Флешмоб о женском коварстве
Автор: Людмила СеменоваНаиболее "лайтовый" вариант такой героини - Налия из "Жаворонка Теклы". Она вроде бы милая, веселая, по-своему любящая, но что-то настораживает в ее самоуверенности, агрессивной страстности и неумении считаться с чувствами любимого человека. И как выясняется ближе к финалу - не зря.
Девушка поставила на столик блюдо с гренками, снова села рядом и погладила его ступни пальцами ноги с перламутровым педикюром, стилизованным под «змеиную кожу». Айвар взглянул на нее с неловкой улыбкой - Налия попала в точку, заметив, что порой он выглядел как скромный подросток с более искушенной подругой. Но на самом деле это была зрелая и мудрая деликатность, когда не все считаешь нужным выставить напоказ.
- А я все-таки даже сейчас медленно соображаю, не лучше, чем в четырнадцать. Хоть бы цветы по пути купил, или сладости какие-нибудь, - заметил парень сокрушенно. - Но уж в следующий раз непременно принесу.
Тут он еще больше замялся и добавил:
- Прости, я сегодня что-то все время невпопад говорю...
Налия посмотрела на Айвара с улыбкой, поняв, что его смутило в собственных словах. Она потерлась щекой о его плечо и сказала:
- Да что ты, Айвар, приходи сюда когда захочешь, а лучше вообще оставайся. Зря я, что ли, тебя так долго ждала?
- Ты же меня знала не таким, как сейчас. Я, если честно, не был уверен, что в нынешнем виде так же буду тебе нравиться.
- Могу тебя заверить: хоть ты и подрос, душа у тебя все та же, слишком ранимая для моего женского эгоизма. А ведь ты потрясающий мужчина, шикарный… Я бы даже сказала — благодатный. Такие в природе едва встречаются, и обращаться с ними надо соответственно. Вряд ли я заслуживаю того, чтобы ты так на меня смотрел.
Она испытующе поглядела на Айвара, но он понял ее слова и спокойно сказал:
- А может быть, я именно этого и хочу? Знаешь, есть у Гумилева такие ранние стихи - «Ягуар», «Маскарад», «Поединок»… Цитировать я их сейчас не буду, чтобы не выглядеть банальным, но там говорится о том, что поклонение единственной в своем роде прекрасной женщине, полная самоотдача ради одного ее взгляда - а больше порой ничего, - это высшая степень блаженства. Правда, ей еще надо побороться за то, чтобы мужчина счел ее такой, завоевать силой, красотой, колдовством. Ну, если хочешь, можно это назвать сумасшедшей концентрацией химических процессов в крови, исходящих от нервной системы. Я же все-таки медик, хоть и среднего звена, так что мне близки оба представления.
- Знаешь, не лучший образец для подражания, Айвар, тем более что у меня любимое стихотворение этого поэта - «Гиена», а там, если ты помнишь, речь идет о «преступной, но пленительной царице». Именно она для меня всегда была эталоном, а не диснеевские и даже не британские принцессы. Ужасно, да?
Следующей по степени "рока" я поставлю Ингу из "Декаданса" - как и Налия, у многих читателей она даже вызывает симпатию своей харизмой и четкой жизненной позицией. Но обратная сторона этих качеств - самолюбование и презрение к людям, порой маскирующееся под снисхождение и сочувствие.
Инга давно интересовалась сферой душевных расстройств — творчеством психически больных художников, взаимосвязью отклонений и таланта и даже историей психиатрии в целом. Ей даже удалось получить у городской власти грант на проект, посвященный исследованию и продвижению творческого потенциала душевнобольных. Много сотрудничая с психоневрологическими диспансерами, Инга сама отыскивала наиболее способных пациентов — медицинские учреждения давно практиковали арт-терапию и устраивали внутренние выставки. Но медики рассматривали это как часть лечения и досуг для больных, а Инга считала, что пиар такого творчества посодействует оздоровлению общества, которое никак не может отказаться от деления на «нормальных» и «ненормальных».
В этом отношении девушка была очень активна, и не только на творческой почве: мимо нее не прошла ни одна скандальная история об ущемлении прав людей с ментальными особенностями. Она всегда называла их именно так, категорически отвергая более откровенные термины, в то время как Алик, относясь скептически к ее убеждениям, выражался гораздо бесцеремоннее. В арт-пространстве Инга поначалу читала лекции и устраивала кинопоказы, посвященные безумию в искусстве и массовой культуре, а потом основала проект с выставками и перфомансами, в которых принимали участие люди с определенными диагнозами. Проект получил название «Любой художник немного безумен».
На взгляд Инги, нотка больного и воспаленного придавала творчеству гораздо больше жизненной силы и правды, чем гармония и спокойствие. К «безумному» искусству она причисляла не только направление «ар брют», но и многие жанры, основанные на скрытой борьбе со страхами через воспевание ужаса, крови и порока. Например, старые народные сказки, где любой простой крестьянин или торговец мог стать жестоким убийцей, не нуждаясь ни в каких казенных «смягчающих обстоятельствах».
В своеобразном «манифесте» к проекту девушка изложила следующие мысли: «Мы, называющие себя «нормальными», живем в сплошном лицемерии, боясь всего: от своих пищевых и сексуальных пристрастий до высшей воли, выдумываем себе идеалы и ориентиры, без которых шагу не способны ступить. И только у этих людей развязаны руки и душа, они способны искренне чувствовать, желать, достигать и творить. Они не меньше других жаждут любви, ласки и понимания и порой добиваются этого такими же бесцеремонными путями, как дети. Вспомните, как это умиляет взрослых, и посмотрите на них именно с такого угла! Почти любая история болезни в так называемых богоугодных заведениях — это прежде всего история о жестокости и равнодушии внешнего мира, родителей, которые бросают таких детей, сверстников, которые издеваются над ними, медицинского персонала, который часто ведет себя хуже тюремщиков. Портит не болезнь, а людское непонимание».
И если бы Инга не остановилась в своих исканиях из-за трагедии, из нее могло бы получиться что-то подобное Сонии (Светлане) из "Не подавай виду". Поначалу эту героиню можно принять за ведьму, но в действительности она лишь хитрое, предприимчивое и жестокое существо с отчетливыми нотками безумия. При этом искренне считает, что просто занимается креативным делом.
Последним, что возникло перед глазами, было лицо той забитой девчонки, которая в восьмом классе сломала ей нос. Света Розина, как самая крепкая, смышленая и жестокая, тогда заправляла главной девичьей бандой в микрорайоне. Это потом, после полового созревания, она превратилась из злобного щенка в сдержанную и обворожительную черную лисицу, поняла, что ломать жизни куда забавнее, чем ломать челюсти, и постаралась забыть о тех временах.
И что за шлея им попала под хвост в тот день, почему они вздумали потрепать какую-то замарашку, Света тоже не помнила. Да и понятно, о таких вещах помнят только те, кого бьют. Ведь и ее, Свету, били до поры до времени, но она, в отличие от таких вот «бедняш», не тряслась над своими обидами, не ждала, чтобы ее пожалели, а методично и самостоятельно расплачивалась.
А вот тогда вышло неожиданно… Они и не думали ее калечить, просто побросались мятыми пивными банками и толкнули в месиво из снега и грязи. Девица пустила слезу, похоже что главным образом из-за пуховика — она не первый год носила один и тот же. Впрочем, Света сама была из нищей семьи, но уже тогда крутилась как могла и была в состоянии одеться по-человечески. А жалеть кого-то за его собственную глупость и лень было не в ее правилах. Но эту девицу она все-таки недооценила — та немного повыла им вслед, а когда Света по недомыслию обернулась ровно на одно мгновение, запустила ей в лицо здоровенный кусок льда.
В тот момент бешенство словно разнесло все внутри, будто стеклянную банку поставили на открытый огонь. Света поначалу даже не чувствовала боли, и только через несколько минут осознала, что сломанная кость съехала и болталась ходуном. Кровь хлынула на снег, а потом ее вырвало и она отрубилась. Подружки сами разобрались с девицей, оставив ее валяться там с сотрясением, парой сломанных ребер и отбитой селезенкой. А чего им, малолеткам, стоило бояться? Закон их охраняет.
И как вишенка на торте - Хафиза из "Ледяного сердца", самая возрастная, опытная и лишенная всего человеческого героиня, которая и без магических способностей наверняка творила бы зло просто из "любви к искусству". В то же время ей не чужда эстетика и женское стремление украсить себя, но дело она вседа ставит несравненно выше личной жизни.
Хафиза тревожно прохаживалась по комнате, шурша платьем по деревянному полу, порой останавливаясь перед зеркалом и рассматривая свой тонкий силуэт. Он казался достойным кисти любимых ею старых мастеров авангарда, вроде Натана Альтмана, Константина Сомова или Льва Бакста.
Печь в этом доме не растапливалась: ведьме хватало ресурсов, который давали гули*-приспешники. Их было всего трое — две прислужницы, которые в человеческом обличье выдавали себя за обычных мигранток из Средней Азии, и управляющий, похожий на старца из древних арабских сказок, с длинной бородой и в шапочке из пестрой ткани. Они отвечали за порядок в этом жилище круглый год, даже если Хафиза подолгу не появлялась.
Но когда хозяйка была дома, слуги отсиживались в тесной комнатушке без окон, дожидаясь приказа, словесного или телепатического. На досуге она разбирала манускрипты, перечитывала любимых Эдгара По или Амброза Бирса, предавалась воспоминаниям. Когда-то Хафиза научилась моделировать сценки из страшных романов, сказок или фильмов и с удовольствием пробовала это на приятелях и гостях, наводя на них иллюзии. Затопленный дом, промзона, населенная зомби, пряничная деревушка, пещера с сокровищами и змеями, логово бандитов и насильников, - из этих заезженных штампов ведьма создавала живые спектакли, полные напряжения и тревоги. Впрочем, никто из зрителей-участников не пострадал, благо они были молоды, здоровы и добровольно подписывались на острые ощущения. Кое-кто из них много лет спустя писал Хафизе, что ей стоило войти в историю как прародительнице 7D-кинотеатров в России.
Однако именно это не устраивало саму колдунью: ощущение имитации. Ей подобно наркотику было необходимо чувство истинного страха, запах гормонов, просачивающихся с холодным потом, замедляющих кровь и отключающих разум. Она хорошо помнила его с первых вечеринок с Латифом, когда они почти не пускали в ход магию — просто играли на неопытности одних гостей и разнузданности других. Это, конечно, было скорее ремесло, нежели искусство, но живого кайфа оно приносило Хафизе куда больше.