Золото осени и прощающаяся юность

            Мистер Малой уже был никому не нужен. Нэнси вовсю завывали про дым сигарет с ментолом. Спортивных костюмов почти не осталось, вместе с кожанками по пояс. Братва постреляла друг друга настолько, что барыги, торговавшие ханкой и анашой, не знали кому платить за крышу. Пацаны еще стриглись под расческу, таская остроносые туфли с белыми носками. Пухлые тетради девичьих анкет полностью исчезли с горизонта, а самой частой взрослой покупкой, после сигарет, были презервативы. 

Нам тогда было всего по шестнадцать. Димке, разве что, то ли стукнуло, то ли вот-вот уже семнадцать, Димка родился в семьдесят девятом. Девяносто шестой плавно стремился к зиме, хотя осень пока даже не прощалась, переливаясь золотом листвы и голубым чистым небом. Одиннадцатый класс только начинался, хотя правильные родители уже вовсю готовили чад к следующему году, к первому курсу и вступительным. Нам пятерым почему-то стало совершенно фиолетово на серьезность и необходимость учебы. 

            Девяносто шестое лето оказалось сказочным. Кому свернули нос, кто потерял девственность, кому-то не зашел новый альбом Металлики, Load. Драматические переживания любовных связей Ленки касались даже меня, или особенно меня, непонятно. Мы сидели за одной партой, шпаргалки на контрольные Лена прятала под своими любимыми короткими юбками и так уж вышло – самыми частыми гостями в моих руках оказались именно ее бедра. Вернее, правое, когда поднимал вверх край платья или юбки. Еще у нее было одно несомненное достоинство – огромный серый дог Грей, с удовольствием гулявший со мной после школы. 

            Девяностые точно шли на излет, позволить себе держать и кормить такую собачину могли позволить только люди с каким-никаким, но достатком. Ленкины родители были обычными работягами, так что дела вокруг явно шли на поправку. 

            Для начала, в ту пятницу, мы впятером, взяв двух Наташ, решительно прогуляли вторую половину уроков. Просто шлялись в парке, пиная недавно сваленные в кучи листья, курили и рассуждали за жизнь. За жизнь рассуждать было интересно, особенно с высоты опыта шестнадцати лет. Рыжая Наташа недавно прописалась в школьной библиотеке, вырезая из «Ровесника» все статьи о рок-музыке, склеивая их вместе в огромной папке шедшей за энциклопедию русского рока. Кругляш-нержавейка с пацификом на ее шее неизменно выводил из себя директора школы, но Наталья не сдавалась. 

            - А давайте выпьем? – предложила вторая Наташа. – У меня деньги есть.

            Согласились все. Продавец, долго рассматривая нас на предмет своего желания продать водку, все же не решилась. То ли неожиданно начала возвращаться совесть, то ли прижали какие-то госорганы. Вместо водки нам досталось три бутылки «Карелии», ядреного разводимого типа-аперитива красноватого цвета и с подмешанным вкусом клюквы. 

            - Где будем пить?

            Наталье хотелось выпить с музыкой и потанцевать. Даже если танцевать придется перед четырьмя одноклассниками, знающими тебя почти половину своей жизни. 

            Оказалось, что пить можно только в парке, почему-то ни у кого не оказалось свободной квартиры. 

            - Поехали на кладбище. – Димка пожал плечами. – Там никто не докопается. 

            Девчонки переглянулись и не отказались. Туда мы и отправились. Сперва к моему отцу, потом к Димкиному. «Карелия» пилась легко, сладковатая и едва дурманящая мозги. 

            Прозрачная теплая осень никак не хотела уходить. Мы сидели на весной крашеной лавке и столе, смотрели на светлые памятники вокруг и дразнили ворон. Каркалок оказалось очень много и им явно не нравилось соседство с нами. Откуда-то со стороны деревни Васильевки к нам плыл и плыл запах горевшей листвы. 

            Молчание не затягивалось, превращаясь в неловкость. Дешевое искусственное пойло, растворившись в крови, наполнило жизнь смыслом и ощущениями. Мы просто сидели рядом друг с другом, совершенно равные во всем и еще ничего и никому не должные. Жизнь, расставляющая все по местам, смотрела на нас глазами Димкиного отца с белой фотографии памятника. Странная гармония бесконечной юности и скоро заканчивающейся осени отправили нас шляться дальше, к реке. 

            А та, наша обычная небольшая речка, вдруг стала чем-то другим. Черно-зеркальной дорогой из книг недавно появившегося Кинга, ведущей куда-то, где ничего еще неизвестно. Странно, но именно там, куря и смотря на несущуюся в воде ветку как-то отчетливо понял простую вещь: юность заканчивается. Где-то почти сейчас. И здесь.

            И ошибся. Пусть и не на много.