О будущем.

Времени у меня до начала апреля много (напомню, что в апреле изменяется в Литрес лицензия и я сорвусь с поводка и уйду в свободное плавание), поэтому начну радовать своих будущих читателей тем, что еще никто никогда не читал. А точнее - черновым вариантом кусочка пролога второй части трилогии "Закат богов" (знаю, громко и пафосно, почти как у Вагнера). Называться она будет "Колыбель живого огня":

p.s. прошу прощения за ругань Марка - он тот еще солдафон...

Пролог.

Если выпало в империи родиться,

лучше жить в глухой провинции

 у моря...

Иосиф Бродский.

Они все же просрали тело. Malo Marte!

Голоса звали.

- Марк, Марк...

Словно из толщи воды слышал он их. Прижатый ко дну, покачивающийся в глухой и немой темноте. Баюкающей, теплой. Зовущей остаться в ней. С ней. Вдвоем. Не слушать...

- Марк!

Он вздрогнул и вздрогнула темнота. Словно кто потревожил сон любовников и те, обнявшись, напряженно ждут повторного стука в дверь. Пристыженные, но еще не готовые сдаться и открыться.

Голоса достали, подхватили, потянули... темнота разочарованно выдохнула, но не оставила его, поднимая выше и выше к поверхности. Стало немного светлее, словно глядит он сквозь полуприкрытые веки. Нет, всего лишь ночь - небо усеяно звездами, а луна освещает пепелище. А темнота, баюкающая и теплая, отступилась — ей не было места в реальности. Отступилась, чтобы терпеливо ждать, ведь время не имеет значения — обещанный, он непременно вернется к ней.

- Где Гай? - трясли его требовательные руки.

Ad corvos... - пробормотал, вырываясь Марк, сам издавая какое-то карканье, - Pipinna!

Прошел дождь. Он погасил пылающий город, смыл кровь, что залила место казни.

Кровь... он невольно потянулся к лицу, превратившемуся в неподвижную тянущую  маску. Нет, всего лишь вода. И грязь. Промокла и сковывала движения надетая под лорику буро-красная туника, будто и она пропитана не водой, а все той же кровью. 

Malo Marte...

Ухватившись, он оттолкнул чужие руки.

Спурий, самый молодой, самый маленький из их компании. Ему не найти центуриона. 

Марк помнил. Как тряслась земля, словно удар копья пронзил не грудину распятого, а ее чрево. Как змеились страшные ветви-щупальца. Как они, пробив плечи и бедра Гая, притянули к мертвецу на кресте и, притянув, прижали, отчего походили они на противоестественных возлюбленных.

И как взывал к Сомнусу, пославшему кошмар наяву и спеленал в его удушающих сетях.

Гай... Центурион был мертв - ветви пронзали неподвижное тело. Один мертвец возжелал другого.

Как будут взбешены Каиафа и Анна... Пусть целый город внизу лежит в руинах, эти двое ни за что не отстанут. Так похожие на клещей, вот только, присосавшись, тянут они не кровь. 

Их можно понять. 

Сторговаться с префектом о казни проповедника и не получить желаемого - материального подтверждения его смерти. Пилат неплохо облегчил их мошну, но демонстративно остался в Кесарее, прислав от себя на праздник молодого Домиция и проигнорировав прошение об усилении города парой когорт Молниеносного. С ними префект не расставался никогда, как и с любимыми сирийцами, а раз Пилат не покидал Кесарею, то не шелохнулись и их лагеря.

Просрать тело! Немыслимо, даже несмотря на страшные разрушения. Город еще дымился, но огонь уже утих. Он насытился жертвой. Просрать тело... и чьё тело!

Марк хмуро огляделся. Нет, он не придавал лицу суровый вид. Марк всегда был хмур. С тех пор, когда покинул Рим.

О, Рим! Мечта квиритов! Кто, будучи хоть немного успешным, не стремится в объятия его стен? Пройтись по  sacra via,от самых Мугониевых ворот, вниз, миновав храмы и святилище Весты, разглядывая статуи почивших Юлиев: рушителя республики и того, кто смертью обращен в бога. Любоваться величественными пиниями — одну из них в дни своего триумфа посадил руками Битуита Фабий. История обращения вождя в земледельца видна в барельефе арки. Вновь начав подъем, дойти до Домов, чей покой стерегут сверкающие на солнце стражи. Священная дорога, где любая Терция или Квинта могла ощутить себя Клеопатрой.

Если повезет — большинство новообретенных граждан навсегда оставались в тесных инсулах по ту сторону Тибра и помои лились на головы из окон, и не было ни пиний, ни блестящих стражей...

Марк стремился прочь от Вечного Города. Рим сулил смерть. Быструю ли от клинка, мучительную ли от яда, но, неизменно, смерть. И теперь, после утери тела, кошмар последних двух десятилетий вновь накрыл его с головой.

Кошмар оказаться узнанным - Синедрион не оставит такую оплошность без внимания. Оплошность... Марку хотелось думать, что дело только за малым. "Semper in excremento, - он вздохнул сквозь стиснутые зубы, - только глубина меняется..." Даже здесь, на краю ойкумены  немало тех, кто помнит. Наследие отца, которого Марк не застал, намертво укоренилось в нем. "Эту породу, к счастью, не изменить никаким кровосмешением!" - смеясь говорил тот, кто спустя всего лишь год станет богом. Порода выдавала его: красивый волевой подбородок, который Марк скрывал под бородой, чрезмерно крупный нос и широкое лицо в обрамлении непокорных кудрявых волос. 

Новоявленный бог не помог. Дамоклов меч происхождения по-прежнему висел над головой, угрожая расправой. 

Бедняга Клемент, покорно принявший участь, но сыгравший роль до конца... 

Конечно, они прибегли к гаданиям - не помогли ни одни, словно боги отказывались брать на себя решение. Ворон молчал и отказывался взлетать. Он прохаживался по камням, засовывал клюв под крыло и долго что-то выискивал там. Марк и сейчас помнил его клюв, вытертый и белесый. А при прощании с птичьими жрецами так по-человечески посмотрел на него, что, казалось, птичьими глазами взглянула на него Минерва. Не повезло и с прочими гаданиями: небо было безоблачным, а гадатели по требухе и вовсе заявили, стушевавшись - баран оказался без печени. А также без сердца и легких. И на вопрос - как же жил баран без внутренностей отвечали просто: воля богов. Как рад был бы услышать Марк о несущих гибель мартовских идах, не терзаясь от неизвестности, но жрец молчал и только поглядывал в сторону выхода. Там остался тот, кому нельзя отказать, а как пройдет гадание оставалось делом одного гаруспика.

Марк вздрогнул. Столько лет прошло, а воспоминания так ярки. Ничего не позабылось. Как бы он ни старался, память противилась и не желала избавляться от последней связи с Римом. Воспоминания, даже приятные, пахли Клоакой. Semper in excremento... в любой новый день.

- Где же тело... - вместо слов изо рта вырвался хриплый утробный вой. 

Ученики! Конечно же! 

Марк припоминал спутников смутьяна. Ешуа... кажется так его звали. А спутники... да, двоих из них, несомненно, Марк видел на казни. Братьев. Один, косматый и неопрятный, с темными злыми глазами, буравил его взглядом, пока первая линия копейщиков не оттеснила зевак назад к подножию холма, оставив только стражу. "Стань тверже камня!" - это ему кричал распинаемый. Потом он молчал и только в конце почти неразборчиво шептал: "Отец, отец..."