Отзыв-рекомендация от хорошего друга

Егор Воронов

3 ч. · 

Вот придёт Черный Томас и заберёт...

А что, если у знакомого тебе десятилетиями города есть иная сторона, с прошитой кровавыми нитями серой подкладкой? Что если окружающие тебя улицы - это морщины на ладонях делающих очередной ход в древней игре, где нет ни победителей, ни проигравших? Что если в бородатом анекдоте о "Мерседесе" и "Запорожце", за сединой улыбок спрятался сам Дьявол?

Мне кажется, что есть символические книги для Донбасса и... Городка (хотя Егор Воронов называет его - город Вечной Осени). А символы нужно уметь читать, иначе они начинают писать нас самих. Сегодня мой друг Павел Брыков (Paul Veretsky) опубликовал последнюю главу писавшегося им более пятнадцати лет романа "Томас". Уже неоднозначно принятого читателями, но не способного оставить равнодушными тех, кто его открывал. Темная книга Донбасса со светящимися страницами. Иногда трудно разобраться в том где здесь зло и где добро, потому что написано она о людях... никогда не бывающих одного Сияния.

"Томас" - это настоящая игла Судьбы, которая сшивает... мне даже трудно сказать сколько реальностей воедино, заставляя читателя жить на острие страниц. И каждая новая глава режет взгляд, принося читателя в жертву, чтобы в конце концов объясниться, предложив для каждого свое спасение. Но вот вопрос - примите ли Вы его?

Одно из самых... теплых для меня мест (из 36 главы) этой мистической книги Донбасса:

"Это случилось в тот день, когда я чуть не помер. Но чуть — не считается. В ноябре это было. Двадцатого. Морозы как раз только ударили, но снега ещё не было. Встал рано. Жил я тогда в бараке бессемейных. В комнате жарко — надышали, а на общей кухне колотун. С утра приходилось железной кружкой лед разбивать, чтоб попить. Холодно, ветрено: пока добежишь до толчка, а удобства во дворе, всё хозяйство можно было того...

Жилось трудно. Город сильно пострадал от немца. Кругом стройки, теснота, вечная грязь и пыль. У кого в своих домах колодцы, тем ещё хорошо, а в казармах с водой худо было. Зимой не помыться по-человечески: шахтная баня только и выручала. Так и жили. Но работалось крепко, с огоньком, весело. Я-то воронежский. Двадцать шестого года рождения. В армию призвали весной сорок четвертого после школы. Сначала на финскую границу, в резерв. Не успел привыкнуть, как меня и ещё несколько бойцов прикомандировали к инженерной части на восстановление. Тогда уже все понимали, что финны не нападут и лишних солдат лучше на строительстве использовать. Так я на фронте и не побывал. Демобилизовался в сорок седьмом вместе со всеми, кто попал под большое увольнение. Приехал домой. В институт поступать, так сказать, голова не варит. На работу только по строительству или в милицию, но туда в основном фронтовиков брали. Голодно. Я сюда и приехал — Донбасс поднимать. Физически крепкий, выносливый, поэтому определили в забойщики. Подучили, само собой. Два годка день в день работал. Бригада была мировая: как-то притерлись друг к дружке. Такое братство, сейчас не выскажешь словами. Это как... как... Я бы за всех наших в атаку сам пошел, чтобы только они живыми остались. Вот как мы жили и работали. Сейчас не понять. Много лишних слов о том времени говорят, но все было не так. Совершенно. Телевизор включишь — одна политика. Это, я думаю, от бедности. Мы вещи носили до последнего, не то, что сейчас. Голодали. А ты спроси любого из нашей той бригады, чувствовали мы себя бедными? Нет! Мы жили в своей стране. Мы были победителями великого мирового зла и верили, что когда-нибудь все это закончится. Мы были горды и богаты своей правдой. Знали, что будет мир и спокойствие, рано или поздно наступит счастье всего трудового народа. Вот почему я и мои друзья почти каждый день спускались в шахту давать стране угля. Чтобы в школах, больницах, на заводах и фабриках было тепло, и горел свет. Чтобы женщины отцам на радость рожали детишек...

В то утро всё шло как обычно. Получили наряд, переоделись, короткий перекур, и в клеть мимо ворчащей рукоятчицы. До участка добежали быстро и — в лаву. Расселись по уступам и вперед — давать стране угля. Потекло черное золотишко, зашелестело, заискрилось в свете лампы. Я рубал в четвертом уступе. В третьем — Саня Варнаков, а во втором Греков Игорь. Я привык с самого начала рубить до упора, пока сильно не устану, а потом уже можно с перерывами... В тот раз до упора я не дотянул...

Дед Тарас налил себе в рюмку водки и махом её приговорил. Не поморщившись, закусил кусочком черного хлеба. Продолжил:

Услышал звук такой, словно змея большая рядом поползла, а потом удар — чуть не оглох — и волна воздуха по всему телу. Сбросило со стойки, но я успел за неё чем-то зацепиться, наверное, голенищем, а так бы сразу утащило. Каска отлетела, лампа погасла... Это то, что я помню. А потом понесло в сторону и, скорее всего, у меня сознание отшибло — отключился напрочь. Когда в себя пришел, первое, шо почул — звон в ушах. Шахта — она живая: скрипит, капает, дышит, так сказать. Стойки трещат. Какая выпадет, смотришь, а её жевал кто — так порода давит со всех сторон. Вентиляция опять же, вода течёт, а тут всё исчезло, только звон этот противный и тьма кругом. Затылок ноет. Я запаниковал — разумом-то понял, что уголь пошел. «Выброс!», — мелькнуло в голове. Очнулся и, как рыба на берегу, давай трепыхаться. Дергаюсь во все стороны и ртом воздух хватаю. Понимаю, что живой, но надолго? В первые секунды испугался. Думал, что от удушья помираю. Не хотелось вот так, как утопленнику. Говорят, страшная смерть. Да. Страшная. Заглянул я тогда за краешек...

Старик ещё одну рюмку казенки налил и выпил.

— Спеленало меня — руками шевелить могу, плечами, головой кручу — каску-то унесло — а ноги, словно в граните. Не больно, тогда я резкой боли вообще не чувствовал, но такое было ощущение... Я потом, так сказать, долго подбирал образ, чтобы понятнее передать... Вот представь, внучок, — сказал дед Тарас, обратившись к Томасу, — тебя схватил великан. Ты — маленький-маленький, а он огромный-огромный. Чудище не хочет тебя раздавить, но и отпускать у него нет желания. Держит в своем гигантском кулаке крепко. Вот что-то подобное я и чувствовал. В темноте полнейшей. Это сложно объяснить — мы редко бываем во мраке — а там я попал в абсолютное отсутствие света. Это вначале, когда лихорадочно варианты перебирал — накатил ужас. Потом успокоился, стал шарить вокруг. Фляга на месте — в кармане штанов — а я даже радоваться не могу: вдруг вспомнил про друзей. Меня как бы с двух сторон обошло потоками угля и к кровле прижало. Это я наощупь понял. Стоек, инструмента рядом не было — я все обшарил. Если что б случилось — новый выброс или сотрясение — тиски породы и кровли сомкнулись бы, и меня раздавило б как мокрицу — даже шкурки не осталось..."

Здесь можно прочитать роман "Томас" целиком и совершенно безвозмездно: https://author.today/work/39987

P. S. Еще раз нескромно упомяну, что обложка принадлежит объективу Егора Воронова. А вот на иллюстрации к этой рекомендации... сам автор)) Мне кажется, что в ней много лет назад назад Егор Воронов смог разглядеть главного персонажа романа.