'Речь эта, как впоследствии узнали, шла об Иисусе Христе.' (Христианские мотивы в MM.)

Завершая свой земной путь человека и писателя, Булгаков решил рассказать нам правду об Иисусе Христе и Дьяволе и дать ответ на все важные вопросы.

Ни над каким произведением он не работал столь взыскательно, взвешивая и выверяя каждое слово, каждую мысль, название каждой главы, каждый сюжетный ход и каждый эпизод до мельчайших деталей. Это тем удивительнее, что он не мог не быть уверен: роман не будет издан и его никогда не увидит ‘массовый читатель’. Только Богу и совести своей – так творили средневековые художники. Роман оставляет удивительное ощущение завершённости, цельности, совершенства – ни прибавить, ни убавить, ни поменять местами никакие два слова.

Но тема моего сочинения – не художественные достоинства романа, а его содержание, впрочем, составляющее гармоничное целое с формой, в которую оно облечено.

Поскольку одним из персонажей романа является Иисус Христос и в текст включено описание последних дней его земной жизни (нет сомнения, что Иешуа Булгакова – не кто иной как Иисус Христос ‘канонических’ евангелий), по духу и букве ‘Мастер и Маргарита’ представляет собой ещё одно евангелие. Следовательно, Иешуа – главный персонаж романа, и, несмотря на то что формально рассказ о нём занимает сравнительно немного места, в действительности весь роман выстроен вокруг него.

Судите сами. Драма римского прокуратора Иудеи, вызванная встречей с Иешуа, составляет основу романа в романе – романа Мастера. Сам этот роман становится смыслом жизни и Мастера, и Маргариты, любовь которых создаёт изысканную оправу для этого драгоценного камня. С другой стороны, пребывание Воланда и его свиты в мире людей, забывших и о Боге, и о Дьяволе, начинается с рассказа об Иешуа, а завершается единением его и Воланда, мира Света и мира Тьмы в восхищении чудом любви и в устройстве бессмертия для Маргариты и её Мастера.

Всё это от начала до конца – вызов официальной церковной интерпретации как евангельских событий, так и смысла и значения всего учения Христа. Причём вызов не дерзкий, а спокойный и уверенный, вызов человека, который знает правду, а её говорить легко и приятно. Этот вызов прямо звучит в начале романа, когда Воланд подтверждает, ‘что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда’.

Булгаков как художник и мыслитель, безусловно, имеет право на собственную точку зрения, на собственный взгляд на что и на кого угодно – хотя бы и на Иисуса Христа. Но можно ли назвать его точку зрения христианской, если она столь во многом противоречит официальной церковной версии? Моим ответом на это будет встречный вопрос – а которой именно официальной церковной версии? Ведь десятки христианских церквей и сект настолько разошлись в интерпретации основополагающих, важнейших догм и принципов – часто вплоть до полного взаимоисключения! Так давайте просто посмотрим, каким же Булгаков видит тот мир, в который когда-то явился Иешуа-Иисус.

Впрочем, разве Иисус? Иисус Христос Нового Завета сознавал себя Богочеловеком 

и знал, что в Нём и через Него живёт и действует Его Небесный Отец. Он предвидел свою судьбу и как человек мучился сомнениями и страхами, а затем страдал от издевательств, оскорблений и мучительной казни на столбе, но как всемогущий Бог Он неудержимо стремился к этому и сознательно приносил Себя в искупляющую жертву, зная и о предстоящем Воскресении. Ещё и ещё раз скажу: Иисус идёт на крест бесстрашно и сознательно, зная, что любой другой выход – в Его власти, и отвергая его. Все поступки, все слова Иисуса (ну, может быть только кроме одного маленького эпизода в Гефсиманском саду) несут печать сверхчеловеческого, и Ему известен источник этой силы. С Ним Бог, в Нём Бог, Он Бог (так не очень страшно и умирать).

Что же Иешуа? “Я не помню моих родителей. Мне говорили, что отец мой был сириец.” 

Слабый человек, наивный почти до глупости, всё ‘учение’ которого заключено в убеждении, что все люди добрые (над чем мрачно иронизирует Пилат: “Впервые слышу об этом. Но, может быть, я мало знаю жизнь…”). Не способный ни защитить себя, ни хоть немного заглянуть в будущее и предвидеть последствия своих поступков – вплоть до того, что после совершения тягчайших преступлений и по иудейским, и по римским законам всерьёз предлагает прокуратору: “А ты бы меня отпустил, игемон…”. 

Более того, на краю собственной могилы рассуждающий о несчастье, которое может случиться с предавшим его властям Иудой (“и мне его очень жаль”)… 

Но всё это – только на первый взгляд. Если же мы присмотримся, то увидим странную вещь. Рядом с Иешуа всё как бы попадает под действие таинственной силы: вещи, слова и поступки меняют своё значение, и сквозь расползающуюся ткань обыденной ‘реальности’ обнажается их истинный смысл. Правда, чтобы это почувствовать, нужно быть столь же глубоким, искушённым и проницательным, как Пилат. Но не случайно прокуратор боится допустить общение Иешуа с кем-либо из солдат и стражников. Не случайно сам страшными угрозами заставляет Иешуа замолчать, в панике чувствуя, что ещё немного – и случится невероятное для него и непоправимое, что он, как сборщик податей Левий Матвей, ‘бросит деньги на дорогу’. Не случайно Пилат, страстно ненавидя местное священство, не находит, что возразить Каифе, говорящему, что Иешуа опасен для мира и порядка (“Не мир, не мир принёс нам обольститель народа в Ершалаим…”) – и не только в Ершалаиме и Иудее. И почему так глубоко задевает за душу опытного политика, жестокого и отважного воина, солдата Империи упрёк в малодушии, брошенный Иешуа вскользь и как бы даже не ему? Как будто он предчувствует, что расплата затянется на двенадцать тысяч лун. И почему этого умнейшего, умудрённого человека терзает мысль о том, что он о чём-то не договорил с юным бродячим юродивым или чего-то не дослушал? Да, в романе нет сцен Воскресения, Вознесения, Сошествия Святого Духа, но в конце романа ставятся все точки над i. Иешуа – Властелин мира Света, с которым должен считаться даже Властелин Тьмы. Такая трактовка образа мне представляется даже более убедительной, потому что, не зная вплоть до Воскресения о своей божественной природе, Иисус страдал бы более тяжело и искренно, и искупительная жертва была бы более полной.

Гораздо больше места в романе занимает другая ключевая для христианского мира фигура – Дьявол, выступающий в облике Воланда с его свитой. Носитель абсолютного зла в ‘традиционных’ христианских доктринах, в котором всё беспросветно черно, он становится в них источником неразрешимого противоречия, известного как проблема теодицеи – ‘оправдания Бога’: либо Бог не всемогущ, ибо не может справиться с источником зла, отдавая ему земную жизнь на откуп, либо Бог не всеблаг, сознательно допуская зло, либо не всеведущ и не способен заранее предсказать, какой выбор сделают люди, которым он оставил свободную волю. Но в любом из трёх случаев он – неполный, неполноценный Бог.

Булгаков убедительно, красиво и немыслимо смело решает эту проблему в своём романе. Слова ‘добро’ и ‘зло’ если и звучат, то как некое условное обозначение, и противопоставление мира Иешуа и мира Воланда – это противопоставление Света и Тьмы, которые неразрывно связаны и лишь одно через другое могут быть определены, поняты, могут обрести смысл. Воланд очень ясно говорит об этом: “…что бы делало твоё добро, если бы не существовало зла?”

Дьявол у Булгакова становится как бы вторым ликом Бога. Он не только нигде не творит зла, он и не радуется злу, когда видит его в мире. Он не насаждает и добро (это была бы откровенная нелепость), хотя все результаты его вмешательства в людские судьбы вызывают у меня чувство удовлетворения. Дело в том, что Воланд поступает не по законам добра и зла, а по непреложным ни для кого законам справедливости, о которых он говорит: “Всё будет правильно. На этом построен мир.”

Параллелей между Иешуа и Воландом немало, при том, что удивлять должно уже само их наличие.

“Нет никого. Я один в мире”, – говорит Иешуа. “Один, один, я всегда один”, – горько отвечает Берлиозу Воланд. 

“У меня нет постоянного жилища. Я путешествую из города в город”, – говорит Иешуа (“бродяга”, – усмехается Пилат). “Мне, как путешественнику”, – слышим мы от Воланда.

“…У тебя болит голова… Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдёт”, – успокаивает Иешуа Пилата. “Вам он ни в коем случае не угрожает. Вы умрёте другой смертью”, – ‘успокаивает’ Воланд Берлиоза. 

Здесь уже видны различия. Иешуа говорит: ‘люди добрые’, только ошибаются, совершая недобрые поступки. Воланд говорит: ‘обыкновенные люди’.

Собственно, Иешуа и Воланд не мешают друг другу. Они дополняют друг друга, наблюдая за этим миром, один – ‘с небес’, из ‘Света’, другой – находясь на земле. И им обоим противопоставлен суетный мир самоуверенных, алчных, безответственных людей, которые сами в большинстве своём приводят к бесславному итогу своё бессмысленное и бесполезное существование. А как смертельно их пугает, как сводит их с ума всякое столкновение с чем-то, выходящим за границы их куцых представлений, их пошлого мирка, их убогого опыта!

Поэтому так привлекают Воланда те немногие, кто способен на яркие, сильные поступки и чувства, на вызов, брошенный повседневности, обывательскому мирку, кто способен вырваться на простор истинного мира. Причём характер страсти, толкающей людей на поступки, не слишком важен. От этого зависит только, как говорит Дьявол у другого замечательного автора, что "одни становятся после жизни частицей света, другие – частицей тьмы".

Но среди прочих чудес есть такое прекрасное, удивительное и редкое чудо, как Любовь – настоящая, верная, вечная. Именно в восхищении Любовью и вознаграждении за неё мы, повторюсь, видим явное единение Владык Света и Тьмы. А те, кто способны и набираются смелости любить, получают в награду бессмертие и покой. Так возникает сложная композиция романа: Иешуа – Бог в этом мире, но мы узнаём о нём из романа, написанного Мастером, таинственным образом угадавшим, как всё было на самом деле.

Что же остаётся в конце, кроме тихого бесконечного счастья, данного в награду Маргарите и её Мастеру? Прощение. ‘Прощение и вечный приют’, – называется последняя глава. Прощение в любой интерпретации – важнейший христианский мотив. И не случайно именно Мастеру, который любит, была оказана честь объявить о прощении, завершив таким образом и свой роман, и очередной цикл мироздания.

А что же обыкновенные люди? А им просто напомнили очередной раз, что есть вещи действительно важные, действительно вечные, и дали очередной шанс вырваться из плена пошлости, из тесной оболочки человека – к Человеку. И даже если воспользовался этим шансом один лишь бывший поэт Иван Николаевич Понырев, это уже достойно улыбки – открытой и доброй улыбки Иешуа, снисходительно-ироничной улыбки Воланда.

В чём же Истина?

В том, что не надо сваливать на Дьявола вину за человеческие пороки, не надо ждать, что Бог всё сделает за нас, не надо ни у кого ничего просить, надо верить, хранить верность, любить и помнить, как ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат…