Если бы… если бы… Мы просто заслужили все дальнейшее".

        Художник Обозненко Дмитрий Георгиевич (1930-2002) «Ночной звонок», 1991 г.

"Как потом в лагерях жгло: а что, если бы каждый оперативник, идя ночью арестовывать, не был бы уверен, вернется ли он живым, и прощался бы со своей семьёй? Если бы во времена массовых посадок, например в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, — а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бордо бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придётся? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут, — так не ошибёшься, хрястнув по душегубу. Или тот воронок с одиноким шофером, оставшийся на улице, — угнать его либо скаты проколоть. Органы быстро бы недосчитались сотрудников и подвижного состава, и, несмотря на всю жажду Сталина, — остановилась бы проклятая машина! Если бы… если бы… Мы просто заслужили все дальнейшее".

Александр Солженицын. "Архипелаг ГУЛаг".

А у меня в Проекте "ХРОНО" один из героев оказался не из тех, кто "сидел по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери"

...Рассвело совсем недавно. Его машина с водителем уже ждала у входа в бункер, полковник взял под козырек, гауптштурмфюрер Цоллер вскинул руку, на том и простились. Князь сел в Opel Kapitän рядом с водителем и вновь уже в обратном порядке замелькали бетонные надолбы, зенитки в окопах, ДОТы, которые он провожал угрюмым взглядом.

— Тебя покормили вчера? — спросил Николай Всеволодович водителя.

— Так точно, ваше высокоблагородие, как приехали. Вас адъютант увел, мне велели машину в гараж ставить и в столовую позвали. Накормили, союзнички, от пуза, — водитель, пожилой унтер-офицер, явно был под впечатлением.

— Потом с техниками ихними пива попил, тоже у них под землей, что бы ни говорили, а пиво немцы варят отменное!

Кудашев молча кивал, пропуская болтовню мимо ушей. Унтер воевал с ним в Освободительном походе. Когда-то давно совсем молодым парнем он ушел с Врангелем из Крыма. До этого успев повоевать против красных простым солдатом, по мобилизации, в одном из полков Русской армии. Потом, изнемогая от тоски по Родине, клюнул на большевистскую агитку, которой щедро кормили в Галлиполи и Лемносе солдат, казаков и офицеров, французские власти, в феврале двадцать первого года вернулся с первой партией в Новороссийск. Какую он совершил ошибку, понял сразу, ступив на некогда Российскую землю, а ныне РСФСР. Осознание пришло вместе с ударом в грудь прикладом винтовки… Почти все из трех тысяч вернувшихся — офицеры, чиновники и священники, многие солдаты и казаки были сразу же помещены в местную тюрьму. Их судьба так и осталась неизвестна. Люди просто пропали, остались в безвестных могилах, обильно покрывших нынешнюю Советскую Россию. Пополнили вернувшиеся по всей видимости, Рать Небесную Новомученников Российских. 

Нынешнему Кудашевскому шоферу, кстати, тезке полковника, повезло. Большевики продержали его три месяца – убедились, что он всего лишь простой солдат. Решили, что для него возможно возвращение к честной трудовой жизни, правда, под условием признания своих грехов перед советским народом и обещанием искупить их дальнейшими своими делами. Сломанные ребра и выбитые зубы, понятно, не в счет. Но клеймо «бывшего белобандита», легло на лоб прочно!

В мае двадцать седьмого Николая, работавшего в вагоноремонтном депо в Харькове, успевшего к тому времени жениться и стать отцом, арестовали первый раз и активно вешали на него участие уже в «белогвардейском подполье». Вновь ничего доказать не смогли, несмотря на еще раз сломанные ребра и разбитый и свернутый на бок нос. Поэтому и дали всего пять лет лагерей. Вернувшись домой, узнал, что в родительском доме живут уже другие люди. Так и не нашел, жены с сыном. Поняв, что Советская власть в покое его не оставит, он не удивился, когда в тридцать шестом за ним пришли снова. Николай честно пытался жить и работать как все. Пахал, выполняя и перевыполняя нормы в депо. Помалкивал и в коммуналке после работы, а все свободное время проводил в гараже своего вагоноремонтного депо. Ладилось у него возиться с железками, в отличии от отношений с людьми. К себе в комнату приходил только спать. Но где-то прокололся. Возможно, не проявлял активности на собраниях, не клеймил врагов народа, не ругал в должной мере империалистов, больше молчал глядя на заплеванный подсолнечной шелухой пол. А может и болтанул что, выпив с мужиками. 

Сдал его сосед по коммуналке. Вот ведь гад, он же со своей же бригады, несколько лет вместе и на работу, и на работе, и с работы… а вот как. Может, комната ему соседняя глянулась, или еще что, а скорее всего товарищи из ОГПУ, все эти годы не выпускали «бывшего белогвардейца» из виду, а был бы товар, купец найдется. Но терять Николаю, было уже нечего. Понятно было, что в этот раз ему точно выпишут билет в один конец и, саданув финкой в бок одному чекисту и крепко засветив в глаз другому, он пристрелил обоих из их же «Нагана». Соседу Витьку, открывшему дверь чекистам и гадко, по началу лыбящегося из-за их спин, только плюнул в морду под истошный визг его бабы. Потом, Николай Ильич Бармин пропал, разыскиваемый НКВД, а в паровозное депо г. Клинцы Брянской области, устроился на работу рано поседевший мужчина лет сорока с документами на имя Григория Развозжаева. Когда в сорок первом началась война, в армию его не призвали. Может не успели, кроме того, у многих железнодорожников была бронь. Но через неделю, после того как части Русской Армии вошли на территорию СССР, он уехал из Брянска на запад. Первому же встреченному им русскому офицеру рассказал свою историю и со словами: «Пора исправлять ошибки молодости!» вступил в полк добровольцем. Этим первым встреченным офицером и был капитан Николай Всеволодович Кудашев.