делать-то? – растерянно пробормотала она и вдруг обхватила голову руками.

Замерев, Танька стояла напротив окна, смотрела в пол – а видела перед собой лицо Кайла – не прежнее, помнившееся с их последней встречи, а новое, незнакомое, исполненное лютой, звериной злобы. Краем сознания она слышала голос Олафа. Тот говорил, конечно же, правильные, разумные вещи – вот только отвечал совсем не на тот вопрос, который вертелся сейчас в ее голове. Кажется, она даже смогла Олафу ответить – сказала что-то почти наобум, но вроде бы угадала.

– Скажем леди Эмлин, – вдруг прорвался в сознание хорошо знакомый уверенный голос, и Танька опомнилась. Усилием воли она оторвала руки от висков, затем тряхнула головой, отгоняя морок. И наконец повернулась к Олафу.

Тот стоял чуть в стороне от окна и задумчиво вертел в руках «знак Колеса» – маленький, совсем безобидный с виду кружок, похожий на обычную монетку. Правда, в рассеянном солнечном свете медь, из которого он был сделан, приняла красноватый оттенок, отчего казалось, что «монетка» сочится кровью.