"Белая Гильдия" отрывок из 2ой главы

В пятнадцать минут восьмого я окончательно убедилась в своем поражении, сняла резинку с волос и упала ничком в подушку.

«Наплевать! Вот наплевать и все! — уговаривала я себя. — Может, у них дела. А если выбрали занятие поинтереснее, да пожалуйста! Сами просили, я предложила просто из вежливости!»

От этих глупостей стало только хуже. Щеки и уши пылали, как от позора.

Тогда они и пришли.

— Извини, что поздно, — выпалил Эрик с порога. — Вытащить Эма из библиотеки — тот еще квест.

— Не просто из библиотеки. У меня был пропуск в зал артефактов. Обычно его по две недели ждут, а тут повезло — ребята с факультета архивистики поделились.

Мы пили чай с мятой. Я скормила Эрику всю халву. Все равно худею, а ему можно и поправиться, чтобы хотя бы штаны не съезжали на бедра.

Здесь, в нашей с Вандой маленькой комнате, стало особенно заметно, какие братья высокие. Эрик дважды врезался головой в висящий под потолком керосиновый светильник, и Эмиль попросил разрешения снять лампу.

— Я потом повешу обратно, — сказал он. — Когда буду уходить. Хорошо?

Он протянул руки, отвязал светильник и поставил на стол. Атмосфера в комнате сразу стала уютнее.

— Так даже лучше, — улыбнулась я Эмилю.

— Ну показывай же рисунки! — напомнил Эрик. — Сделаю хотя бы вид, что пришел ради них.

— Да уж сделай, пожалуйста! — рассмеялась я и достала из папки наброски лютни и большой цветной натюрморт. Все разложила на кровати.

Эрик стал таким серьезным, что сразу превратился в брата. Он взял в руки цветную лютню и замер. А потом тихо произнес:

— Обалдеть! Даже скрепки на колках, даже вот потертость от руки. И пятно от скипидара. Все так точно.

— Гриф коротковат, — польщенно призналась я. — Я потом уже посчитала.

— В смысле, посчитала?

— Пропорции.

— Надо же. Никогда не думал, что художники тоже должны считать.

— Все считают, Эр. Абсолютно все, — назидательно произнес Эмиль. — Математика — царица всех наук!

Эмиль рассматривал мои книги и рисунки на стенах с большим интересом, чем лютню. Словно лютня — это только наша с Эриком тема, и вмешиваться было бы невежливо.

— У нас есть еще кое-какое дело сегодня, — напомнил брату Эмиль, когда тот решил, что достаточно восхитился рисунками и переключился на тюбики с масляными красками. 

Но Эрик пропустил слова Эмиля мимо ушей. Он читал названия и смеялся в голос:

— Ей-ей, зуб даю, это придумывал поэт. Какой-нибудь слегка сумасшедший поэт, двинутый на древнем наречии. Сидел такой, попивал чаек и думал: как же мне назвать эту зеленую хрень? Слово «зеленая» уже занято, да и неблагозвучно и скучно. Назову-ка я ее «гутангарская тавуш». А? Каково, Эм?

Эмиль не слушал. Он посмотрел на часы, повесил на место светильник и, повернувшись ко мне, спокойно сказал:

— Хочешь с нами, Итта?

— Без пяти восемь, — растерялась я. — Корпус уже закрывается.

Эрик фыркнул:

— Когда это кого останавливало? — Он вернул коробку с красками на место и потянулся за брошенной на кровать курткой. — Идем-идем, даже не раздумывай! Тебе понравится!

— Что именно?

— Ничего особенного, — успокоил Эмиль. — Но лучше тебе все увидеть на месте.

— Ладно, — согласилась я, испугавшись, что они передумают и перестанут меня звать. — Если мы идем воровать Роанскую вазу, я не в силах этому воспротивится.

— Вот и умница, — похвалил Эрик.

Он встал, чтобы направиться к выходу, как вдруг заметил в мусорном ведре листок с рисунком.

— А это ты почему выбросила? — Он вытащил нарисованную лютню из ведра и уставился на меня с непониманием.

— Решила, что не нужен. — Я почувствовала, что краснею.

Глупо было бы врать, что этот рисунок размером с ладонь получился плохо. Он был самый лучший, поэтому и предполагался Эрику в подарок. Только злость на собственную нерешительность заставила меня вышвырнуть рисунок в ведро.

— А если не нужен, можно я его заберу?

— Конечно. Но он же в мусорке побывал... Может, другой выберешь?

— Не, я хочу этот! — Эрик сложил рисунок пополам и сунул в задний карман брюк. — Ну, погнали, ребята! Нас ждут!

— Ты только оденься потеплее, — посоветовал мне Эмиль, снимая свою куртку с крючка. — Неизвестно, когда вернемся. А там не лето.