Субботний переполох

И тут где-то внизу загрохотало, раздался визг и жуткая ругань. Выскочили мы с Ягой и на Черномора наткнулись. Зол он до невозможности, всколоченный, щека и ухо разодраны, в руках бочоночек стеклянный. За стеклом — чудо-юдо прыгает, шипит, язык длинный трепещет, бочонок ходуном ходит.

— Вот вы-то мне и нужны. Обе. А ну отвечайте, кто в горнице моей шарил! Кто заразу эту выпустил? Блюдечко, небось, искали?! — рычит он.

Я вины за собой никакой не чувствую, плечами пожала и к Яге обернулась. А Яги-то и нет, только дверка в светёлке её хлопнула.

— Ага! — кивнул Черномор и собрался к маменьке, по душам разговаривать. Я его за рукав схватила и говорю:

— Ой! Как же ты так поранился? — и руку протянула, прядь со щеки убрала. Потрогал он свою щеку — ладонь вся в крови:

— Ерунда! — шипит, но я рукав не выпускаю, тяну за собой:

— Нет, глубокая царапина, хоть промыть надо, — и осторожно скулу его потрогала. Зыркнул он на матушкину дверь, но злые огоньки уже гасли в глазах. Я его потянула, он и пошёл за мной.

То, что мы с утра в кухне натворили, — мелочи. Черномор чудо гонял всерьёз. Кухню они разнесли, как княжье войско — Шарукана-собаку на Снове. Камня на камне не оставили. Кое-как смахнула я черепки битые со стола, печку растопила, котелок с водой пристроила. Черномор молчит, чувствую его взгляд на спине. Чудо в бочонке буянит, посудина трясётся, того и гляди, перевернётся. Чтобы не молчать, рассказала колдуну, как мы с Серым чудо ловили. Хохочет, вижу, не злится уже, отходчивый. Только за щеку пораненную держится:

— Ох, матушка! Всё ей неймётся. Запретил же блюдечко брать — так без спросу полезла. Видать, зацепила крышку заговорённую — он и выскочил. Всё сплетнями от скуки интересуется. И что её за любопытство гложет?

Молчу я, но сдаётся, знаю, что ведьме так охота разузнать. Хотя что ей, чужинке, до моих горестей?

Нагрелась вода, я тряпицу чистую взяла. Руку его от раны отняла:

— Покажи!

Глубокая царапина, промываю. Черномор шипит, чуду кулаком грозит. Нечисть мелкая в ответ скалится, крылья развернуть пытается, банка ходуном ходит.

— Шла баба по речке, вела быка на нитке: нитка порвалась, кровь унялась. Стану я на камень — кровь моя не капнет, стану на железо — кровь не полезет, стану на песок — кровь не течёт, — говорю, как нянька моя старая приказывала над ссадинами. На рану его подула. Смотрит он на меня, словно в первый раз видит. В глазах его утонуть можно.

— Добрая ты, Любава. И имя тебе подходит. Неправ я был, — сказал тихо, за руку взял, хотел ещё что-то добавить, но тут чудо в бочонке в очередной раз подпрыгнуло, посудина перевернулась, покатилась по столу — и об пол, вдребезги. Чудо взмыло под потолок, победно заверещало, закружилось вокруг балки, нам на головы паутину и пучки сушёных трав стряхнуло.

— Всё! — рявкнул колдун и хватил кулаком по столу. Подскочил, словно подбросил его кто. И сорвался с его пальцев небольшой синенький шарик, молния колдовская. В чудо вёрткое он не попал — зато угодил в одну из трех цепей, что колесо со свечами под потолком удерживали. Гулко лязгнуло, посыпались свечные огарки, обрывки цепи. Запахло, как после грозы. Маленькая тварь в ответ плюнула и показала Черномору язык. Следующая молния разнесла недобитую бочку с капустой и подпалила кисточку у чуда на хвосте. Тварюшка приземлилась на потолочную балку, стала дуть на хвост и причитать горестно.

— А ну слезай! — велел колдун. — Или конец тебе.

 Чудо скривило ехидно морду и из пальцев фигуру неприличную скрутило. Тут-то я поняла, что Черномор сейчас попадёт в эту балку, что половину кухонного потолка держит. И я повисла у него на руке:

— Да ну его! Пускай сидит!

— Да ты знаешь, что он наделать может?

— Что, неужто ещё больше, чем ты уже натворил?

 Посмотрел он вокруг — действительно, больше вряд ли есть, что трощить, кроме стен. А я продолжаю:

— А давай я его сманю по-доброму?

— Как?!

— Ты иди за новой посудиной, а я — сманю. Иди-иди, — в спину подталкиваю.

— Да нет больше такого стеклянного сосуда!

— Ну, ты поищи там что-то другое, — говорю, — кто из нас колдун хитроумный!

Может, пока ходить будет, остынет немного. Как за дверь его выставила, начала чудо уговаривать:

— Не слезешь — развеет тебя Черномор. А слезешь — я тебя в рукаве спрячу. Меня колдун не тронет. Ути-ути! — как можно ласковей обещаю.

 Долго я там приплясывала. Лепешки вчерашние да крынку с мёдом в этом бедламе отыскала, сюсюкала, как дитяти малому, кусочки лепёшки в мёд макала. По шажочку подманила чудо. Забавное оно такое, чавкает умильно, лепёшку уписывая. Пальцы тоненькие старательно вылизывает, уши шевелятся от удовольствия. Я за ушком ему почесала — мурлычет, как кот.

Тут и Черномор появился, с каким-то кувшином узкогорлым:

— Ничего больше не нашёл.

— Да как же оно сквозь это горлышко пролезет?

— Ничего, — мстительно говорит Черномор, — пропихну!

Чудо, это услышав, в рукав мне и занырнуло, лапками за руку вцепилось. Только зенки лупоглазые из-под кружев поблескивают.

— Не надо, ему просто скучно и одиноко, вот оно и злобствует. А если его прикормить да погладить... 

Смотрит на меня колдун как-то странно.

 — Что глядишь так?

 — Думаю, что от тебя, Любава Путятишна, разорения хозяйству моему гораздо больше, чем я вначале чаял, — отвечает. Я передёрнула плечами обиженно, а он продолжает:

 — Всех тут околдовала. Пса спортила, избаловала. Матушку мою, что греха таить, черноротую, и ту утихомирила. Даже чудо это к тебе тянется.

— Так уж и всех?

— Всех, — подтвердил. — Хотелось бы мне, Любава, отблагодарить тебя за душу добрую, за пироги твои, за ...— мнётся, не знает, что сказать.

— Даже за то, что по ночам бегал от крысы меня спасать?

— И за это тоже. Чего б тебе хотелось? Что там девицы любят: каменья самоцветные, платья бархатные али шёлковые? Я не знаю — ты скажи мне.

— Не нужны мне каменья твои! — обиделась. — Того, что я хочу, наверно, и на белом свете нет.

— Да ну! Я — колдун, много чего могу, скажи только, Любава! Любое желание исполню.

— Так уж и любое.

— Да что там исполнять, — усмехнулся криво. — Скоро уж приедет твой жених.

— Хитрый ты. Обещаешь то, что и исполнять не надо! Никудышный ты чаровник, Черномор! Ничего не можешь.

Разозлился, схватил за руку, на ладошке моей звёздочка синяя горит. Сжал мою руку своей:

— Загадывай любое!

— А исполнится? — не верю.

— Я колдун или кто?! — и стиснул сильней.

«Колдун, говоришь? Ну, гляди, не пожалей!»

 И загадала.

 — Слушай, а как тебя по-настоящему зовут? — спросила.

 — Матушка Ивором зовёт.