Грязный Дрю

"

– С детства я имел неправильное понимание о Чести. Как же так, мучил себя вопросом я: портить крепостных девок в поместье отца; покупать женатому офицеру пяток балерин на весь выигрыш в покер на всю ночь; строчить злобные эпиграммы на добрых сослуживцев только лишь потому, что те красноречием слабже тебя; забивать до смерти кнутом пастушка по одной только причине, что тот на сеновале девку с козой спутал...и считать после всего этого себя человеком Чести? И вызывать на дуэль перепившего корнета лишь за то, что он смутил на балу развязной речью смазливую княжну? Да такой человек, только лишь за пастушка должен сам себя на дуэль вызвать..и застрелиться в обществе секундантов! Но, как только я наткнулся в словаре на факт, что честь и репутация – синонимы, то сразу все встало на свои места. Казалось бы вещь очевидная, но после того лишь, как о ней задумаешься. Репутация – штука относительная...относительна она общества, и будь ты трижды помесь Калигулы с Нероном, то и не важно, греши себе, лютуй немилощадно направо и налево, главное чтобы опчество не прознало, и Честь твоя останется незапятнанной, ведь она – всего лишь твоя репутация в кругу таких же моральных выродков, как и ты сам...

Закончив свой длинный монолог, поручик Воронцов выбил пепел из трубки на полку пистолета, и, придавив левую ноздрю пальцем, затянул истлевший табачный прах правой ноздрей. Затем чихнул, еще раз чихнул, и развернулся к привязанной шелковыми бантами к спинке кровати голой балерине:

– А что, Матильда, душа моя, ежели тебе еще и глаза завязать, то моя репутация не пострадает? Ты ведь – часть общества, и свидетель моего бесчестия, а не увидишь оного, и репутация моя спасена, а равно и Честь?

– Вяжи, вяжи, – захохотала Матильда, поерзывая тугими бедрами по бархату, – Честь твоя останется нетронутой, коль скоро ты не Синяя Борода или маркиз де Сад...

Поручик подошел к кровати, завязал Матильде глаза летной от пуантов, затем снял с мундира эполет, скрепил его аксельбантом в подобие дикарской набедренной повязки, и натянул "это" на чресла балерины. Долго еще Воронцов любовался своим "перформансом", упиваясь отсутствием свидетелем бесчестия офицерского мундира, затем приподнял бровь, и задумчиво произнес:"И ведь правда, репутация не страдает!", и сбросил с себя штаны.

Сорок минут скрипела кровать в такт падающим каплям из медного рукомойника, пока рассветный луч не пробился в комнату через окно, не пробежался веселым блеском по золотому шитью мятого эполета, поднялся от него по тесемке аксельбанта, и не остановился с каким-то тайным значением на раскрасневшейся натруженной залупе."

Губерман шумно схлопнул недочитанный сценарий, и со значением посмотрел на Андрея, нервно теребя себя за куцую бородку:

– А ведь хорошо, право дело хорошо, я даже на мгновение задумался: " А не поставить ли вас заместо Тарковского в работе над Сталкером?

– На мгновение? Вас что-то смущает, Игорь Исаевич? – выразив крайнюю озабоченность с солидной примесью недоумения спросил Андрей.

– Нет-нет, все замечательно! – поспешил успокоить Андрюшу Губерман. – Вот только, эээм, залупа?!

– Всего то? Могу заменить на...

– Не поможет, – поспешно прервал Андрея Губерман, – дело в том, что Вы уже весьма знамениты подобными высказываниями в широких кругах непризнающейся в чтении порно ленинградской интеллигенции...

– Честь запятнана? – криво усмехнулся Андрей. – Это ничего, это поправляли раньше дуэлью, а нынче грамотным подбором творческого псевдонима. Кроме того, если читатель мой – непризнающийся, то бишь инкогнито, то сохраняя свою репутацию, он оберегает и мою?

– Так то оно так, но, хм, если Тарковский задумывает в депрессии, а творит на антидепрессантах, то его сорок минут длящаяся капель в лужу в начале фильма навевает сходные ощущения у зрителя, ваша же капель, будто не из воды вовсе, эммм, бодрит что ли, будоражит...

– Разве это плохо?

– Нет, что вы? Это замечательно, но, в таком случае и "залупу" менять нельзя, а раз нельзя заменить залупу, то нельзя заменить и Тарковского ...