Мухер и адовы псы

Кошка Мухер имела гордость, стать и породу. Гордость — шляхетскую, стать — умопомрачительную, породу, как ни странно, сибирскую.

Она вообще много чего имела — в особенности собственное мнение. Например, по поводу целесообразности использования этих унизительных, подавляющих свободу кошачьих горшков с двойным дном. Зачем вся эта пластиковая мерзость, когда в доме есть ковры и мягкие кровати? В крайнем случае, можно и под плинтус напрудить, не вопрос. Мухер умела держать лицо, поскольку, как мы уже знаем, имела гордость. Отчитывать её можно было часами. И даже тыканье носом в содеянное она сносила со стоическим видом, ни в малейшей степени не теряя царственной осанки.

Мухер была слишком хороша, чтобы оставаться в раю после сотого грехопадения. Господня (читай хозяйская) рука таки снарядила ей котомочку с парой металлических мисочек и месячным запасом корма. А горшок проклятущий, с которого всё и началось, оставили за воротами утеплённого городского клозета. И это Мухер восприняла как акт вселенской несправедливости. Уйти из этой дуальной пары должен был именно пластиковый криводушный монстр!

Но кто сказал, что боги справедливы?

И Мухер, зажав в зубах драгоценную котомочку, уехала на вольный выпас.

На автобазу.

Там жили пятнадцать железных чудовищ с огромными прицепами, два квёлых деревца, прораставшие сквозь дизельный угар вопреки всему, и три пса-приблуды, понятия не имевших ни о гордости, ни о породе. Об их стати и речи идти не могло: одного из них, тощего и длинного, так и звали «собака сутулая», второй отзывался на кличку Шарик, а третий вообще был соседский побирушка, давно забывший номер своей автобазы.

Самому мелкому из них Мухер доставала до коленного сустава. Мухер была миниатюрной дамой — прирождённое украшение гостиной, если бы не проклятый горшок.

Итак, Мухер была изящна, а три пса дизельного апокалипсиса — адски голодны. Жрать они хотели постоянно, потому что много бегали по окрестностям без цели и смысла. Известное дело, для бешеного кобеля семь вёрст не крюк. Кошки местных помоек с младых когтей учили своих косматых гаврошей: эти гавкающие безобразия лучше обойти за три версты. А для надёжности — даже за четыре.

...В первый же день своего принудительного переезда Мухер вышла на крыльцо. Она всегда встречала судьбу лицом к лицу.

В ту же секунду она оказалась окружена тремя барбосами, взвизгивающими не то от незамысловатого собачьего счастья, не то по причине возбухшего во всю грудь охотничьего азарта.

— Гав! — сказал Собака Сутулая.

— Гав-гав тебе! — подтвердил Шарик.

Соседский приблуд ничего не сказал, но убедительно стукнул хвостом.

Мухер прищурилась. Мухер подняла тоненькую переднюю лапку. Мухер высунула розовый язычок и с ленцой лизнула подушечку.

Самонадеянные идиоты её мало развлекали.

Собака Сутулая возмущённо взвизгнул. Его нервная система давно была измучена нарзаном безумных собачьих свадеб, где ему всегда доставалась роль почётного эскорта. Женщин он не любил — тем более кошачьих.

Мухер в последний раз лизнула лапку — и ударила наотмашь. Она была слишком горда, чтобы без перчаток бить плебея по мордасам.

Собака Сутулая огласил округу истошным визгом. На длинном его носу мгновенно вспухли и налились кровью четыре глубокие царапины.

Шарик не успел осознать всю глубину трагедии, как получил аналогичную памятную метку и присоединился к страдающему собрату.

Приблуд, предусмотрительно стоявший на выжидательной позиции, вякнул «данунафик!» и унёсся в туманное августовское утро. Назад он больше не вернулся. Надо полагать, наконец-то вспомнил номер родимой автобазы.

Через три дня Мухер получила в своё полное распоряжение двух верных рыцарей и хорошо вышколенных охранников. Теперь она выходила на утренние смотры голубей, ступая аки львица, завалившая огромного буйвола, и адские псы, покорно согнув выи, летели вслед за ней, вывалив языки.

Мухер познала свободу, и свобода пришлась Мухер по вкусу.

*Мухер незадолго до изгнания из рая*