Музыкальные инструменты в произведениях

С удовольствием присоединяюсь ко флешмобу о музыкальных инструментах, предложенному Ланой Павловой, потому как мои герои играют. Если не играют, то поют. Или рисуют. Или еще чему-нибудь учатся. А для чего еще человеку дана жизнь как не для саморазвития и самосовершенствования?  

- Жалею, что так и не услышал как вы играете, - разорвал тишину тихий голос барона. - И не сыграл с вами дуэтом. Но можно сделать это прямо сейчас, ведь вы сами разрешили привезти мне контрабас.

Барон легко развернулся на носках, достал из угла контрабас и смычок, стал в стойку. Волна невысказанных слов, не дождавшихся своего часа, душила Гиллиса, сжимая горло.

- Прекратите паясничать! - прохрипел начальник тюрьмы, задохнувшись от возмущения, и взялся за прутья решетки. - Вы понимаете, что сейчас вас убьют?

- Тяжело убить друга, а не едва знакомого человека? - усмехнулся барон, проверяя настрой инструмента. - Как говорится, если вино откупорено, то его надо выпить. Чистый, светлый человек, - насмешливо произнес Голденберг, - вы пришли в мой дом именно для этого, теперь поздно сожалеть. Давайте-ка лучше сыграем.

Гиллис скрипнул зубами. Если бы он знал раньше, к каким последствиям это может привести, он ни за что не согласился бы на эту авантюру. Теперь ничего ни доказать, ни объяснить.

- У меня здесь нет инструмента.

- На всю огромную Консьержери ни одного клавикорда? - склонил набок голову Голденберг, продолжая насмешливо смотреть на Гиллиса. - Но ноты-то вы знаете?

Гиллис молча кивнул: ноты он выучил в первую же неделю после его "извинительного" визита к Голденбергу; удивлялся, почему барон выбрал такую мрачную композицию.

- Вот и замечательно, - вздохнул Голденберг. - Исполняйте вашу партию в голове, я услышу.

- Что за ерунда!..

- Чш-ш-ш, не горячитесь, друг мой. Считайте, что это - последняя просьба приговоренного к смерти. Вы ведь можете выполнить мою просьбу?

Гиллиса бросило в краску. Он опустил голову.

- Благодарю вас, - тихо произнес барон. - Я начну, а вы подхватите.

Низкие, бархатистые, вибрирующие в спертом воздухе звуки превосходного инструмента проникли в самое нутро, разлились по камере, отразились от стен и покинули ее пределы. Нескольких нот хватило, чтобы услышать, как превосходно играет барон, и увидеть, с каким чувством.

- Ну же, здесь вы вступаете, - прервал игру Голденберг, с укором глядя на Гиллиса.

Начальник тюрьмы опустил взгляд и попробовал сосредоточиться на мелодии, оживить в памяти выученную партию, представить собственные пальцы, перебирающие клавиши рояля, наполниться ощущениями, которые возникали во время игры.

- Давайте с самого начала, - обронил барон, поднимая смычок.

И вновь густой звук с уверенным вибрато пролетел сквозь решетку, оседая золотистой пыльцой на сюртуке, волосах, кончиках пальцев.

С самой же первой ноты Гиллис постарался отогнать все посторонние мысли, ровно до девятого такта, чтобы воскресить в мыслях собственную игру и синхронизировать ее с бархатистым звучанием контрабаса.

- Отлично, - словно из другого мира донесся до него голос Голденберга.

Светлая грусть, тихая печаль, сокрытые в этой музыке и недоступные ему во время разучивания, стали понятны только сейчас, всколыхнули похороненную под маской холодности душу, разбередили таящееся в самой глубине. Мысли теперь скользили свободно, не отвлекая от внутренней игры, и была в них боль и разочарование от невозможности иного исхода.

- Страдания закаляют или же убивают, зависит от материала, - касались его сознания обрывки слов барона, перемежающиеся отрицанием собственного бессилия. - Вас они не сломили, вы стали сильнее. Может быть, это мое предназначение - стать вашим последним испытанием.

Нет, Голденберг играл им, играл все это время, вел по четко продуманному маршруту, не позволяя отклониться ни на шаг. Он убил Эллиса, он убил Дезара. А та девушка на алтаре, а младенец... Барон поступил бы так и с ним, если б он попался ему в свои шесть. Стал бы очередной безымянной жертвой.

И в то же самое время душа его разрывалась от того, что не будет больше долгих бесед, не будет новых озарений, некому будет открыться, услышать мудрый совет, получить дружескую поддержку.

Гиллис отвернулся и прижался спиной к решетке. Дыхание сперло, воздуха не хватало, а музыка все звучала и звучала вокруг него и в его голове.

- Не спешите, медленнее, - вновь донеслось извне. Гиллис сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться. Не все слова барона удавалось расслышать, собственные мысли и музыка мешали, но часть достигала сознания, едва складываясь в общее полотно. - Вы столько вынесли, потому ваша душа совершенна, словно жемчужина на дне. Не погубите ее, она прекрасна.

Сколько бы барон сейчас не рассказывал про душу, чтобы ее взрастить, ему сперва надо было повзрослеть. Только сейчас, имея за плечами багаж потерь и разочарований, он стал интересен Голденбергу.

Он поступил правильно. Он все сделал для того, чтобы поймать опасного преступника, почему же сейчас ему так тяжело? Почему он жалеет того, кого должен ненавидеть? Почему на его глаза наворачиваются слезы раскаяния и щемит сердце?

- А вот здесь престо и форте, - подстегнул его мысленную мелодию Голденберг. - Не сдерживайте, выплесните плохие мысли этими рефренами. Сделайте то, что должны - и перейдете на новый виток страданий. Я знал, что умру весной в Париже, не знал только, когда. Что ж, всему приходит конец. Я закрыл все свои долги, дальше пустота.

Пассакалия закончилась, а через несколько мгновений раздался резкий своей чужеродной неожиданностью треск.

Гиллис быстро развернулся, перехватываясь за прутья решетки, и уставился в полумрак камеры, пытаясь разглядеть, что именно явилось источником этого звука. Голденберг стоял посреди камеры, прислонив контрабас к стене. В руках у него был сломанный смычок.

- Благодарю вас, это было прекрасное исполнение. Теперь я готов проститься с этим миром и вами, - буднично произнес Голденберг.

- Зачем вы сломали смычок? - непонимающе спросил Гиллис, пытаясь ухватиться хоть за что-то, чтобы вернуть себе связь с этим миром.

- Предпочитаю конский волос, а не кошачьи кишки, - грустно улыбнулся барон, подходя к решетке. В чуть разведенных руках он держал пучок волос, минуту назад бывших смычком, разломанная пополам трость болталась на их концах. - Давайте не будем усложнять, я хочу, чтобы это сделали именно вы. Я прощаю вам то, что вы сделаете...